— Эй ты, там! — тихо позвала она кого-то, и кто-то гулко ответил ей с черного «экрана».

Она вдруг резко отстранилась, подумав: «Зачем поганить воду?» — и медленно побрела к сараю, где вечером доила корову…

Корова Зорька оглашала округу одиноким протяжным рыданием.

— Че это, Ген, Зорька наша мычит? — всполошилась среди ночи Серафима Ивановна.

— Покойника чует, — не просыпаясь, ответил зоотехник Буслаев, а через минуту вдруг вскочил и бросился в сарай…

Их разбудил телефонный звонок.

— Кого? — не поняла спросонья Полина Аркадьевна, потом позвала: — Юра, тебя.

— Жив еще, курилка? — услышал он в трубке знакомый голос Блюма.

— Сам ты курилка! — ответил Соболев, протирая глаза. — Как ты узнал, что я здесь?

— Очень трудно было догадаться! — с наигранным притворством воскликнул Михаил и заговорщицки добавил: — Тебя можно поздравить?

— С чем? — не понял Юра.

— С Днем мелиоратора, дурья башка! Я ведь по голосу слышу, что дело уже сделано.

— Ах, вот ты о чем? Ну, допустим…

— Юрик, я даю тебе пятнадцать минут, чтобы собраться с мыслями, одеться и позавтракать. — Соболев понял, что Миша уже не шутит. — И скажи «своей», чтобы хорошо тебя накормила, мы уедем на весь день

— Куда?

— На Кудыкину гору! — отрезал Блюм, и Юра вспомнил, что телефон могут прослушивать. — Без меня больше ни шагу! Понял? И «свою» предупреди, чтобы поменьше шастала. Мы их здорово напугали — они заметают следы. Вчера убили Преображенскую.

— Не может быть! — не поверил Соболев.

— Теперь все может быть, Юрик… Короче, я через пятнадцать минут подъеду с ребятами Жданова, жди!

Полина успела только разогреть вчерашнюю утку, как ворвался взъерошенный Блюм.

— Ты готов?

— Сядь и успокойся! — приказал ему Соболев. — У тебя избыток активности — я так могу подавиться и умереть. Полечка, дай Мише утиную лапку.

— Да я сыт, — возразил Блюм, но было уже поздно.

— Ешь и молчи! — снова приказал Юра, а Миша только таращил глаза, не узнавая друга.

— Что вы с ним сегодня ночью делали, Полина Аркадьевна? Он будто неделю голодал!

— Бестактный вопрос, между прочим! — возмутился Юра, но тут же успокоился. — Впрочем, Михаил Львович у нас никогда не отличался тактом.

Полина Аркадьевна при этом загадочно улыбалась.

— Да что происходит, товарищи? — недоумевал Блюм.

— Ничего особенного, — объяснила наконец она, — просто мы решили пожениться.

— Когда?

— Сразу же после твоего звонка.

— Ага, — погрозил им пальцем Блюм. — А потом скажете, что я во всем виноват?..

Решили сначала заехать в лагерь. По дороге Соболев рассказывал свои вчерашние приключения. Как только он дошел до того места, когда увидел перед подъездом Маликовой гранатовые «жигули», Блюм его перебил:

— Ты разглядел, кто был в машине?

— Да.

— Лысый там был?

— Да.

— Фоторобот сможешь составить?

— Зачем? Я его и так прекрасно знаю.

— Кто он? — закричал Миша.

— Что ты так орешь?! — возмутился Юра.

— Прости. Это очень важно — он опасный преступник!

— Ты не шутишь? Ведь это Галкин шофер — Алексей Федорович.

— Черт! — Блюм хлопнул себя по лбу. — Ну конечно! Как я сразу не догадался? Постой-ка! Как, ты сказал, его зовут?

— Алексей Федорович.

Блюм достал из кармана свой блокнот.

— «Лузгин Алексей Федорович», — прочитал он.

— Фамилию я не знаю. Буслаева всегда звала его по имени-отчеству.

— Ребята, срочно свяжитесь по рации со Ждановым, — обратился Миша к двум сидящим в машине милиционерам. — Вадик! Слушай меня внимательно, — кричал Блюм. — Соболев опознал лысого. Это Лузгин Алексей Федорович, шофер Буслаевой, ранее шофер Максимова.

— Прекрасно! Значит, у нас в кармане его фотография, — сразу сообразил следователь. — А теперь слушай меня. В горисполкоме в 1988 году работали восемь человек с инициалами «А. А.», ведь мы не знаем точно, это имя и фамилия или имя и отчество. Из них только двое имели отношение к отделу культуры и к проведению Дня города, но вот незадача — один, Андрей Анисимов, умер два года назад, а второй — Аркадий Абрамович Закс — с девяносто первого года в Израиле!

— Значит, не там ищем, — заключил Миша. — Из дневника не следует, что он работник горисполкома.

— Согласен. Будут еще новости — выходи на связь.

Блюм отдал рацию старшему лейтенанту и наткнулся на удивленный взгляд Соболева.

— Ты что?

— Миша, при чем здесь День города?

— А что случилось?

— Ничего. Просто до девяносто первого года День города ставил Авдеев.

— Ставил? Его что, ставят?

— Здрасьте — приехали! Как и любое массовое зрелище.

— А как зовут твоего Авдеева?

— Арсений Павлович.

— Арсений Авдеев? «А. А.»! Юрка, ты — сокровище! Теперь все сходится! — Наступила очередь Блюма рассказывать.

— Ты можешь считать меня экстрасенсом, телепатом или еще каким-нибудь шарлатаном, — заявил вдруг Соболев, — но я знаю, что Авдеев показывал Максимову в июне 1988 года и чем так его огорчил.

— Что?

— «Ивана Купалу»!

— Не понял.

— Праздник «Ночь на Ивана Купалу», снятый им на пленку. Авдеев как-то по пьяной лавочке проболтался, что ставил «Ивана Купалу» еще в брежневские времена.

— Что из этого? Максимов-то чего испугался?

— Какой ты, Мишка, темный!

— Прости, не учился в Институте культуры!

— Это языческий праздник. Эротическое шоу. И в 1988 году он собирался поставить его где-то опять. Когда Авдеев раскололся, он упомянул какие-то «необитаемые острова на наших озерах».

Миша на минуту задумался, потом сказал:

— Ты меня не убедил! Не испугался бы Максимов эротики — не те уже были времена. А вот ответь мне, экстрасенс, зачем он ему это показал? И что хотел от него Авдеев, если не денег?

Юра сначала пожал плечами, но, немного подумав, предположил:

— Возможно, Палыч собирался вывезти это шоу за границу…

— Пленку?

— Зачем? Весь праздник в натуральном виде.

— Так, так, так… Эта версия мне нравится.

— Я, Миша, точно знаю, что Авдеев в те годы ставил несколько шоу для вывоза за рубеж. Мне об этом рассказывала тогда одна моя знакомая танцовщица, она сама принимала в этом участие.

— И куда их вывозили?

— В Болгарию. Она, правда, потом проработала десять месяцев в каком-то греческом кабаке…

— Где она сейчас?

— Последний раз я говорил с ней по телефону года два назад — она подписала контракт с итальянцами на восемь месяцев. Думаю, что и сейчас торчит где-нибудь на Западе. На Авдеева она просто молилась, говорила: «Если бы не Палыч, так и просидела бы всю жизнь в нашем Урюпинске».

— А не мог ли твой Авдеев заниматься порнобизнесом? — предположил Михаил.

— Стоп! — В глазах у Соболева запрыгали огоньки — таким, наверно, было выражение лица у Архимеда, когда он заверещал: «Эврика!» — Совершенно вылетело из головы! Ведь Палыч мне как-то предложил написать сценарий стриптиз-шоу, даже цену сразу назвал.

— Когда это было?

— Сейчас вспомню… — Он наморщил лоб. — Мы сидели в кафе, но не «У Ленчика» — «Ленчик» тогда еще не открылся…

— «Ленчик» открылся в девяностом году, — помог ему Блюм.

— Верно.

— Почему ты отказался? — задал ему наводящий вопрос Миша.

— Потому что Авдеев меня прокатил один раз — использовал в презентации, а денег не заплатил.

— А это когда было?

— После защиты диплома — в восемьдесят восьмом! Значит, стриптиз он мне предложил в восемьдесят девятом!

— И в том же году твоя знакомая ездила в Болгарию! Не так ли?

— Точно!

— После гибели Максимова путь на Запад был открыт! И на документах уже стояла подпись нового заведующего отделом культуры горисполкома! Вот чего добивался Авдеев от Максимова.

— Мишка — ты гений! Так наверняка оно и было. Палыч — великий комбинатор, он всегда переполнен новыми идеями.