Почему этот огромный серый волк, вступавший в бой с лосем и низвергавший его на землю, волк, от голоса которого убегали самые большие собаки, как побитые дворняжки, почему он и его воровская стая пощадили столь легкую добычу? Это было необъяснимо. И создавалось много разнообразных предположений, годных, однако, лишь на то, чтобы те, у кого их не было, презрительно рассмеялись над ними. Французское население поселков, конечно, окончательно убедилось, что огромный волк — оборотень. С почтением и каким-то утонченным ужасом французы говорили, что это был коварный оборотень, настолько коварный, что он пощадил ребенка. Его во что бы то ни стало нужно умилостивить. Так как поступки его необъяснимы, то охотиться за ним не следует. Пусть он по временам тащит несколько овец или быка и помнит, что его никто не побеспокоит.
А враждебные чувства англичан до такой степени остыли, что они не в состоянии были объединиться и устроить облаву. Этот негодяй, огромный серый волк, побоялся тронуть ребенка, и, значит, ради него не стоит беспокоиться взрослым людям. Некоторым женщинам пришла в голову мысль, что странная сдержанность волков объясняется любовью к детям. Другие честно верили, что бог намеренно послал стаю вслед ребенку, чтобы охранять его в святом деле. Но все встретили насмешкой скучное предположение молодого школьного учителя, что, может быть, случайно в этот момент волки не были голодны.
Среди многочисленных жителей Ква-Дэвикской долины не было ни одного, кто посвящал бы столько внимания загадочному серому волку как молодой школьный учитель. Работы в школе было немного, и у него оставалось достаточно свободного времени. Он любил охоту и изучение диких зверей. Он был хорошим стрелком из винтовки и хорошим фотографом. Иногда он стрелял, иногда фотографировал. Когда он бывал недоволен своею жизнью или своим обедом или когда он безнадежно тосковал по шумным развлечениям родного городка, он брался за ружье. Ему казалось, будто он облегчит душу, если убьет кого-нибудь, хотя бы ласку или кролика.
Но чаще он предпочитал фотографический аппарат.
Кэн, как и следовало ожидать, заинтересовался загадочным серым волком больше всех жителей Ква-Дэвикской долины, вместе взятых. Он обрадовался, как неразумный ребенок, когда планы облавы на мародера так внезапно провалились. Едва ли он мог равнодушно отнестись к тому, чтобы пуля озлобленного поселенца, в отместку за несколько самых обыкновенных свиней или овец, пресекла жизнь этого необыкновенного зверя. Рассеять стаю — значило бы лишить одинокие пустыни Ква-Дэвика половины их поэзии. Он решил заняться изучением характера гиганта-волка и неуклонно разрушать все планы, направленные к уничтожению этого животного, насколько, конечно, это было возможно.
В одну из тех серебристо-голубых ночей, когда мороз острыми иглами колет лицо, Кэн отправился изучать серого волка и его образ жизни. Предполагая, однако, что его дружеское отношение к волку может не встретить взаимности, Кэн предпочел вооружиться не фотографическим аппаратом, а своим ружьем системы Винчестера. А за пояс, кроме обычного ножа, заткнул еще легкий топор с коротким топорищем. Без особых опасений шел он на лыжах, сплетенных из лосиной кожи, по хрустящему снегу, освещенному луной. Он не обладал безрассудной отвагой, а потому держался открытых пространств и шел то лугами, то руслом реки, то озером, занесенным снегом, избегая густых теней лесной чащи.
Но как раз сегодня, когда он так напряженно ждал волчьей стаи, волки, по-видимому, нашли себе дело в другом месте. Уже несколько ночей не слышно было их воя, не видно было свежих следов на расстоянии многих миль от Горячих Ключей. Кэн взял удочку и приманку и по руслу широкой реки, занесенной снегом, поднялся к глубокому горному озеру. Так как было мало надежды встретить волков, он взял себе в товарищи соседскую собаку, которая всегда ходила с ним. Это была желтая дворняга, скромная и приветливая, но в сущности ни к чему не пригодная. Построив себе на скорую руку возле берега шалаш из еловых сучьев, он сделал несколько прорубей во льду и принялся ловить форелей, которые водились в этой глубокой воде. Ему посчастливилось, и скоро, поглощенный новым увлекательным занятием, он совсем забыл о сером волке.
Было уже поздно. Выжидая восхода луны, Кэн проспал первую часть ночи. Стоял трескучий мороз при полном безветрии. Месяц был уже на ущербе и бледным призрачным светом обливал все кругом. Вдруг собака беззвучно подползла к самым ногам Кэна. Он почувствовал, что она дрожит. Пристально всматриваясь вдаль, он увидел огромную серую фигуру, которая, выпрямившись, сидела на обнаженном выступе в каких-нибудь ста шагах и смотрела не на него, а на месяц.
Невольная дрожь пробежала по лицу Кэна, и ему показалось, что даже кожа у него на голове шевелится. Волк при унылом свете луны казался неестественно чудовищных размеров. Кэн никогда не слыхал о волке, который вел бы себя так хладнокровно, с таким самообладанием и такой надменной самоуверенностью. Мысль его поэтому невольно обратилась к предрассудкам его друзей, поселенцев-французов. Это не был обыкновенный бродяга-волк. Это был тот, изучить которого он так жаждал. Он нашел то, за чем пришел.
Кэн знал, что лучше всего можно изучить диких зверей, если сидеть тихо и не шуметь. Он тотчас же уселся неподвижно, пожалев, что привел с собой собаку. Но напрасно он тревожился: умный пес не собирался привлекать внимание Серого вожака. Он прижался к ногам Кэна и лежал неподвижно, лишь слегка вздрагивая.
В течение нескольких минут ничто не шевелилось — все застыло в этом царстве мороза. Наконец, почувствовав, что холод уже прокрался к нему и пробирает его насквозь, Кэн поднял руку в теплых перчатках, чтобы обогреть уши. Он сделал это осторожно, но осторожность была излишня. Гигант-волк, по-видимому, ничего не имел против того, чтобы Кэн двигался, сколько ему угодно. Один раз, впрочем, зеленые мерцающие глаза волка остановились на нем и вспыхнули, но лишь случайно. Волк осматривал берега озера и бахрому соснового леса. Кэном же он интересовался не более, чем кустом можжевельника.
Кэн терпеливо ждал. Он знал очень хорошо, что эта сдержанность и равнодушие лишь напускные, и решил во что бы то ни стало выяснить игру волка. И в то же время, против его воли, к нему подкрадывалась тревога. Где была остальная стая? По временам он бросал испытующие взгляды на сосновый лес, умевший хранить свои тайны.
Наконец, словно убедившись в том, что он совершенно один, волк раскрыл свою пасть и, откинув голову назад, завыл ужасающую серенаду луне. А когда он на время смолкал, издалека доносился взволнованный злобный лай собак, дрожавших от страха в редких поселках долины. Но волчьего воя не слышно было ему в ответ. Стая не подавала никаких признаков жизни, словно исчезла с лица земли. И Кэн был изумлен, каким образом строгое приказание вожака могло заставить волков молчать, когда все их инстинкты требуют, чтобы они завыли в ответ.
Словно упиваясь своим собственным пением, волк настойчиво продолжал выть. И Кэн наконец потерял терпение.
— Посмотрим, не удастся ли мне нарушить твое спокойствие! — пробормотал он, подняв ружье, и выстрелил.
Пуля с визгом пронеслась над головой волка. Он слегка навострил уши, беспечно оглянулся кругом, как бы желая спросить: «Это что такое?» — и хладнокровно продолжал свою серенаду.
Уязвленный таким самоуверенным пренебрежением, Кэн направил вторую пулю в снег, на расстоянии нескольких дюймов от передней ноги волка. Это произвело более сильное действие. Огромное животное, опустив голову вниз, взглянуло на то место, куда попала пуля, с любопытством обнюхало его и, встав на все четыре ноги, с полминуты пристально и твердо смотрело на Кэна. Кэн приготовился к нападению, но нападения не последовало. Серый вожак медленно, не оглядываясь, удалился. Он не искал прикрытия. Все время он оставался на виду, в нескольких сотнях шагов, под ружейным выстрелом. Наконец он исчез во мраке елового леса. Тогда желтая собака, выйдя из своего убежища под ногами Кэна и как бы почувствовав облегчение, принялась с восторгом прыгать по снегу.
