Макария, которая как раз обходила тумбу со стороны папы, подтвердила, что да, нездорово. Тот коротко усмехнулся, и, не открывая глаз, сообщил, что ужасно устал, и ещё у него кружится голова, но, по крайней мере, он не лежит без сознания, как Танат, и не валяется вокруг фрагментами, как Зевс.

— Хоть ты посиди спокойно, я сейчас разберусь с этими нежными хтоническими чудовищами, приду и буду гладить тебя по голове, — мрачно пообещала Персефона, и снова переключилась на Гекату. — А ты лежи.

Макария обошла двух испуганно отползающих при виде неё амазонок (видимо, Артемида ещё не успела объявить им об амнистии) и догнала решительно направляющуюся к воронке Геру:

— Давай я понесу ножку Зевса, — предложила царевна. — Пусть у тебя руки будут свободны.

— Ну, это же всё-таки мой муж, — хихикнула царица цариц. — Хотя… а, ладно, неси, на мой взгляд, это не самая ценная его часть, — она наклонилась над воронкой, всматриваясь в что-то на дне и… — А-а-а-а-а!!!

На визжащей Гере тут же скрестились взгляды всех присутствующих, включая тут же подскочивших и принявшихся испуганно отползать нимф.

— Что там, что там? — завопила Макария. — Там Зевс?! — она вгляделась в нечто, шевелящееся на дне воронки, — И-и-и-и-и-и-и!!!

Зрелище действительно было впечатляющим — хотя и не совсем понятным.

— Да что там? — крикнула Персефона, — Геката, я кому сказала, лежать?! Аид, стой! Сиди!

— Там, — задыхаясь, начала Гера, оттаскивая Макарию, которая перестала визжать и сама уже пыталась объяснить, — Там Афродита…

— Арес, — перебила её Макария. — Да Арес это!

— Накаченная, как мужик…

— Арес — блондинка…

— Две задницы…

— Три ноги, руки… одна, две…

— У Афродиты спина волосатая, как…

— …четыре руки!..

— … и женская грудь!.. Одна! Странно, их должно быть минимум две…

— Да что там происходит, вы можете объяснить нормально! — Персефона решительно вклинилась между Герой и Макарией, опустила глаза в воронку и выдала сложную лексическую конструкцию.

— Ну что, — ехидно уточнила Гера, — может, ты сможешь объяснить это нормально?..

Мама набрала воздуха в грудь; папа Аид тихо подошел сзади и положил руку ей на плечо, и она перехватила его за локоть; наплевавшая на все указания Геката подобралась слева, и, машинальным жестом поправляя вуали, с искренним любопытством уставилась в воронку всеми имеющимися глазами, и, наконец, с другой стороны воронки раздался болезненный стон Владыки Олимпа:

— Что происходит?.. Гера?.. Что это за нога у тебя в руках…

— Твоя, дорогой, — мгновенно повеселела царица цариц, бросаясь к мужу.

— Мои при мне, — без особой уверенности в голосе прохрипел Зевс. — Их же две было, да?

— Тогда, — констатировала Макария, снова заглянув в воронку. — Это нога Аресофродиты. Или Афродитареса.

***

Арес и Афродита

— Или Афроареса…

Резкий, неприятный голос этого надоедливого создания (как будто Персефона и правда исхитрилась зачать Макарию не от него, Ареса, а от дядюшки Аида, иначе откуда такой мерзости на свет появиться) ввинчивался в уши — хотелось закрыть их руками.

Перед глазами все плыло, изображение никак не желало собираться в цельную картину. Точнее, хотело, но охват этой картины получался слишком уж разноплановым. И ракурс был непривычным — словно у Афродиты появилось парочка дополнительных глаз.

«У Ареса», — возразил внутренний голос.

«Нет, у Афродиты», — возмутилась она. — «Я — Неистовая Афродита, прекрасная покровительница кровавой войны, когда я появляюсь на поле брани, в меня все влюбляются и…», — он встряхнул головой, потом встряхнул второй головой, и, открыв свой прекрасный ротик, выругался в адрес мерзкой Макарии, её надоедливой матери Персефоны и её сволочного любовника дядюшки Аида, чья мерзкая привычка лезть не в своё дело испортила им всю Концепцию.

Потом она кое-как утвердилась на трёх ногах — четвертую, как он помнил, оторвало во время взрыва — и испустил поток ругательств в адрес тупицы Афины, из-за любви которой к несовместимым компонентам ее, Афродиту, чуть не разорвало пополам, а потом соединило с Афродитой, то есть с Аресом — в общем, соединило. И без фаллоса, к сожалению — они специально осмотрелись со всех сторон. А все Афродита… тьфу! Арес!.. если бы Арес соизволил предупредить Афродиту о том, что подлая Артемида переметнулась на сторону Персефоны, а Аид ухитрился освободиться… если бы Афродита не принялась делить Аресово достоинство, они бы… они бы…

Ну уж нет! Если кто действительно и был виноват во всем, так это их мерзкий подземный дядюшка.

Аид… он стоял, и тень вырывалась из его рук, и алчный багровый свет (да что ж Афина намешала в этом котле) не мог добраться до тех, кто был под его защитой… и Зевс — тень тоже защищала его — метал в этот свет молнии, одну за другой, выдыхался, выбирал свою силу до дна, но все же не отступал.

«Помоги мне!», — завизжала тогда Афродита, когда багровый свет пополз к ней. — «Защити!..»

«Иди и Левку спроси», — усмехнулся тогда Аид, он не задумался ни на секунду. — «А ты», — он посмотрел на Ареса, — «Иди и спроси Персефону».

Багровый свет подхватил и Ареса, и Афродиту, сжал в обжигающих объятиях, стискивая, соединяя воедино, и последнее, что они (оба) видели — усмешку, скользнувшую по губам их подземного дядюшки, и пристальный взгляд его тёмных, насмешливых глаз.

«Все лучше, чем в Тартар, не правда ли?»

Потом, кажется, Зевс швырнул ещё одну — последнюю — молнию, и упал, и Аида тоже швырнуло на колени, но он, эта сволочь, сволочь, до последнего продолжал улыбаться, и даже когда тень уже рвалась, не выдерживая напряжения, он, тоже падая, одними губами сказал что-то про песцов.

Да, их дядюшка был виноват во всем, но он явно и подумать не мог, что его бездействие поможет Афродите и Аресу слиться воедино, что породит новую, прекрасную жизнеформу, гораздо, гораздо более совершенную, чем эти жалкие боги. Эх, если бы ещё и ногу не оторвало…

А там, наверху, эти жалкие, неполноценные существа, которые влезли и нагло испортили их зелье и их Концепцию, совещались, пытаясь решить, что делать с ними, с Неистовой Афродитой и Прекрасным Аресом в одной привлекательной амфоре.

Персефона и её гадкая доченька предлагали оставить все как есть, дядюшка, он же племянник Аид, виновник их краха, коварно отмалчивался и явно что-то замышлял, изменница Артемида и непонятно откуда появившиеся Асклепий, Аполлон и Гефест предлагали как-нибудь разделить их творческий союз, мотивируя это непонятным «они же всё равно свои», амазонки и нимфы вокруг либо радостно верещали, довольные дарованной амнистией, либо выстраивались в очередь к Пэону, который раздавал нектар, бестолковая Афина то и дело перебивала всех своими переспрашиваниями, а пока-еще-Владыка-Олимпа Зевс вообще ни к чему не прислушивался и возмущённо выговаривал Гере, как она могла перепутать его ногу с ногой Ареса, на что та отвечала, что претензии необоснованны, благо ноги дорогого супруга не находятся в сфере её интересов — в отличие от некоторых других частей его тела.

Да, их было больше, и они были опасны, но у них, не считая Гекаты, было всего по два глаза, и они не могли видеть то, что видел он (то есть она, ну, в общем, они).

А видели они, Прекрасный Арес и Неистовая Афродита, смятый, как от удара невидимого кулака, котел с остатками зелья, валяющийся у них под ногами, и шлем-невидимку (как там его называли подземные, хтоний?) у ног Зевса.

Аид

— Не знаю, как вы, — сказал Аид, глядя, как жутковатый двухголовый гибрид Ареса и Афродиты в молниеносном прыжке падает на незамеченный никем хтоний (вот знал же, знал, что нужно подобрать!) и исчезает, — а я за этой хренотенью гоняться по всему Олимпу не собираюсь. Тем более оно ещё и невидимое.