– А если не пойду?

– Кто тебя спрашивать будет, борода? Тусан, Берген!

Рябой в кольчуге, а с ним изуродованный шрамом темноволосый воин, по виду – трейг, шагнули ко мне.

Из харчевни донесся еще один куплет разухабистой песни:

– Ой, зу! Зу-зу-зу!

Раз поймал мужик козу...

Тьфу ты. Похабщина!

Эх, была не была!

Я махнул кулаком, целя рябому в подбородок. Со злостью махнул. Попал бы, мало не показалось бы.

Но не попал.

Куда уж мне, простому работяге, жрецу недоученному, против настоящего воина, на жизнь дракой зарабатывающего?

Рябой легко увернулся и врезал мне поддых.

Легкие обожгло. Воздух из груди выскочил и назад возвращаться не торопился. Но отчаяние удесятерило мои силы. Не обращая внимания на боль в груди, я снова кинулся на рябого, протягивая руки, чтоб за горло схватить.

Трейг пляшущим шагом проскочил мне за спину. Пнул под коленку.

Нога подломилась. А шрамолицый добавил еще хорошего пинка. В крестец. Я качнулся вперед и напоролся подбородком на кулак рябого. Искры брызнули из глаз. Земля, сырая и холодная, ударила по затылку.

– Прыткий... Учить вас, таких прытких, и учить. – Предводитель ткнул мне в плечо носком сапога. – Мужичье, а туда же...

Он сплюнул. Хвала Сущему, в меня не попал.

Гелка дергалась и что-то мычала.

– Заткнуть бы ей рот, а, Кисель? – пробасил широкоплечий с сильным поморянским выговором. – Так и норовит в ладонь зубы впустить.

– Ну, так заткни, – отвечал Кисель, тот, который с двумя мечами. – Или мне руки марать? И вообще свяжи, чтоб не дергалась. И этого свяжи. Руки впереди, чтоб за луку держался. Дорога неблизкая нам предстоит.

Хотел я спросить, куда же нас везти собрались, но не дали рябой с меченым. Подняли за шиворот, наподдав на ходу по затылку, сунули в рот скомканную тряпку и принялись руки скручивать толстой веревкой.

– Тусан, – позвал Кисель.

– Да, командир? – отозвался рябой.

– Бери Гобрама с Бергеном и дуй в «Голову Мак Кехты». Остальных заберешь. Пригорянин будет сопротивляться – убейте. Остроухую живой взять.

Я так обалдел от услышанного, что даже сперва не удивился названию харчевни Росавы. Это ж надо! «Голова Мак Кехты». Знак. Если бы сразу поняли, вряд ли остановились там. А значит, все могло пойти совсем по-другому.

Меня грубо толкнули в спину и поволокли в темноту, дергая за конец веревки. Неужто кончилось наше путешествие? Кончилось, не успев толком начаться. Один Сущий знает ответ.

На окраине местечка, за глухим плетнем, тоскливо завыла собака.

Недовольный окрик хозяев. Стук чего-то твердого, должно быть полена, по живому. Визг и вновь тишина. Лишь изредка мычала корова в хлеву.

Внезапно ночную тишь разорвал топот копыт. Следом за ним по темной улочке, ведущей мимо заставы не особо рьяных стражников на южный тракт, в столицу Ард’э’клуэнского королевства пронеслись силуэты семи коней со всадниками.

Переполошились псы. Залаяли, заметались на привязи.

Вскочили спросонку горожане. Кинулись проверять запоры на дверях и ставнях. Нечасто в приютившийся на северо-западной окраине Ард’э’Клуэна городок со смешным названием Пузырь наведывались ночные гости. А уж если появлялись, добра не жди.

Ничего. В этот раз пронесло. Отвел Пастырь Оленей беду от своих верных почитателей.

Стук копыт стих, растаял в стылом воздухе за околицей.

Да только не все лихие люди городок покинули.

Во дворе ближайшей к северному въезду харчевни, носящей жестокое название – отголосок недавней кровопролитной войны – «Голова Мак Кехты», промелькнули три тени.

Двое, поскрипывая кожаными куртками, вскарабкались на бочку, поставленную у стены для сбора дождевой воды, и перебрались на крытую тесом крышу.

Третий человек, одетый в длинный вороненый хауберк, распахнул дверь и шагнул через порог. Прищурился от неяркого, но все-таки слепящего глаза после уличной темени света очага и жировых плошек, расставленных по ободу подвешенного к потолку колеса. Потер изрытую оспинами щеку. Нашел взглядом того, кого искал, – сухопарого мужчину с заметной сединой на висках и темными усами.

– Сдавайся, пригорянин. Останешься живым.

Тот встал из-за стола. Вроде бы неспешно. Кивнул спутникам:

– К стенам. Живо!

– Да что ж это, мастер Глан? – возмутился светло-русый озерник с перевязанной головой. – Жаловаться надо! Стражу звать!

Сидящий рядом с ним крепенький низкорослый ардан с каштановой бородкой и изрядно осоловелыми от проглоченного пива глазами юркнул под стол еще до того, как отзвучал голос Рябого.

Четверо одетых для сражения воинов поднялись от соседнего стола. Двинулись к Глану, охватывая его полукольцом и доставая на ходу оружие.

– Чародей и девка у нас, пригорянин, – продолжил Тусан Рябой. – Сдавайся.

Их было пятеро. Широкоплечих здоровых мужиков. В кольчугах и бригантинах. С мечами, ножами, кистенями. А напротив стоял, ссутулившись, человек отнюдь не богатырского сложения. Стоял с голыми руками и просто смотрел на них пристально. Но лезть в драку отчего-то очень не хотелось.

– Сдавайся! – рявкнул Тусан и, скорее для того, чтобы подбодрить себя и товарищей, крепко стукнул по столу кулаком.

– К стене, – повторил Глан.

Рудознатец-озерник попятился к стене у очага. Выглянувшая из кухни хозяйка харчевни, вдова Росава, замерла, закусив зубами полотенце.

– Берите, – махнул рукой Рябой. – Его Кисель убить разрешил. Остроухую – живьем.

Левч с хрустом откусил от яблока, оглядел огрызок с сожалением и положил на край стола. Остролицый Дудочник, поигрывая легким мечом, пошел влево, отсекая Глану дорогу к лестнице на второй этаж. Рассудил, что безоружный пригорянин попытается прорваться туда, к оставленным мечам. Полубезумные от голода и страха работники-арданы, встреченные ими дня три назад, говорили о мечах, парных мечах в черных кожаных ножнах.

Кегрек из Кобыльей Ляжки вытянул из-за пазухи моток веревки с грузом-шариком на конце.

Тусан не торопился лезть вперед. Отстал, якобы приглядывая за выходом из харчевни.

– Отступитесь, – словно через силу выговорил пригорянин. – Я не хочу убивать.

– Так сдавайся, – оскалился Левч. – Яблочка дам...

С грохотом распахнулась дверь, ведущая из крайней справа комнаты на галерею. Грянулась о стену, соскочив с верхней петли. Из темного зева спальной каморки вывалилась перворожденная. Острые кончики ушей не скрывал ни капюшон плаща, ни обычный для нее кольчужный койф. В правой руке она сжимала обнаженный меч.

Сида ударилась боком о перила. Охнула. Отскочила назад... Прямо в объятия вышагнувшего на галерею Гобрама.

Левой рукой поморянин обхватил перворожденную вокруг туловища, прихватил ладонью локоть и сразу лишил возможности размахивать оружием. Лезвие ножа, зажатого в правой, прижал сиде к горлу ниже подбородка.

– Дело сделано, Рябой, – пробасил здоровяк, – кончай с пригорянским псом.

Удерживая сопротивляющуюся сиду почти на весу, Гобрам пошел к лестнице:

– Не дергайся, сука, подрежу! Она Бергена подранила, падла остроухая.

Из спальной комнаты вышел, пошатываясь, Берген. Обеими ладонями он зажимал низ лица. Между пальцами стекали ручейки крови, марая разводами светло-коричневый дублет.

– Вот су-у-ука... – протянул Бореек, закусывая ус.

В этот миг сида, ловко выкрутив кисть, рубанула Гобрама по не защищенному ничем, кроме кожаных штанов, бедру.

Поморянин охнул и ослабил хватку.

Перворожденная кошкой вывернулась из медвежьих объятий наемника, саданула коленкой в пах и, отскакивая, рубанула мечом снизу вверх. Клинок наискось вспорол бригантин и, не задерживаясь, разрезал мускулы, выпуская на волю темно-сизые петли кишечника.

Гобрам завыл дурным голосом и упал на колени, зажимая руками длинную, обильно кровоточащую рану.

Сида, разворачиваясь на носке изысканным танцевальным движением, ткнула острием клинка в висок Бергену.