— Капитан "Летучего Голландца" Стэфан Уиллис требует, чтобы в этом году вместе с процентами я отдал ему тебя. Что мне делать с тобой, неразумная дочь? — прогудел отец, бледный и, кажется, немного напуганный, похожий на гипсовый памятник самому себе.

— Примите его условия, отец. Я обесчещена и обманута, мне нет больше места в этом доме, — собственный голос звучал как будто со стороны, но в нём сквозила полная убеждённость.

Я очнулась и рывком села на кровати, даже не открыв глаза. Сердце билось часто, но в груди уже ничто не сжималось от нестерпимой боли.

Йо из-за резкого движения скатился на пол и, недовольно рискнув, забрался обратно по покрывалу, половина которого свесилась с матраса. Я подхватила зверька и пересадила на подушку — всё равно не усну, пусть хоть он подремлет — а сама спустила ноги на пол.

Пока приводила себя в порядок, в мыслях то и дело всплывали фрагменты сна. Значит, Эстер предал её возлюбленный, и ей в шоковом состоянии уже казалось неважным, куда идти, что делать и даже — с кем спать. Может, немного позже, когда она поняла, куда именно попала и какая её ждёт судьба, решила покончить с собой. А может, бросилась в море оттого, что не смогла полюбить Стефана и боялась гнева команды?

Чтобы проветриться, я выбралась на палубу и глубоко вдохнула. По небу тяжело тащились густые клубы облаков, ветер стал прохладным, а на воде усиливалась рябь.

— Шторм сегодня будет, леди, — пояснил Ги, возникший за спиной будто из ниоткуда. — Возьмите на камбузе побольше еды — может, не на один день затянется, вам ведь придётся всё время в каюте сидеть.

Простодушие вечного юнги вызывало улыбку. За всё время на корабле я и в самом деле не стала частью команды, почти ни с кем здесь не сблизилась — даже со Стефаном, но относились ко мне неплохо. Почти все, не считая Мариоты.

Делать всё равно нечего, капитана на палубе не видно, значит, сейчас он занят и тренировку по фехтованию решил отложить, так что я неторопливо направилась к коку.

Постучала, но он не ответил. Тогда приоткрыла дверь на камбуз и заглянула внутрь.

Старик сидел за столом, прижимая руки к лицу, и мелко покачивался взад-вперёд в такт движению корабля. Я, нарочито громко топая, подошла ближе и села на табурет напротив. Рыболюд вскинул голову, и первые несколько мгновений смотрел на меня пустыми глазами. А когда узнал, расплылся в широкой улыбке, обнажая ряд зубов, которые выглядели теперь гораздо острее, чем месяц назад.

— Что-то случилось? — без предисловий спросила я, вглядываясь в побелевшие глаза, в которых почти ничего уже нельзя было рассмотреть.

Старик пожевал губы, попытался сцепить покрытые чешуёй пальцы рук, но перепонки ему помешали. Тогда он спрятал ладони под столешницу и отвёл взгляд. Я продолжала смотреть на кока в упор, дожидаясь ответа. Старик раньше всегда был весел, и казалось, не замечал, как чешуя покрывает всю его кожу, взгляд затуманивается, и все вокруг делали вид, что его ежедневные многочасовые "купания" — это абсолютная норма. Но я видела, что что-то не так, и теперь явно настало время всё прояснить.

— Море зовёт, — наконец, не выдержав, признался кок.

— Что это значит? — решила уточнить я, впрочем, уже догадываясь, какой получу ответ.

— Проклятье — не игра и не блеф. Я старик, дольше всех на этом корабле, к тому же, чаще всех нырял в море. Так что и в рыбу превращаюсь быстрее остальных, — начал объяснять кок, и с каждым словом жабры на его шее натужно вздувались. — Рано или поздно мне придётся навсегда уйти на дно. И всем им — тоже.

Кок кивнул куда-то в сторону палубы, потом подпер подбородок рукой и прикрыл глаза.

Я вздрогнула, хоть на камбузе почти всегда тепло, и ещё раз внимательно оглядела рыболюда — уже почти рыбу и совсем не человека. Может быть, мне показалось, но в жёстких складках под глазами блестели слезы.

— А что… потом? — тихо спросила я и тут же прикусила язык. Человеку плохо и, наверное, страшно, а я со своим проклятым любопытством.

— Я не знаю, — кок пожал плечами и провёл рукавом по лицу. — Я ведь не только внешне на рыбу похож. Память уже подводит, и чувства, знаешь, как будто меркнут. Мне страшно, но через пару минут уже всё равно. Наверное, когда окажусь в море, я вообще забуду, что когда-то был человеком. Или мне будет на это наплевать.

Не зная, что делать с такой откровенностью, я накрыла своей ладонью чешуйчатую, перепончатую руку старика. Он поднял на меня взгляд влажных глаз и снова вздохнул.

— Я знаю, что ты не спасёшь нас, девочка. Меня так точно. Капитан и себя терзает, и тебе жизнь сломал, да только без толку всё это. Беги, пока можешь бежать. А не то… — старик замолчал и пошире развёл пальцы, демонстрируя плотные перепонки между ними.

Ещё несколько мгновений мы сидели в тишине. Потом старик вскинулся, вскочил из-за стола и подошёл к одной из бочек.

— Что это я слюни распустил, старый пень. На вот, возьми воды, рыбки и фрукты. Не знаю, сколько тебе придётся сидеть в каюте, так что запасайся.

Кок засуетился, собирая целую гору припасов в чистый, мной лично стираный мешок, но всё это время старался не встречаться со мной взглядом. Я наблюдала, как он заботливо вкладывает поверх фруктов те самые водоросли, которые придают воде привкус апельсинов, и украдкой смахнула со щеки слезу.

— Может, в последний раз, — сказал старик, передавая мне мешок. — В конце концов, я всегда любил плавать.

— Не в последний, — я слабо улыбнулась, хоть и сама не верила своим словам, и вышла из камбуза.

К горлу отчего-то снова подкатывали слезы, погода стремительно испортилась под стать настроению. Когда я вошла в общую для офицеров каюту, не сразу услышала, что кто-то тихо всхлипывает в углу справа. Но когда обернулась, поняла, что под окном, в темноте, на полу сидит Мариота. Я сделала два шага к ней и наклонилась.

— Что слу…

— Уходи! — крикнула она, поднимая заплаканное лицо. Опустив взгляд, я заметила, что в руках она сжимает клоки собственных волос — уже не золотые, а безжизненные, напоминающие сухую древесную кору.

— Ну, что уставилась?! Проваливай!

Я даже не вздрогнула. Опустила свою ношу, присела рядом с лекаркой и — неожиданно даже для себя — крепко её обняла. Ожидала, что морячка будет отбиваться, но она лишь уткнулась носом мне в плечо и смачно всхлипнула.

— Всё из-за тебя, — почти пробулькала она, втягивая сопли. — Ты… Не любишь его, а он такой… Такой…

— Я не заставляла вас бегать от проклятья богинь, — вяло возразила я, поглаживая Мариоту по остаткам некогда густой шевелюры.

Её нападки никогда не задевали меня, а теперь я, кажется, начала понимать их причину.

— И каков же, по-твоему, капитан? — с усмешкой спросила я, пытаясь хоть немного отвлечь лекарку.

— Он всегда такой спокойный — и раньше таким был, ещё до проклятья. И точный, и прямолинейный. Никогда не говорит лишнего, но если и говорит, то всё понятно. Он заботился обо всех нас. Хотел избавить от этого, — морячка показательно провела рукой по полосам чешуи на висках. — С ним рядом так хорошо, я…

Мариота покраснела и замолчала.

— Так может, у тебя снять проклятье получится лучше? — я постаралась придать голосу шутливый тон, но спрашивала вполне серьёзно.

Лекарка, едва успокоившись, снова разрыдалась.

— Его может спасти только любовь человека, а я — рыбина.

Мариота спрятала лицо в ладонях и ещё раз громко всхлипнула. Я немного отстранилась от неё, но всё ещё поглаживала по дрожащей спине.

— Откуда вы об этом знаете? — этот вопрос вертелся на языке ещё в тот раз, когда капитан запретил мне работать на корабле, но тогда я не решилась его задать.

Морячка резко замолчала и подняла на меня опухшие, но всё ещё вполне человеческие глаза. Но смотрела она не вперёд, а будто в глубины собственной памяти, пытаясь отыскать там ответ.

— От к-капитана, — наконец, пробормотала она, но на её лице я заметила искру надежды. — Но сами ведьмы такого вроде бы не говорили.