— Одному только я удивляюсь, — прищурился Блюм. — Почему ты, Соболев, до сих пор жив?..
В лагере по-прежнему светило солнце, но лица детей к концу смены были пасмурны и скучны. «Поколение пасмурнолицых, — подумал Юра. — А чего им, собственно, веселиться? У них нет такого счастливого советского детства, как у тебя. Проблемы чуть ли не с пеленок — как жить? Где заработать? Они не будут беспомощно разводить руками — нет денег. Они их выгрызут, выцарапают, из-под земли достанут! Это будет поколение настоящих тружеников, а не таких бездельников, как ты и многие твои сверстники».
— Юрий Викторович! Юрий Викторович! — бросилась ему в объятия Ленка — вот у нее никогда не сходила с лица счастливая улыбка. «Наверно, родители — преуспевающие коммерсанты». — Почему вы так долго не приезжали?
— Дела, Леночка.
— А мы решили сыграть «Кота в сапогах»! В следующее воскресенье перед родителями! — И грустно добавила: — А потом разъедемся по домам…
— Уговорили Надю? — поинтересовался Юра, хотя ему было все равно.
— Нет. Она не согласилась, даже когда Лариса Витальевна пообещала ей, что маркиз Карабас не будет проваливаться в люк.
— А как?
— Просто уходить за кулисы.
«Очень остроумно придумала Лариса!» — с досадой подумал он.
— Кто же заменит Ксюшу?
— Нашли какую-то девочку. — И с терзающей душу надеждой спросила: — А вы, Юрий Викторович, приедете к нам на спектакль?
— Постараюсь…
Лариса не подала виду, что обрадовалась появлению Миши, вела себя с ним подчеркнуто вежливо, соблюдая дистанцию. Две ночи без Блюма она спала неважно — снились кошмары. Вскочив сегодня в три часа ночи под впечатлением привидевшейся жути, подошла к столу, чтобы напиться воды, и вдруг поняла, что она в доме одна — постель Эллы Валентиновны пустовала. Ларисе стало страшно, и она включила свет.
Она казалась себе сомнамбулой, едва переставляла ноги, мысли путались. «Что это? Я не помню, как уснула». Попыталась вспомнить, как уснула в прошлую ночь, — то же самое. Провал в памяти. Графин с водой стоял на тумбочке Эллы. Она напилась. Опустилась рядом на стул и стала от нечего делать рассматривать на тумбочке у Эллы многочисленные лекарства. «Все прикидывается больной, а сама шастает по ночам». Валерьяновые капли, анальгин, но-шпа, викаир… «А это что?» Она взяла в руки безымянный пузырек, до половины наполненный таблетками, и каким-то чутьем угадала: «Снотворное! Сука лицемерная! Строит из себя недотрогу-праведницу, а ночью трахается напропалую и боится за свою репутацию!» Элла пришла в пять, Лариса притворилась, что спит.
— Вам, Михаил Львович, сегодня с утра жена звонила — перебудила весь лагерь!
Ах, черт! Он совсем забыл, что у него еще есть жена! Тем временем Лариса продолжала:
— Она просила вам передать, что ложится в больницу.
— Спасибо, Лариса Витальевна. А теперь не могли бы вы меня на пару минут оставить с Эллой Валентиновной?
Лариса, фыркнув, удалилась: «И ему тоже есть дело до этой шлюхи…»
Он положил перед Эллой Валентиновной два фотоснимка.
— Что это значит? — не поняла она.
— Не узнаете? — разыграл он удивление. — Это ваши «пальчики», почтеннейшая. Вот этот — с чашки, из которой вы пили чай, а этот — с моего рыжего чемоданчика, мы с ним близнецы-братья! А чемоданчик мой, как вам известно, был похищен вечером пятнадцатого июня и найден мной на следующий день в коттедже номер десять, у мальчиков.
— Идите вы к черту вместе с вашим чемоданчиком! — взвизгнула неожиданно Элла. — Я его не трогала. На кой он мне сдался?
— Нет, мадам, так дело не пойдет. Сразу видно, что вы никогда не находились под следствием! — От этих слов Эллу бросило в жар. — Я предъявил вам доказательство того, что вы притрагивались к моему чемоданчику, а вы мне должны объяснить обстоятельства, вынудившие вас проявить ко мне и к моему «рыжему» такое любопытство.
«Не слишком ли витиевато, Михаил Львович? — спросил он себя. — Проклятый маркиз! Так и сидит во мне! Так и шпарит словесами восемнадцатого века».
— Ничего я не собираюсь вам объяснять, — прервала она его мысли. — Я не похищала ваш чемодан!
— Меня бы это вполне удовлетворило, если бы из чемодана не была украдена копия уголовного дела об убийстве, о страшном, садистском убийстве, — все больше запугивал он Эллу Валентиновну. — И украсть ее мог или убийца, или соучастник… А на чемоданчике, почтеннейшая, только ваши пальчики да еще Димы и Гены, которые не идут в счет, потому что убийство свершилось семь лет назад.
— Я ничего не знаю, — ледяным тоном вымолвила она.
— Прекрасно, — заключил Миша. — Я вернусь к вечеру. Времени, чтобы вспомнить, достаточно. В противном случае вас завтра вызовут к следователю и там с вами не будут церемониться!
Он хлопнул дверью и, не замечая Трениной, проследовал к машине.
Когда выехали на развилку двух дорог и свернули к деревне, Соболев вспомнил:
— Ты бинокль мне достал?
— Забыл, Юрик. Не до бинокля было. Да это и не важно, старика надо в любом случае навестить, без всяких шпионских заморочек!
— Ага, таким способом ты оправдываешь свою забывчивость? Оригинально!
Они высадили Юру в центре деревни, а сами поехали дальше вдоль леса, к лодочной станции. Встретиться договорились на острове. Первым делом Соболев зашел в сельпо и купил Трофимычу папирос и докторской колбасы, а Черчиллю — ливерной. Он пытался с берега рассмотреть, стоит ли цветок на окне у лесника, но солнце слепило глаза. Лодку опять одолжил у Матвеича, предупредив, что до вечера, отчего такса тут же повысилась до пятнадцати тысяч.
Уже на середине озера он отчетливо разглядел на окне у Калмыкова горшок с фиалкой.
Пес Черчилль, посаженный на цепь, на этот раз встретил его недружелюбно — лаял и рвался с цепи. Он бросил собаке ливерной колбасы, и пес с остервенением налетел на нее. «Опять голодный». Юре показалось странным, что старик не вышел на лай. Войдя в дом, он сразу заметил в сенях полный ящик «Перцовки». Трофимыч сидел за убогим столом, прибитым одним концом к подоконнику, уронив голову на стол. Перед ним красовалась бутылка. «Пьян! Только этого не хватало».
— Эй, Трофимыч! — тронул он старика за плечо. Тот не шевельнулся. Юра хотел переложить его на сундук, служивший леснику ложем, и вдруг осознал, что Калмыков мертв.
Родился 11 октября 1959 года в городе Днепропетровске, в семье студентов политехнического института. По окончании института родителей распределили на Урал. Отец, Сергей Остапович, — хозяйственник, директор крупного завода с 1972-го и по 1989-й (год смерти). Мать, Зинаида Тарасовна, — партийный работник, прошла путь от парторга цеха до инструктора обкома КПСС по промышленности. С 1991 года — пенсионерка. В 1976 году Иван поступил в политехнический институт, на радиофак. За годы учебы на комсомольские должности не выдвигался. Проявил интерес к художественной самодеятельности — участник студенческих «капустников», КВНов, юморин, бессменный конферансье во Дворцах культуры города. По окончании института, в 1981 году, распределен на военный завод. В этом же году избран вторым секретарем заводского комитета ВЛКСМ. В ноябре 1982 года утвержден вторым секретарем райкома, в сентябре 1985 года — первым…
Он приехал в свой офис в необычный день — воскресенье, в очень странной для офиса одежде — в шортах и майке, на непривычном для него транспорте — такси. Он раскручивался из стороны в сторону в любимом кресле и думал напряженно и тяжело. Слежку Иван почувствовал еще в пятницу вечером, когда ехал на дачу. И сейчас они еще там, «сидят» на воротах его дачи. И пусть «сидят» — у них ничего против него нет. Он чист как стеклышко. Пусть попробуют что-нибудь доказать. Вот и теперь со всей своей новейшей аппаратурой для слежки они его упустили — он всегда сможет от них уйти. Умению скрыться обучен с ранних лет страшными рассказами отца о детстве на Буковине — три года отец хоронился по лесам с дедом Остапом. Дед ненавидел большевиков и погиб с мечтой о самостийной Украине. Кто-то выдал их «подземку» в лесу. Отца определили в детский дом.
