– Похоже, сегодня удалось, – сказал жрец.

– Я заметил, – хмыкнул гвардеец.

– Жизнь в конечностях есть, – проигнорировал горькую иронию Брицелла чародей. – Если двигаются, то рано или поздно мне удастся их расшевелить. Будем продолжать. И молиться Сущему Вовне, чтобы он ниспослал исцеление рабу своему Эльвию.

– Будем.

– А сейчас мне пора, сын мой.

– А как же вознаграждение, твое святейшество?

– Я тружусь не корысти ради, а чтобы вернуть Империи полноценного гражданина.

– Я лишен прав нобилитета. – Желваки вновь заиграли на щеках егеря. – Мой сын может унаследовать лишь мой меч.

– Не стоит делать поспешных выводов, сын мой. – Чародей отечески улыбнулся. – Кто знает, быть может, твои заслуги пред императорским престолом и Священным Синклитом здесь, на краю мира, в Ард’э’Клуэне, окажутся столь высоки, что перевесят на весах правосудия твои старые грехи?

Брицелл отвернулся, сделав вид, что наблюдает, как Игния укутывает пушистым одеялом обессилевшего за сеанс лечения мальчика.

– Нужно лишь выполнять заветы Сущего Вовне и руководствоваться доводами в пользу родной державы, – вкрадчиво проговорил жрец.

– Я подумаю над твоими словами, твое святейшество, – бросил Брицелл, не поворачивая головы.

– Хорошо. Я не настаиваю на скором ответе. А сейчас я, пожалуй, удалюсь. Устал. Да пребудет Сущий в сердцах ваших, дети мои.

Сопровождаемый безмолвной Игнией, Терциел скрылся за колышущейся занавесью.

Брицелл присел на край кровати, рядом с уснувшим сыном, и задумался.

Хорошо сидеть у костра. Оранжевые язычки пламени весело пляшут по черным огаркам сучьев, изредка вспыхивают слезы смолы, выбрасывая фонтанчики искр, легонько тянет дымком – уютный, домашний запах. Красноватые, неяркие отблески ложатся на лица сидящих рядом людей. И пусть погода испортилась давно, всерьез и надолго, мелкий дождь противно моросит, напитывая влагой одежду, оседая на усах и бороде, пусть свихнувшийся у себя в Северной пустоши ветер прорывается изредка сквозь стылую промозглость воздуха жарким вихрем – к этому всему можно приноровиться и не обращать внимания. Пусть его...

Главное – не ветер и не дождь. Главное – это общение с хорошими, доброжелательными людьми, не таящими камня за пазухой, не ищущими в тебе выгоды, делящими твои заботы и хлопоты.

После неожиданной болезни Мак Кехты мы гнали лошадей рысью. Ничего, что носилки с хворой тряслись и раскачивались. Не с переломами, чай, лежит. А ветряную хворь тряска не усилит.

Кому сказать, ветряную хворь, как ребенок маленький, подхватила высокородная феанни. Это она на фактории, не иначе. Бегали там детишки, чистотелом перемазанные. Да, заболела феанни. Жар, сыпь. Все как у людей. Не подумаешь, что сида перворожденная. Вся разница в том, что дети легко ветряную болезнь переносят – два-три дня, и порядок, а многие так и не догадываются, что переболели. Почесались, и ладно. Феанни хвороба свалила. Чуть не наповал. Был момент, я думал – все, конец ярлессе, придется и ей помост на буке громоздить.

Гнали, не задумываясь о том, что же скажем людям, если выберемся к поселению. Успеть бы. Просто успеть обеспечить феанни надлежащим уходом до того, как огневица приберет ее к Престолу Сущего. Или куда там уходят перворожденные?

Успели.

Солнце перевалило за полдень, когда ехавший впереди Сотник поднял руку в предостерегающем жесте. Что-то или, скорее, кого-то увидел. Мы замерли, стараясь не выдать себя неосторожным звуком или движением, а он отправился на разведку. Довольно быстро вернулся и поманил нас за собой. Ну ладно. Коли Сотник решил, что опасности нет, значит, ее нет.

Выехав из лесу на расчищенное пространство, я обмер. Да это ж картинка из моего сна!

Вырубка в чащобе. Посреди нее – странная конструкция. Три бревна, составленные «шалашом» – сверху концы связаны, нижние пошире расставлены, видно для упора. Сверху «шалаша» колесо, через него перекинут канат. Рядом сидели на качелях два мужика – самые настоящие арданы и по одежде, и по рыжим бородам. Мужики весело раскачивались на деревянной раме.

Во сне я это все видел и решил, что сумасшедшие от лекарей по чащобам прячутся. Но теперь, наяву, я сумел разглядеть, что канат, переброшенный через колесо, к той качельке прикреплен и ходит вверх-вниз, подчиняясь дружным движениям работников. Что это работники, затеявшие хитромудрое дело, я уже не сомневался. Потому что увидел рядом с конструкцией человека, держащего в руке восковую табличку. Такие часто использовали для заметок ученые и мастера на моей родине, Приозерной империи. Человек, внешностью явный озерник – светло-русые волосы, бритый подбородок, тесемка через лоб, чтоб волосы на глаза не падали, – внимательно наблюдал за круглой дыркой в земле, в которой скрывался второй конец каната. Поднял голову, увидел нас и улыбнулся. Впервые нас встретил не настороженный, испуганный или озлобленный взгляд, а доброжелательная усмешка на открытом лице. О чем-то да говорит.

Вот тут я вздохнул с облегчением. Добрались до людей. Первая половина странствия позади. Что ждет нас дальше? Только Сущий Вовне ведает. Но передышка и ученая беседа нам обеспечены. А там и Мак Кехту на ноги поставим. И дальше двинемся.

К лагерю рудознатцев мы выбрались.

Это Экхард, король ард’э’клуэнский, отряд снарядил – самоцветы да злато-серебро искать. Чтоб казну королевскую подпитать, значит. А что, молодец! Суровый монарх, говорят, спуску никому не дает, но в государственных делах поступает правильно. Не пошлину на товары поднял, не подать новую на поселян ввел, а недра решил разведать.

Положим, про Экхарда и про дела в Ард’э’Клуэне мне потом рассказали. Старший рудознатец оказался моим земляком – тоже из Приозерной империи. Выученик Вальонской Академии. Знаменитое на весь мир учебное заведение. Да и город Вальона сам по себе знаменит не меньше. Почитай, половина жителей в нем ученые да преподаватели Академии. Стоит в полулиге от берега Озера, на сваях. Ни один враг еще Вальону приступом не взял, поскольку мост, соединяющий ее с берегом, разрушить – раз плюнуть, на лодках – несподручно, а тяжелые корабли близко не подойдут – осадка не позволит. Мне там побывать не пришлось. Видел издали, с берега. А иной раз подумаешь, может, лучше отдали бы меня в Академию вместо Храмовой Школы. Тягу к врачеванию всегда имел. Был бы теперь не Молчуном, бродягой без рода, без племени, а уважаемым человеком. Но что толку рассуждать впустую? Повстречал земляка, обрадовался, и ладно.

Мастер Ойхон вел поиски рудных и самоцветных жил с помощью собственного изобретения. Так он сказал, и у меня нет оснований не доверять его словам. Чтобы не проходить большие шурфы, он придумал пробивать в земле узкие, но глубокие шурфики. Назвал их скважинами.

Долбили породу нарочно придуманным долотом – словно два зубила крест-накрест соединены, да еще края скруглены. Это для того, чтобы стенки скважины ровными выходили, и в них можно было трубы опускать вместо крепи. Долото поднимают на канате и сбрасывают, поднимают и сбрасывают. Сам канат через колесо перекинут, которое на верхушке трех бревен, составленных «шалашом», закреплено. Конструкция издали приметная. Когда мы на их порубку выглянули, первой в глаза бросилась. А вторым мне увиделось, рассмешило почему-то, а потому запомнилось, как два мужика на качельках качаются. Вверх-вниз, вверх-вниз. У нас нобили детям такую забаву иногда в саду устраивают. Оказалось, вовсе не забава, а вещь серьезная. Мужики на раме катаются, а к одному ее концу канат привязан, а к канату долото. Я, когда сообразил, прямо в восторг пришел – до чего умен рудознатец! Жерди вверх-вниз и долото вверх-вниз. Породу и разбивает.

Конечно, гранит или пегматитовую жилу они таким манером не пробьют. Притупится долото и будет на месте прыгать по забою. А в наносах да россыпях – милое дело. И скорость хорошая. До двенадцати стоп за день – от рассвета до темна – проходили. Попробуй кайлом и лопатой в шурфе, да успевай крепить стены венцами. Здесь трубы опускали понемногу, вслед за продвижением забоя вниз. Побурили – опустили трубу, еще побурили – к первой на заклепках вторую приделали и еще опустили.