С изумлением почувствовал он себя дома. Но одиночество тяготило его. Подняв голову над водой насколько возможно выше, он озирался во все стороны в смутной надежде увидеть капитана Ефраима или Тоби, или даже хмурого рыжего кота. Их нигде не было видно. Но он должен был найти себе товарищей. Его главным желанием было, после того как он всласть наелся рыбы, найти общество. В нетерпении он направился к берегу, который он, правда, не мог видеть, но ясно чувствовал на некотором расстоянии.

На пути ему встретилась высокая скала, выгнутая, как спина свиньи. Она оказалась островом. Обогнув его, он подплыл к берегу с подветренной стороны и попал в маленькую стаю тюленей, таких же, как он сам, и радостно поспешил побрататься с ними.

Незнакомцы, большею частью самки и молодые самцы, встретили его попытку сблизиться с ними с добродушным безразличием. Один из них, однако, крупный самец-тюлень, по-видимому, считавший себя вожаком, знать его не хотел и очень неприветливо ворчал и скалил зубы. Пип вежливо проплыл мимо него и пополз на скалы, футах в двадцати от него, где и расположился между двумя самками приветливого нрава. Ему хотелось познакомиться, вот и все. Старый самец долго ворчал. Наконец, почувствовав прилив ярости, он быстро направился к скалам, чтобы прогнать чужеземца. Сурово он столкнул в воду обеих ласковых самок и в диком бешенстве напал на Пипа.

Необдуманно поступил старый самец. Сначала Пип, встретив такой прием, чувствовал некоторую робость. Но тут он разъярился, и глаза его налились кровью. Несмотря на свою молодость, он был не меньше своего гиганта-противника. К тому же здесь, на суше, Пип двигался гораздо искуснее, чем старый самец. Недаром его дрессировал капитан Ефраим. Когда старый тюлень бросился на него, его уже не было на том месте. Он метнулся в сторону и крепко ухватился за ласты нападающего у их основания. Правда, и он сам, заняв эту позицию, получил один-другой резкий удар. Но держался он цепко, как бульдог, и беспощадно терзал врага, пока наконец тот, стараясь освободиться, не закричал, закинув голову назад. Пип, удовлетворенный этим знаком покорности, тотчас же отпустил его, и тогда, разъяренный, тот шлепнулся в воду.

Победа эта принесла Пипу много выгод. Пип сделался неоспоримым предводителем маленькой стаи, а его старый униженный враг после напрасных усилий разделить стаю занял подчиненное положение. Пипу это было как раз по нраву: он сам был счастлив, и ему хотелось, чтобы и все вокруг него были также счастливы.

Когда приблизилась весна, стая двинулась на север, вдоль берегов Ньюфаундленда. Иногда она торопилась, иногда же целыми днями медлила в необитаемых заливах и устьях рек. Пип был в восторге, что снова вернулся в родную стихию, и позволял себе шутки, казавшиеся, быть может, слишком легкомысленными со стороны такого солидного главы семьи. Но по временам на него нападала тоска по домашнему очагу, по Тоби, по капитану и по большой оловянной чашке с теплым молоком. И вот однажды, когда его мучили воспоминания, он внезапно натолкнулся на людей.

Стая, проводившая время в бесцельной праздности, задержалась у входа в неглубокую бухту. В это время из-за выступов скал выплыла гребная лодка с двумя рыбаками. Рыбаки вышли в море удить рыбу. К счастью, у них не было с собой ружей. Они увидели тюленей, которые нырнули и исчезли при первом же их появлении, и это было вполне естественно. Но каково же было изумление, когда один из них — он казался их изумленным глазам самым крупным тюленем всего Атлантического океана — не исчез с остальными. Напротив, бесстрашно смотря на них в упор, он решительно поплыл прямо к ним.

Ничего, конечно, нет страшного — разве только для рыбы — даже в самом большом тюлене. Но этих двух рыбаков, знавших, насколько тюлени робки, поведение животного привело в крайний ужас. Они перестали грести и с суеверным страхом смотрели на него.

— Матерь пресвятая, — еле дыша, сказал один из них, — а ведь это не тюлень, Майк!

— Что ему от нас нужно, Барней, как ты думаешь? — спросил Майкел, и в голосе его слышался ужас.

— Это, наверное, предзнаменование кому-нибудь из нас. Я думаю, лучше будет вернуться на берег, — сказал Барней и налег на передние весла, чтобы повернуть лодку.

Это предположение показалось Майкелу в высшей степени убедительным, когда он увидел, что таинственный гость по-прежнему плывет за ними. Майк готов был вступить в бой с полярным медведем, не имея в руках иного оружия, кроме весла, но взглянуть в лицо сверхъестественному было выше его сил. Через минуту лодка мчалась к бухте со всей быстротой, какую могли придать ей их опытные руки. Пип, не спеша, по-прежнему плыл следом за ними с ужасным намерением, как казалось им.

— Не смей приближаться ко мне, — перепуганно кричал Майкел, — или я ударю тебя веслом по морде! Понимаешь?

— Тише, — сказал Барней, — не говори так с духом: он может погубить нас!

— Вот что я думаю, — сказал вдруг Майкел, понижая голос, — не дух ли это Дэна Шиди? Он вернулся и преследует меня за то, что я не отдал сапог его сыну, как обещал.

— Возможно, — согласился Барней, повеселевший при мысли, что страшный тюлень охотится не за ним.

Еще минута, и лодка, достигнув отлогого берега, так круто остановилась, что оба гребца свалились со своих сидений. Вылезши на камни, они изо всех сил схватились за края лодки, чтобы вытащить ее на берег. Но Пип почти уже настигал их. В глазах его светилась нежность. С криком ужаса Майкел помчался по берегу к шалашу, а Барней успел захватить со дна лодки драгоценное цинковое ведро, в котором они держали свои приманки. С ведром в руках он последовал за Майкелом. Но, оглянувшись назад через плечо, он увидел своего загадочного преследователя, который вышел из воды и шлепал по берегу с такой быстротой, на которую ни один тюлень, конечно, не способен был на суше. Барней споткнулся о камень, упал, бросил цинковое ведро с приманкой и, крича от ужаса, бросился к шалашу, как будто бы за ним гналась нечистая сила.

Захлопнув за собой дверь, оба со страхом смотрели из окна. У стены стояли заряженные ружья, но к ним они не притронулись. Это было бы слишком рискованное дело — стрелять в выходца с того света.

Когда Пип подошел к цинковому ведру и к рассыпавшейся приманке, он обрадовался. Он хорошо знал, для чего это ведро предназначено и чего люди от него ждут. Он ничего не имел против того, чтобы получить награду вперед: поэтому он тотчас же проглотил приманку. Ее было немного, но он твердо верил, что, если он хорошо исполнит свои обязанности, он может получить чашку теплого молока. С веселым видом он взобрался на ведро и лег на него своей могучей грудью. Потом, ударяя ластами о ведро так крепко, как только мог, он поднял морду, и протяжные, тоскливые стоны понеслись к небу.

Слушатели не выдержали.

— Матерь пресвятая, спаси нас! — зарыдал Барней, падая на колени и отчаянно стараясь вспомнить отрывки из детских молитв. Но память его была засорена всякой дрянью, и он не вспомнил почти ничего.

— Перестань, Дэн, перестань! — молил Майкел, бросая дикие взоры на Пипа, исполнявшего свой мистический номер. — Я отдам мальчику сапоги! Сейчас же! Я отдам их, Дэн! Не трогай меня, прошу тебя, старый товарищ!

Как бы в ответ на эти Заклинания, Пип прекратил пение и с надеждой смотрел в сторону хижины, ожидая чашки с теплым молоком. Но оно не появлялось, и Пип был разочарован. Его никогда раньше не заставляли так долго ждать. Эти люди не похожи на капитана Ефраима. Прошла еще минута, и он скатился с ведра, медленно спустился по отлогому берегу и, обиженный, погрузился снова в море. Когда его темная голова, делаясь все меньше и меньше, исчезла в пространстве, люди открыли дверь шалаша и вышли из него, жадно вдыхая свежий воздух.

— Я всегда говорил, что у Дэна доброе сердце, — пробормотал Майкел нетвердым голосом. — Теперь ты, конечно, видишь, Барней, он больше не сердится.

— Но ты должен отдать сапоги сыну Дэна сегодня же, — настаивал Барней. — Когда ты это сделаешь, у тебя с вдовой Шиди может все наладиться.