Он заметил, что кто-то в доме ворует фарфор и столовое серебро, и посчитал виновным одного из лакеев, хотя это было делом рук Беллы. Она была слишком напугана, чтобы признаться отцу, поэтому лакея обвинили, признали виновным и отправили в колонию отбывать срок за преступление. Однако Джессика Хэйворд каким-то образом узнала правду и разболтала все сэру Генри. В результате он устроил взбучку своей единственной дочери и разорил единственного ювелира в Челфорде, который скупал у Беллы серебро. А чтобы Джессика Хэйворд держала рот на замке, он заплатил ее отцу приличную сумму, которую Вильям Хэйворд тут же пропил и проиграл в карты.

Если бы сэр Генри назначил дочери достаточное содержание, ей бы не пришлось воровать серебро и фарфор в собственном доме. Хотя она это, разумеется, не считала воровством. В конце концов, она все равно рано или поздно унаследует все эти вещи. Стоило ли делать из мухи слона?

После этой истории она старалась держаться подальше от Джессики Хэйворд. А заодно придумывала и рассказывала всем подряд всякие гадости про Джессику, чтобы настроить людей против нее. Пока Лукас был на войне, это было легко — Джессику некому было защитить.

Но потом Лукас вернулся… и Джессика Хэйворд расправилась с Беллой, применив то же оружие. Не было еще человека, который, проделав такое с Беллой Клиффорд, остался бы безнаказанным.

Немного успокоившись, она вытянулась на шезлонге и закрыла глаза. Прошло немало времени, пока ее надутые губы сложились в улыбку. Белла открыла глаза. Она сделает так, как просил ее муж. Она откроет Джессике Хэйворд двери своего дома, но если та воспользуется приглашением, то горько пожалеет об этом.

После обеда Джозеф отправился поработать в амбаре, а Джессика с сестрами принялись за уборку на кухне. Когда тарелки были вымыты, вытерты и поставлены на место, монахини разложили коврик, который они плели из длинных полос разноцветных тканей из разорванных старых платьев и юбок. За работой, как всегда, завязалась беседа. Главным образом говорили сестры, а Джессика слушала вполуха, как монахини судачат, упоминая имена соседей, предложивших свою помощь по приведению в порядок старого дома в Хокс-хилле.

Но думала Джессика совсем о другом, поэтому, накинув шаль на плечи, незаметно выскользнула из кухни. Во дворе, выложенном булыжником, она ненадолго задержалась, всем своим существом впитывая звуки и запахи окружающего мира. Запах мяты и лимона доносился из маленького ухоженного садика, в котором сестры уже стали выращивать лекарственные и пряные травы. Девушка повернула голову и почувствовала пьянящий аромат свежескошенной травы. В наступивших сумерках дом выглядел не таким уж обшарпанным.

Она медленно пошла по двору к амбару, внимательно вглядываясь во все, что встречалось ей на пути, и пытаясь вспомнить хоть что-нибудь знакомое. Но… тщетно. Все в Хокс-хилле было для нее таким же чужим, как для сестер и Джозефа. Однако хуже всего было то, что она не могла ничего вспомнить о своем отце. И если верить Лукасу, то лучше бы ей оставаться в неведении.

Чувствуя, как от навернувшихся слез у нее защипало в глазах, она рывком открыла дверь амбара и шагнула в полутемное помещение.

Джозеф сидел на скамеечке и внимательно осматривал колесо у повозки. Он поднял глаза и, увидев Джессику, беззубо улыбнулся. Было видно, что он ждал ее и обрадовался ее приходу. Кобыла Ромашка тоже ждала девушку и тихонько заржала, привлекая ее внимание.

— Она хочет сахару, — сказал Джозеф.

Он был уже не молод, но еще полон сил, с мускулистыми плечами и огромными кулаками. Джессика легко могла себе представить, каким сильным он был борцом в пору своей юности. Он никогда не рассказывал о том времени, но Джессика слышала, что он оставил это занятие после того, как нечаянно убил своего противника.

Он бросил дело и тихо промолвил:

— Я слышал про твоего отца, мне очень жаль, очень…

Джессика подумала, что, наверное, глупо горевать по отцу, которого совершенно не помнишь, поэтому сдержанно ответила:

— Все нормально, Джозеф, это случилось три года назад, и к тому же я его совсем не помню.

Он потер лоб натруженной ладонью и задумчиво произнес:

— Я тоже не помню моего отца и иногда думаю, что это, может, и к лучшему. Не всегда знание — благо. Ты тоже пока остановись.

Джессика подумала, что в этом высказывании — весь Джозеф. Он сказал именно то, что сказать хотел, — коротко и ясно, и ни слова больше. Он никогда не показывал своих чувств и не давал бесполезных советов. И этот его совет был как нельзя кстати.

Пока он убирал свои инструменты, она осматривала амбар. Помещение было аккуратно прибрано. Корова с теленком стояли привязанные в одном стойле, а в другом, возле яслей отдыхала кобыла Ромашка и полными нежности глазами смотрела на Джессику. Девушка звонко рассмеялась, полезла в карман и нашарила там кусочек сахара. Ромашка вытянула мягкие теплые губы и осторожно взяла сахар с ладони у Джессики. Девушка прижалась щекой к шелковистой лошадиной шее и втянула носом воздух. Ей всегда нравился запах лошадей.

— Сразу видно, что ты родилась в деревне, — заметил Джозеф, когда она подняла на него глаза. — Ты не боишься животных, это хорошо. Но сестры, — его лицо опять расплылось в беззубой улыбке — избегают заходить даже в курятник. Вот потеха…

Джессика засмеялась, потому что это была чистая правда. Сестры предпочитали убирать навоз, чем встречаться с сердитой курицей, которая не желает расставаться со своими яйцами. А Джессика… Может, она и деревенская жительница, но она этого не помнит.

Джозеф остался, чтобы убрать инструменты и запереть ворота, а Джессика вышла во двор. Это было время, которого она всегда ждала с нетерпением, время, когда все дела уже сделаны и можно попытаться что-нибудь узнать, вспомнить, осмыслить.

Она пошла вниз по дороге, мимо флигелей и сараев, к небольшому лесочку, который в надвигающихся сумерках казался полным опасностей. Подойдя к тропинке, она остановилась. Дорога вниз терялась из виду в густом подлеске между деревьев. Джессика была уверена, что где-то там, на этой тропинке, обладатель ее Голоса поджидал ее отца, когда тот возвращался домой из «Черного лебедя».

Сердце у нее в груди забилось часто-часто, дыхание стало быстрым и поверхностным. Она, бросила взгляд назад, на скопление домов, которые, собственно, и составляли Хокс-хилл. Они казались такими надежными, такими безопасными… Косые лучи солнца отражались в стеклах маленьких окошек. А там, внизу, куда вела тропинка, все скрывал мрак и было так тихо… Джессика глубоко вздохнула, подобрала юбки и начала спускаться.

Сначала она ничего не могла разобрать, тени дрожали, отблески солнечных лучей заставляли все вокруг мерцать и менять очертания. Но когда ее глаза привыкли к полумраку, она ясно увидела дорожку. Ею явно часто пользовались, так как она была ровной и широкой. В одном месте тропинка раздваивалась. Здесь Джессика остановилась, но не потому, что не знала, куда идти. Наоборот, она была уверена, что если пойдет по правому ответвлению, то окажется у дома Лукаса.

Избушка Уолтона. Джессика произнесла название вслух, надеясь вызвать в памяти хоть какие-то ассоциации, но все, что она вспомнила, так это то, что рассказали ей сестры за обедом. По словам Лукаса, избушка была его «личной крепостью» до того, как он унаследовал титул и состояние своего дяди. Теперь у него есть дом в Лондоне и поместье в Хэмпшире, но «избушка Уолтона» навсегда останется его домом, и ему доставляет огромное удовольствие постоянно ремонтировать и приводить ее в порядок, тем более что у него теперь есть на это средства.

И еще сестры рассказали, что у матери Лукаса есть юная воспитанница, но обе они живут в Лондоне. Что ж, это хорошо. Джессика не надеялась, что мать Лукаса примет ее с распростертыми объятиями после того, что она сделала ее сыну. Девушка сдержала горестный стон, готовый вырваться из груди.