В конце концов прогуливаться и разглядывать плакаты надоело, поэтому Макс, которого, судя по довольной физиономии, окружающие стены вовсе не давили, предложил:
— Господа лейтенанты, пойдемте в гаштет. Там всегда найдутся люди, готовые поговорить даже если не с нами, то между собой.
Ну гаштет так гаштет, тем более немецкое пиво всегда отличалось отменным вкусом… Только по пути к кабачку я, увидев очередной плакат, начал хихикать. Там была нарисована группа людей, сидящих в пивной, а над ними нависала зловещая тень в плаще и шляпе, призванная олицетворять иностранного шпиона. Вот теперь и мы так же — нависнем. М-да… Эта картинка била не в бровь, а в глаз.
В местной забегаловке народу было очень мало, а гражданских не было совсем. Присутствовал только народ в форме. В серо-зеленой вермахтовской и коричневой — фольксштурма. Сидели тихо, по два-три человека, и цедили пиво из высоких стаканов. Мы, заняв свободный стол в глубине помещения, заказали кельнеру три светлых и начали приглядываться к окружающим. Но ничего особенного нам это приглядывание и прислушивание не дало. Троица фольксов, сидевших через столик, вдумчиво рассуждали о том, как надо ухаживать за поросятами, чтобы снизить смертность. Пара зенитчиков — говорили о письмах из дома, а компания щеглов с кинжалами гитлерюгенда на поясах обсуждали достоинства и недостатки какой-то Гретхен.
Когда думали уже заказать по второй, наконец-то начало происходить хоть какое-то интересное нам движение. До этого народ уходил, приходил, сидел, тихо переговариваясь между собой, а тут вдруг на входе появилась фигура, которая, опираясь на палочку, резво прошкандыбала внутрь и плюхнулась за стол, стоящий рядышком с нашим. Фигура обладала погонами обер-лейтенанта и зычным голосом, которым заказала кельнеру сразу пару темного. Прежде чем принесли заказ, обер орлом оглядел зальчик и увидел тросточку Марата, прислоненную к столику. Немец оживился, но сразу разговор начать как-то не решился. Прихлебывая из кружки, он изредка поглядывал на нас, а когда Шараф, заметив его внимание, демонстративно потер ногу, то фриц не выдержал:
— Господин лейтенант, я вижу, у нас одинаковые ранения? Меня вот тоже в ногу зацепило… А теперь старый Гофман сидит вдалеке от друзей и вынужден пить пиво в одиночку…
Намек нами был понят, и через минуту Гофман, сидя за нашим столом, уже вовсю трепал языком. Рассказал, что его ранили еще под Сувалками, но кость была не задета, и вскоре он опять вернется к своим гренадерам. Что здесь фронтовиков очень мало — в основном штабные крысы и фолькштурм, так даже выпить толком не с кем, а в нас он сразу разглядел своего брата-окопника. Видно было, что мужик соскучился по хорошей компании и готов трепаться безостановочно. Он поинтересовался характером ранения Марата, потом спросил, куда меня жахнуло. Я, запинаясь, ответил — что контузило русской миной от тяжелого миномета. Фриц сочувственно покивал и опять начал заливаться соловьем. Рассказывал про город и про госпиталь. Поинтересовался, где нас лечили. Шараф быстро увел разговор от опасной темы, сказав, что его старинный друг Вилли забрал нас из Кенигсбергского госпиталя, предложив провести отпуск у него. А потом Макс, который стал на этот момент Вилли, начал говорить про воскресный парад. Гофман о нем отозвался отрицательно, сказав, что сейчас вовсе не до парадов, хотя, с другой стороны, для поднятия духа гражданского населения парад — это всегда хорошо. А еще через полчаса обер-лейтенанта после третьей кружки порядком развезло, поэтому, узнав все, что нам было нужно, мы поспешили свалить. Поспешили, потому что, сделавшись пьяненьким, Гофман моментально стал неблагонадежной личностью. Громким шепотом он начал доносить до нас мысль, что все — капут. Германия войну практически проиграла, и дальнейшее сопротивление только окончательно уничтожит немецкий народ.
— У меня в роте в наличии только две трети от списочного состава! Пополнения практически нет. Понимаете? Людей в рейхе почти не осталось! А если и пришлют какого-нибудь юнца или старика, то что мне с ними делать? Поэтому каждый мой ветеран на счету. Я их берегу как собственных братьев. Люди — золотые, но и они каждый день гибнут в этой бойне. И главное, что это все уже бессмысленно — Иванов теперь никому не остановить. Они до Ла-Манша дойдут, попомните мое слово…
Фриц пригорюнился, а мы, переглянувшись, быстренько распрощались с ним и сбежали, так как на наш столик стали обращать внимание сидящие вокруг посетители. Так что — на фиг, на фиг. Заметут сейчас, как паникеров и разложенцев — вот обидно-то будет…
Выйдя на улицу под опять начавшийся дождь, целенаправленно пошли на улицу Кирхенштрассе. Именно по ней в воскресенье промаршируют эсэсовцы, а потом после этого марша загрузятся в грузовики и прямым ходом отправятся на передовую. Только вот я надеюсь — после нашего выступления отправлять будет некого. Восемь мин направленного действия — это не цацки-пецки. Это больше двухсот метров сплошного поражения, причем не паспортного, а фактического. Прогуливаясь по Церковной улице, нашли наконец место, где гражданских не должно быть по умолчанию. Ну не будут же они, в самом деле, смотреть на парад с руин двух длинных разрушенных домов. Дорогу, куда эти пятиэтажки рухнули, конечно, подчистили, но сами остатки многоэтажек почти не разбирали. Судя по навалам — достали из-под кирпичей живых и мертвых, да и то — по возможности, после чего оставили руины в покое. Так что на них стоять — это все равно как по могиле пройтись… Вот и славно, трам пам пам! Лучшего места для закладки — просто не найти.
В конце концов, осмотрев все, что нам понадобится для завтрашней работы, мы, опять-таки через мостик обводного канала, вышли из Ангербурга.
К доту за время нашего отсутствия никто не подходил, поэтому, снова перетащив в бетонную коробку мешки, занялись приготовлениями к акции. Лешка завалился отдыхать, я стал на фишку, а Макс с Маратом стали разбирать свои смертоносные игрушки.
Наблюдая за дорогой, пытался осмыслить, что сегодня видел и слышал. М-да, работать в Восточной Пруссии будет тяжело. Каждый местный житель будет считать своим долгом сообщить о русских диверсантах. Только вот сообщать станут в том случае, если они будут одеты в нашу форму и рассекать с нашим оружием. При других раскладах понять кто есть кто, особенно если не объявлено об охоте на русских разведчиков, будет весьма проблематично.
Я в гаштете почитал местные газеты — там рассказывалось об одной советской диверсионной группе, совершающей зверские преступления, и об истории ее поимки. Если отмести все пропагандистские преувеличения, то картинка становится более-менее понятная. Армейские разведчики шустрили, выявляя замаскированные укрепрайоны и фиксируя перемещение частей по территории. Пока они молчали, немцы и не чухались, но как только выходили на связь, этот квартал леса тут же оцеплялся и прочесывался — пеленгация здесь на самом высоком уровне работает. Только все это я и без газеты знал, общаясь с ребятами, ходившими на ту сторону. Но они ходили максимум дней на десять. А эта группа, о которой писали в местной прессе, скорее всего не меньше месяца действовала. И погорела не из-за пеленгаторов, а потому что продукты кончились, и она стала кормиться с хуторов. То есть у фрицев появились уже две зацепки — выход рации и появление разведчика в немецких домах. В то, что ребята хозяев вырезали, я, конечно, не верю — бессмысленное занятие. Достаточно их просто связать и все — часа три-четыре форы у «глубинников» будет. Только вот своими появлениями на людях и постоянными выходами в эфир пацаны немцев беспокоили, как чирей на заднице. А те уже объявляли войскам и запуганным местным жителям, в каких именно квадратах необходимо проявлять особую бдительность. Потому что при других раскладах — народу тут по лесам шляется немерено, и если на каждый сигнал реагировать, то ягдкоманды через неделю, как запаленные лошади, свалятся.
