Победители всегда считали, что берут в плен личность. Но истина в том, что личность можно убить только изнутри, хотя даже это химера. У одиночества много детей, и распад — лишь одно из них. Каждый идет в смерть свою собственной тропой, оставляя личность позади.

Из здания донеслись эдурские причитания, погребальная песнь. Унх, унх, унх, унх… Эти звуки всегда пугали Удинааса. «Словно чувство бьется в стену, раз за разом, раз за разом. Голоса запертых, плененных. Голоса, ошеломленные истиной мира». Эдур скорбят скорее о своих потерях, чем о судьбе потерянных.

«Так случается, когда ты проживешь сотню тысяч лет?»

Вдовы выходили из здания, окружив тело, несомое густыми клубами призраков. Фигура из медных монет. Единственное употребление денег среди Эдур. Медь, олово, железо, бронза, серебро и золото — доспехи мертвецов.

«По крайней мере — честно. Летерийцы используют монеты, чтобы купить нечто противоположное. Не совсем. Скорее иллюзию противоположного. Богатство как доспех жизни. Крепость, цитадель, вечно бдительная армия. Но врагу все это нипочем. Он знает, что вы беззащитны».

— Унх, унх, унх, унх…

Был час Дочери Шелтаты Лор, когда все материальное становится нереальным, смазывается уходом света, и воздух теряет прозрачность, показывает пылинки и кристаллы, несовершенство, то, что так ловко скрывают и свет, и тьма во все иные часы. Час, когда видно: трон пуст.

Почему бы не поклоняться деньгам? В конце концов, награда будет немедленной и явной. Но это слишком просто. Культ Летера был более изысканным — его этика поощряла привычки и поступки, служащие приобретению богатства. Прилежание, дисциплина, любовь к тяжкому труду, оптимизм, почитание удачи и славы. И соответствующие пороки: лень, отчаяние и все разновидности бесславных неудач. Мир достаточно жесток, чтобы отсеять одно от другого, не оставив места сомнениям и рыхлой нерешительности. Так почитание стадо прагматизмом, а прагматизм — холодный бог.

«Странник дал нам холодного бога, чтобы мы не ведали ограничений». Расхожая летерийская молитва, хотя никто не смел повторять ее всуе. Пернатая Ведьма говорит, что каждое деяние есть молитва, и таким образом каждый день мы служим множеству богов. Вино, белый нектар и ржавый лист и прочие снадобья — это молитва к смерти, говорила она. Любовь — молитва к жизни. Месть — молитва демонам справедливости. Подпись под деловым документом, сказала она со слабой улыбкой, есть мольба к посылающему иллюзии. Ведь достижение для одного означает потерю для другого… В любую игру играют две руки.

Унх, унх, унх, унх…

Он вздрогнул. Мокрый плащ окутывал тело леденящим холодом.

Крик с моря. Вернулись ладьи к'орфан. Удинаас побрел мимо погребального здания к усадьбе Сенгаров. Заметив Томада Сенгара и его жену Уруфь, упал на колени и вдавливал лоб в песок, пока они не прошли. Потом вскочил и побежал в длинный дом.

Покрытое монетами тело положат в выдолбленное бревно Черного дерева, концы запечатают дисками из кедра. Через шесть дней гроб сожгут в одной из дюжины священных рощиц. До того часа панихида будет продолжаться. Все вдовы по очереди примут участие в монотонном, наводящем ужас пении.

Он пробрался в нишу, где ожидал соломенный тюфяк. Сумрак сгущается. Ладьи войдут в канал, одна за другой. Они не могли проиграть. Никогда. Команды девятнадцати летерийских судов мертвы — на этот раз не будет новых рабов. Стоявшие по берегам канала высокородные мужи и жены молча приветствовали своих бойцов.

«Молча.

Ибо произошло что-то ужасное».

Он улегся на спину, уставился в низкий потолок. В горле чувствовалось странное, беспокоящее жжение. Он мог расслышать второй ритм за стуком своего сердца. Слабое эхо в крови — унх, унх, ху, ху… Унх, унх, ху, ху…

«Кто ты? Чего тебе нужно? Чего ты ждешь от меня?»

Тралл прыгнул на причал, держа холодное копье в правой руке. Окованное железом основание высекло искры из каменных плит, когда он пошагал к краю причала, остановившись за спиной Фира. Перед ними в пяти шагах были Томад и Уруфь. Рулада нигде не видно.

Как и Майен, вдруг сообразил он.

Тралл скосил глаза: Фир обыскивал толпу взглядом. Не меняя выражения лица, пошагал навстречу отцу.

— Сын мой. — Уруфь ступила ему навстречу, пристально смотря в очи. — Что он сделал?

Фир покачал головой.

— Они умерли без чести, — сказал Тралл. — Мы не могли видеть принесшую смерть руку, но она была… чудовищной.

— А урожай? — спросил Томад.

— Собран, Отец. Той же рукой.

В глазах Уруфи блеснул гнев. — Это не было полное открытие. Это было призывание демонов.

Тралл нахмурил лоб: — Не понимаю, Мать. Там были тени…

— И тьма, — отрезал Фир. — Тьма из глубин.

Мать скрестила руки на груди и отвернулась. Тралл никогда не видел ее так встревоженной.

И его собственное беспокойство только нарастало. Почти три пятых из числа Эдур использовали магию множества осколков разорванного садка Куральд Эмурланн. Сила теней имела мириады оттенков. Среди сынов Уруфи только Бинадас шел путями магии. Но слова Фира тем не менее всколыхнули в Тралле понимание. Каждый Тисте Эдур понимает пути своего рода, пользуется он колдовством или нет.

— Мать, магия Ханнана Мосага исходила не от Эмурланна. — По лицам родичей явно читалось, что до этой истины он дошел последним. Тралл скривился. — Простите мне глупые слова…

— Глупость была в произнесении их вслух, — ответила Уруфь. — Фир, возьми Тралла и Рулада. Идите к Каменному Кубку…

— Не время. — Голос Томада был суров, лицо мрачно. — Фир. Тралл. Вернитесь в дом и ждите меня. Уруфь, окажи помощь вдовам. Павшему воину предстоит первая ночь Умиротворения среди родни.

На миг Траллу показалось, что она хочет возразить. Однако мать сжала губы и ушла.

Фир махнул Траллу, и они пошли к длинному дому, оставив отца в одиночестве стоять у канала.

— Неловко все это.

— Есть ли нужда, — спросил Фир, — тебе стоять между Майен и Руладом?

Тралл поперхнулся. Слишком обеспокоен он сейчас был, чтобы выдумать легкую, отвлекающую реплику. Фир принял молчание за ответ. — Когда ты стоишь между ними, что ты видишь?

— Я… прости, Фир. Я не ожидал вопроса. Есть ли нужда? Ну, не знаю.

— Ясно.

— Его напыщенность меня… раздражает.

Фир не ответил.

Они подошли к дверям. Тралл поглядел на брата: — Фир, что такое Каменный Кубок? Никогда не слышал…

— Не важно, — ответил брат и вошел в дом.

Тралл остался на пороге. Он провел пятерней по волосам, оглянулся на двор. Встречавшие воинов разошлись, как и сами воины. Ханнана Мосага и его магического Отряда нигде не было видно. Оставался один Томад Сенгар.

«Мы так отличаемся от всех других?

Да. Ибо Король — Ведун просил сыновей Томада. Чтобы преследовать видение.

Он сделал нас слугами. Но сам… он ли владыка?»

Во сне Удинаас упал на колени посреди пепла. Он был изрублен, истекал кровью. Болели руки. Ноги. Казалось, пепел с живой алчностью вгрызается в раны. Горло пекло так, что он не мог вдохнуть. Он вцепился руками в воздух, встал на ноги и стоял, пошатываясь — а небо ревело и кружилось.

Огонь. Огненная буря.

Он закричал.

И снова обнаружил себя на коленях.

Ни звука, кроме хриплого дыхания. Удинаас поднял голову. Буря прошла.

Фигуры на равнине. Идут, прах вьется за ними по ветру, словно саваны. В телах торчат мечи и стрелы. На костях лишь обрывки мышц и сухожилий. Пустые орбиты, искаженные страхом лица — словно они увидели собственную смерть.

Слепые к присутствию живого человека, они прошли мимо. Вместе с ними двигалось ощущение великой потери. Горе, горький шепот об изменах.

Кто-то заплатит. Кто-то заплатит за это.

Не его слова, не его мысли, но голос, звучавший в сердцевине черепа — голос был его собственным.