– Ладно. – Ардан кивнул. – Вы, это, в сеннике чтоб не удумали курить. Не для того я, это, сено косил.

– Не бойся, не будем, – заверил Сотник.

Ясное дело, не будем. Что ж мы, совсем чурбаки с глазами – сами себя сжечь.

Не успела дверь за арданом захлопнуться, как я трясущимися пальцами вытащил заветную трубку и принялся набивать ее.

– Пополам? – Нужно ж поделиться, мой спутник тоже без курева мучается.

– Годится. По три затяжки.

Вот и славно. А еда, сумка, сон подождут.

Никогда бы не подумал, что поражусь самому обычному пению петуха на рассвете. Казалось бы, ну что тут такого? Горластая, вредная птица. Хвост распустит и орет, сидя на плетне. А ведь как за душу взяло! Сколько лет я не слышал петушиного крика? Больше десяти лет. С той самой поры, как попал на Красную Лошадь. У нас домашнюю птицу не держали даже в «Развеселом рудокопе». Корову Гелкина мать доила, помню, а птицы не было. И я почти забыл, как оно бывает – вставать с петухами.

Зато здесь!

Петух с фактории Меткого превосходил голосиной всех слышанных мною ранее крикунов. Горлопан. Весь в хозяина. А может, и в хозяйку?

Я открыл глаза и потянулся с наслаждением. Ну и плевать, что полночи не спал – сторожил. Зато под крышей. Пещеры не в счет. А который день прошел с той поры, как мы с Гелкой оставили обжитой домишко? Подсчитаешь – закачаешься. Двадцать пять суток, если я не ошибся с определением времени под землей.

Сотник уже был на ногах. Свой черед сторожить он определил ближе к рассвету. Самое тяжелое время, когда сон одолевает.

– Утро хорошее, – кивнул он в сторону приоткрытых чуток дверей сенника. – Дождь перестал.

– Повезло.

Это правда, повезло нам. Вторая половина яблочника – время дождей. Если уж затянуло небо тучами, посыпали мелкие холодные капли, то надолго. Когда и до первых снегов с морозами. Впрочем, если учесть засушливое нынешнее лето, осень тоже стоит ждать не слишком дождливую. Что с урожаем будет?

Гелка и Мак Кехта просыпались, выбирались из завалов сена. Феанни недовольно кривилась, пальцами вычесывая из волос желтые травинки.

– Пошли к коням, – коротко бросил Сотник.

Пошли так пошли.

Я подхватил на плечо изрядно потяжелевший мешок. Прижимистый мужик, конечно, Меткий, но запасец еды в дорогу немалый приволок. Половина оленьего окорока, рыбки сушеной вязку – хорошая рыба, мелкая, но жирная, янтарем отливает на солнце, четверть гарнца муки... Вот с мукой пожадничал. Точно. Но, с другой стороны посмотреть, у них тоже откуда ей взяться? У торговцев берут. Втридорога. С чего бы это раздавать направо и налево всяким бродягам? Ничего, протянем до Лесогорья.

От срубов тянуло легким дымком и свежеиспеченным хлебом. Сами еще говорят, с мукой плохо, а хлеб каждый день пекут. Трапперы, как и селяне: что ни спросишь – мало осталось, только для себя. А глубже копнешь – и там запасено, и тут припрятано. Что поделаешь, вековая привычка. Не перворожденные отберут, так бароны; не бароны, так лесные молодцы; не лесные молодцы, так от короля гвардия нагрянет. Вот народ и таится.

К огороже, за которой арданы держали выторгованных нами лошадей, первым подошел Глан. Следом Гелка со своим мешочком и вновь спрятавшая лицо Мак Кехта.

– Ой, боязно, – прикрыла ладошкой рот девка. – С какой стороны подходить-то?

Мне, признаться, те же мысли в голову полезли. Ну не обучен я с лошадьми обращаться! Что тут поделаешь?

– Вона ваша сбруя. – Меткий высунулся из-за угла, разогнулся, переложил топор из руки в руку – видать, что-то обтесывал, почесал поясницу. – На жердину повешенная...

– Спасибо, хозяин. – Лишний раз вежливое обращение не помешает.

– А «спасибу» твою за пазуху не положишь, – не замедлил откликнуться он, – и в голодный год не сожрешь.

Чисто еж колючий. Не может без подначки, по-человечески.

– Ну, извини, Меткий. Ты уж достаточно, по-моему, в кошель нагреб. Тебе бы с фактории сматываться да в Фан-Белл. Всех купцов за пояс заткнешь.

– Кто на ком еще наварил...

Сотник, не обращая внимания на подковырки ардана, принялся рассматривать седла и уздечки. Мял в пальцах кожу, дергал, пробуя на разрыв, только что на зуб не брал.

– Годится. Не сильно порченное.

– Не! Ну надо же! – хлопнул ладонью по ляжке Меткий. – Он еще и перебирает! Вот народ! Все на дармовщинку!

Явно хотел добавить еще пару-тройку крепких словечек, но вспомнил, что с пригорянским воином имеет дело, и захлопнул рот на полуслове.

– Покажешь хоть, как седлать? – тихонько обратился я к Сотнику.

– Покажу. – Он взял уздечку в руки и нырнул под жерди. – Давай за мной.

Следом увязалась и Гелка. Пускай учится. Пригодится в жизни.

– Смотри, – Сотник расправил в руках хитроумное переплетение кожаных ремешков, – запоминай.

А потом сыпанул вереницей названий, дотрагиваясь пальцем к каждому ремню по очереди:

– Подбородочный, налобный, суголовный, нащечный, капсюль...

Ага, пока понятно. Из одних названий ясно. Налобный – значит, на лбу, нащечный – тоже не на шее... Подбородочный – с махоньким замочком. Хорошая работа, тонкая. А капсюль похож на собачий застегнутый ошейник. Но вспомнил я, что видел его на лошадях, вокруг морды обкрученным. Для чего? Чтоб не ржали или чтоб не кусались?

– Вот эта железка – трензель. Удила по-простому.

Вижу. Из двух половинок, словно цеп крестьянский, которым хлеб молотят.

– Повод на шею накидываешь. – Слова Сотника сопровождались наглядным показом движений. – Заходишь слева, правым плечом к морде. Нащечные ремни – в правый кулак, трензель – на левой ладошке.

– Не укусит?

– Не собака. Правой рукой за храп придерживаешь, а трензель к зубам прижимай.

Конь ему попался хорошо выученный. Рот открыл моментально. А ну как сожмет челюсти? Чем разжимать? Ножом? Кайлом и то не разожмешь.

– Теперь правую руку вверх, чтоб его уши между налобным и суголовным вошли.

Любопытно, с чего его суголовным прозвали, а не затылочным? Было бы просто и понятно.

– Ремни расправь и подбородочный застегни. Смотри, чтоб пальца три до ганаша проходили, а то задушишь коня.

До ганаша? А! Это, наверное, кости широкие, как тарелки, на нижней челюсти. Не приведи Сущий! Что ж мне теперь, и названия учить, будто заправскому лошаднику?

Ну, это я пошутил. Выучу. С удовольствием. Все едино заняться в дороге будет особо нечем.

– Да посмотри, чтоб трензель на беззубой части лежал. – Сотник оттянул коню нижнюю губу, демонстрируя правильное положение.

Я и не знал, что у лошадей во рту есть просвет между зубами. Точно для трензеля сделанный. Неужели Сущий, когда создавал тварей земных, заранее предполагал в безграничной мудрости, что на коней уздечку надевать будут?

– Пробуй сам.

Легко сказать – пробуй.

Я вознес краткую молитву Сущему Вовне и приступил.

Получилось!

Аж захотелось подпрыгнуть и закричать от радости.

С первого раза получилось! Может, не такой уж я бездарный ученик?

И рот моя коняшка сразу открыла, и ремни не перекрутились. Единственное, что поправил Сотник, так это длину нащечных ремней. Коротковаты оказались – начали губы коню растягивать.

– Теперь ты, – скомандовал пригорянин Гелке.

Девка отважно схватила узду, накинула повод на темно-рыжую шею.

Раз! И удила во рту.

Два! И налобный с суголовным там, где полагается.

Три! Замочек подбородочного застегнут.

– Ну как?

– Молодец, белочка! – не удержался я. – Куда мне, старому...

– Хорошо, – одобрил Сотник. – Подбородочный проверить не забыла?

Девка ойкнула и сунула не три, а четыре пальца под лошадиную челюсть. Правильно. Где наших три, там ее четыре. А то и все пять.

– Проходит!

– Хорошо. Но проверять не забывай.

– Ага, дядька Сотник! А седло как класть?