– Да не молчи ты, Роська! – послышался громкий шепот Кириллы. – Сознавайся уже...

Сознаваться? В чем же, любопытно узнать?

– Дык это... Господа хорошие... Нету у нас особых разносолов... – Молодка сжала полотенце пальцами и вроде даже носом шмыгнула.

– Как так «нету»? – воскликнул Дирек. – Что ж ты загодя не предупредила?

– Дык вы ж господа благородные... Там... это... яйца есть... сала ломоть в погребе... Рази ж вы такое есть станете?

– Сало?! Так давай нам хозяйка яичницу. И сала не жалей. И луку, коли найдется.

Хозяйка вздохнула облегченно, помчалась в пристройку, где арданы обычно располагают кухни при харчевнях.

А мы потянулись за бабкой Кириллой наверх. Неужели сегодня мне предстоит выспаться на настоящей кровати?

Левч из Согелека смачно откусил от багряного в мелкую желтую крапинку яблока и, пережевывая, оперся локтем о колено правой ноги, залихватски переброшенной через переднюю луку. Рядом тряс головой, отгоняя надоедливых комаров, мышастый, неприметный коник Кегрека из Кобыльей Ляжки. Позади узколицый мужчина в сверкающем начищенной бронзой блях бригантине наигрывал на костяной свистульке веселый мотив. Его так и прозывали в отряде – Дудочник. А настоящего имени никто не спрашивал. Мало ли какие у человека причины скрываться?

Одетый в вороненый хауберк Тусан Рябой проворчал что-то недовольно и выехал из колонны по два.

– Яблочка хочешь? Вку-усное... – окликнул его Левч, запуская пятерню в седельную суму.

– Грызи сам. Я – не кролик! – Тусан огрел коня плеткой и поскакал в голову отряда.

Бореек, горбоносый ардан, любимчик женщин и удачи, расправил рыжий ус, свисающий до ключицы:

– Это ему музыка не по сердцу...

Дудочник оторвался от любимого занятия. Прищурился на коснувшееся подбрюшьем дальнего перелеска солнце. Бросил коротко:

– Чего ж мне не скажет? Я ж не кусаюсь.

– Кишка у него тонка, – хмыкнул Левч. – Помнит, как ты того козла в Малых Черногузах отделал. И меча из ножен не потянул.

Дудочник пожал плечами:

– Об лесорубов немытых сталь не пачкаю. А вот Рябому рожу бы обскоблить, это – да... Чтоб глаже была. – Он снова приложил мундштук свистульки к губам, извлек переливчатую трель.

Левч шутливо бросил в Дудочника огрызком. Полез за вторым яблоком.

– Давай наяривай! С музыкой и дорога незаметна.

Тусан в это время проскакал мимо насмешливо поглядывающих на него бойцов и пристроил коня рядом с командиром.

Сзади донесся обрывок разговора:

– ...курицу, значится, спервоначала нужно отварить, мясо-то с костей срезать. А после в яблоках серединку выколупываешь, курятиной набиваешь, и в печку...

Это Берген, меченный шрамом через нижнюю губу и подбородок выходец из Восточной марки Трегетрена, посвящал в тонкости восточной кухни поморянина Гобрама, кряжистого, с толстенными волосатыми предплечьями, торчащими из закатанных рукавов.

– Эй, Кисель! – Тусан дернул щекой. – Прикажи этому придурку заткнуть свою дудку...

Муйрхейтах медленно повернул голову и окинул Рябого взглядом, отбившим всякое желание продолжать склоку.

– Тебе он мешает?

– Ну...

– Так пойди и заткни его сам. Мне свиристелка Дудочника – до задницы. Что есть, что нету. Только, Рябой, – Муйрхейтах опасно прищурился, – когда затыкать возьмешься, за меч не хватайся. Не потерплю смертоубийства среди своих.

– А, песья кровь! – Тусан снова ожег плетью ни в чем не повинного коня.

– А ежели не нравится чего, Рябой, вертай задаток и дуй на все четыре стороны.

– Ладно, Кисель, ладно. Я чё? Я ничё. Было бы ради чего огород городить.

– Вот и славно, Рябой. Я знал, что у тебя деловая хватка. – Муйрхейтах кивнул, провел пальцем вдоль рукоятки висящего сбоку седла меча. – Вишь, в поселок въезжаем?

– Вижу. Пузырь это. Здешнего голову я знал когда-то. Препон чинить не будет.

– И славно. А видишь, мужики телегу чинят?

– Ну...

– Пошел бы, поспрошал малость, что тут да как? Не было ли чего необычного?

– Как скажешь, командир.

Тусан, отвернувшись от Киселя, скорчил зверскую рожу и даже язык высунул. Но коня пришпорил и подскакал к трем заросшим бородами арданам, копошащимся у задней оси длинной телеги. Такие приспособлены для перевозки бревен – бортов нет, только штыри съемные, удерживающие стволы от раскатывания. Лесорубы делают свои телеги крепкими – не враз поломаешь. Но если колесо вдруг отвалилось или ось треснула, чтобы починить, тоже усилия немалые приложить придется. А желания напрягаться в мужиках не наблюдалось. Тем более неподалеку призывно звенели гусли за приоткрытой дверью харчевни «Три медведя».

Рябой поравнялся с телегой, картинно осадил коня.

Муйрхейтах вздохнул. Вот уж шестнадцать дней они в пути. Обшаривают северные границы Ард’э’Клуэна в поисках той необычной опасности, что приблазнилась, иначе и не скажешь, сумасбродной бабе из королевского дворца. Понятное дело, с жиру бесится королевская любовница. А им мерзнуть, мокнуть, зарабатывать несварение желудка по придорожным забегаловкам. Ну, чего такого может принести северный суховей, будь он трижды неладен, чего уже не принес? Остроухим так наклали, что не раньше чем через полста лет очухаются. Даже дурковатую Мак Кехту, сказывали люди, трегетренский капитан гвардии завалил на дальнем прииске.

Кисель хмыкнул скептически. Вот в чем, в чем, а в правдивости хвастающегося направо и налево замечательной победой петельщика он сомневался. Потому как повстречал в одном поселке получившего расчет охранника купеческого каравана, ходившего в Лесогорье и даже дальше – на правый берег Аен Махи. Охранник пил горькую и глядел по сторонам ошалелыми глазами, но довольно связно рассказал услышанную на одной из факторий историю... Не сдохла остроухая людоедка, не сгинула в подземельях старательских. Объявилась на фактории Юраса Меткого, траппера с правобережья, в компании головорезов из числа людей – само по себе странно и противоречиво – и весь люд, от мала до велика, там вырезала.

Верить или не верить тому ардану? Кисель даже не задумывался. Услышал, накрутил на ус, и ладно. Пригодится. А не пригодится – что за забота? Можно подумать, других дел мало. Но, на всякий случай, рассказать Бейоне об ожившей Мак Кехте можно. Приукрасив и расписав, для правдоподобия. Иначе, того и гляди, без награды останешься. Ведь ничего особенного его отряд так и не обнаружил.

В самом деле, не собирается же прижимистая и расчетливая содержательница «Каменной курочки» платить ему за рассказ о стрыгаях, вдруг человечьими голосами заговоривших, о бабе лесной – бэньши, – голосящей по ночам и предвещающей страдание и болезни тем, кто услышал ее, муки и смерть тем, кому увидеть «посчастливилось»? Не говоря уже о набившей оскомину истории о плачущем тролле – преследователе одиноких путников. Вроде бы видели его караванщики, торгующие со старателями прииска Южные Склоны. Да не одного, а в компании чудного, заросшего пегой шерстью лесовика. Маленького, но страшного.

А еще извечные слухи о Диком Гоне, восходящем корнями к тем временам, когда сидские дружины вырезали дикие людские племена. А еще водяные лошадки, утаскивающие неосторожных путников в волны Аен Махи, и зеленые дамы, сбивающие охотников-одиночек с верного следа. А еще снежный червь из Северной пустоши и разноцветные огни в небе зимней ночи. Это представлялось Киселю и вовсе сказками. Ну кто, скажите на милость, мог побывать в королевстве вечного мороза и снегов, где даже птицы замерзают на лету и падают вниз окоченевшими тушками, и вернуться живым, чтоб поведать о своих приключениях?

Кому подобные сказки пересказывать? Какую пользу из них извлечешь?

А вот, наконец, история, годящаяся на продажу нанимательнице.

Третьего дня повстречала ватага Муйрхейтаха двух оборванных, измученных, больных арданов. Их кормили из милости в одной деревеньке, вполне справедливо принимая за юродивых. Селяне поведали, что выбрались эти двое из лесу голодные, дрожащие, с обезумевшими от ужаса глазами. Первые два дня не разговаривали, только ели предложенную сердобольной женой местного головы пищу да озирались по сторонам. Потом отошли чуток и поведали ту же историю, что услышал от них и Кисель.