Сначала я думал, что Эрп сам возьмет пистолет и выстрелит. Я почувствовал чуть ли не облегчение. Но не тут-то было. Не знаю почему, но он вдруг стал разговаривать с тем фараонщиком, и я до сих пор точно помню, что он сказал. Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь говорил так здорово: это была целая лекция о том, как надо стрелять; не чепуха, которую пишут в книжках, а каждое слово по делу.

“Не давай ему шанса. Он сейчас будет стрелять. Держи палец на курке, но не стреляй, пока не будешь уверен, куда стреляешь. Меть в брюхо, пониже. Пистолет даст отдачу, но ты держи его покрепче и подожди, пока он подойдет поближе, тогда не промахнешься. Не волнуйся и не спеши”.

Тут появился в дверях тот молодчик, и Эрп быстренько отошел. Фараонщик упрашивал того прекратить, а он шел к нему и стрелял. Видно было, как пули ударяются в стену. Тут фараонщик схватил пистолет и стал ждать. Господи, он ждал и думал, что теперь уж тот не промахнется. А малый все подходил и уже совсем навис над ним, но тут фараонщик прицелился и дважды выстрелил, оба раза попал, причем вторая пуля — в сердце. Я ничего подобного в жизни не видел. Фараонщик повернулся к Эрпу и стал его благодарить, а Эрп только улыбался. Последнее, что я о них узнал, — что фараонщик куда-то ушел из города вместе с ковбоем.

Так они и ехали: старик пил, правил лошадью, рассказывал истории. Он давно покончил со своей бутылкой, отшвырнул ее, откинувшись назад, пошарил в переметной суме и извлек новую. Даже бутылку он бросил как-то неловко. “Хорошо хоть не стал по ней стрелять”, — подумал Прентис. Он боялся, что старик, подбросив бутылку, выхватит пистолет и пальнет, а это было бы уже слишком. Пьянство, стрельба, и всем будет все ясно. Но старик продолжал говорить, и снова Прентис чувствовал, что бессилен против его чар. Он чувствовал, что в этот день старик как будто вспоминает историю всей своей жизни, каждую ее подробность, выстраивая их, пока цепочка не приведет к сегодняшнему дню. Проверка фактов, совести, всего остального, поиск какого-то смысла; и Прентис не мог оставаться равнодушным. После тех гор и той зимы старик отправился на юг, поближе к теплу, он больше не мог выносить холода и пришел в Техас, а оттуда — в Мексику, и все дальше и дальше продвигался на юг, пока не дошел до самых джунглей и лишь тогда повернул назад. На это ушли годы. Он искал золото. Останавливался в деревнях и помогал крестьянам обрабатывать землю. И снова работал погонщиком скота.

— Там есть один город. Парраль. Я останавливался в нем и по пути туда, и по пути обратно. Тридцать лет назад. Большой город, гостеприимный. Интересно, много ли там изменилось? Майор говорит, мы идем туда. Это вроде как ворота на юг, и если Вилья где-нибудь поблизости, там должны знать.

Теперь он произносил слова невнятно, говорил медленно, односложно — явно утомился. Он еще раз глотнул из бутылки, ослабил поводья и огляделся.

— Мне надо отойти.

Старик произнес эти слова так решительно, как будто это-то он знал наверняка и мог выговорить твердо. Он соскочил с лошади. Его левое колено подогнулось, и он чуть не упал. Потом выпрямился, выпятил грудь, глядя прямо перед собой, указал на камень и двинулся к нему. По пути он пошатывался, затем долго возился со штанами, наконец расстегнул их и, подождав немного, помочился на камень. Камень потемнел от брызг. Он подвигал тазом, целясь в те места, что остались сухими. Наконец осталось только одно сухое пятнышко; но струя иссякла, больше не разбрызгивалась; он напрягся и последняя крошечная струйка мочи окрасила сухое место в темный цвет.

— Во, — сказал он, кивнул и застегнул штаны. Повернулся, улыбнулся, двинулся назад и упал.

Что-то хрустнуло. Он полежал, потом попытался подняться и снова безвольно свалился на землю.

Прентис соскочил с лошади и кинулся к нему.

— Вы в порядке? — Он схватил его. Рубашка старика промокла от пота.

— Устал. Все будет нормально. Прентис помог ему подняться.

— Точно?

— Елки-палки, я же сказал тебе, разве нет? Сказал, все будет нормально.

Прентис оглядел камень, о который старик ударился грудью. Старик стряхнул его руки.

— Повторяю, оставь меня в покое.

— Вы не сказали оставить вас в покое.

— Ну, значит, теперь говорю.

— Дьявол побери, ну ладно.

Прентис не собирался глотать эту пилюлю. Он понимал причину. Старик смутился, что упал, и теперь хотел отыграться. С его отцом тоже такое случалось.

К тому же он понял, что это был за хруст. Он вовсе не боялся, что старик сломал ребро: это было возможно, но маловероятно. Старик упал грудью так, что жилетный карман, в котором лежали часы, оказался прямо на камне. Поднимая его, Прентис услышал легкий металлический звон и нащупал кое-какие части механизма. Он не сказал ни слова. Старик все понял. Когда Прентис потрогал пальцами его карман, взгляд старика изменился. Именно поэтому он не вставал: не от ушиба, а от сознания того, что натворил. И из-за этого же он начал грубить. Он решил, что, если ему удастся нарваться на ссору, проблема будет решена.

Они смотрели друг на друга. Каждый прекрасно понимал, что происходит. Оба были злы и всю дорогу назад не разговаривали. О часах они вообще больше не вспоминали, и Прентис их никогда не видел.

— Хочу сказать, что мы тебе благодарны.

Прентис не понял.

Майор отвел его подальше от лагеря.

— За то, что делаешь для него.

— Для старика?

— Ну да.

Так вот почему майор позвал его, да еще предложил отойти подальше. Ему даже не верилось. После всего, что было, майор еще и благодарит его. Прентис покачал головой.

— Я никогда не видел, чтобы он кем-то интересовался. Правда, я ценю это. Он непростой человек.

— Это мягко сказано. — Майор не сдержал улыбки.

— Я знаю. Уж мне ли не знать. Дело в том, что игра стоит свеч. Люди бывают разные, с этим приходится считаться, и с Календаром в том числе. В нем такое количество всего, столько способностей, он так много знает и делает. Мы довольно долго жили за его счет, и теперь он должен что-то получить взамен.

Прентис промолчал.

— Я понимаю, в это сейчас трудновато поверить. Ты его не видел в расцвете сил. Шестнадцать лет назад на Кубе он штурмовал холм, вокруг него падали солдаты, а он прорывался к пулемету в блокгаузе. Он держал перед собой винтовку и бежал, спотыкаясь на длинной траве того холма; пулемет палил, солдаты вокруг падали, а он все бежал и бежал, оставив всех позади; в винтовке кончились патроны, он ее отшвырнул и стал стрелять из пистолета. Пулемет был прямо перед ним, а ему все нипочем. Он пригнулся и нырнул в окно блокгауза. У пистолета кончились патроны, он схватил другой и стал палить из него и уложил столько народу, что я и сосчитать не успел. А потом, когда я говорил об этом с солдатами, они сказали, что пулеметные пули как будто скользили по нему, царапали, рвали одежду, только не попадали в него, а от его штанов и рубашки остались одни лохмотья. Да будет тебе известно, он мой друг. И пускай он выдергивает тебя из колонны и уводит, как он говорит, учить уму-разуму. Мне все равно, что он делает. Если ему это на пользу, значит, уже хорошо.

— А его работа? Как же его работа? — Майор взглянул на него.

— А вот это пусть тебя не волнует. Когда настанет время, если мы влипнем, тогда ты увидишь, чего он стоит. Ты только смотри на него и набирайся ума.

“Беда в том, — думал Прентис, — что майор прав”. Старик многого стоит. Даже в своей худшей форме он превосходил других, в лучшей форме. При всем их различии у него было чему поучиться. С одной стороны, если человек напился в свой день рождения и начал жалеть себя, чего тут особенного. К сожалению, была еще другая сторона дела, и тут Прентис не знал, как быть. Старик стал раздражать его, и он уже решил, что лучше держаться от него подальше, но теперь Прентис не был в этом уверен. Получалось, что старик ему нравился и не нравился одновременно, а тут еще заявился майор и возложил на него что-то вроде официальной обязанности. О Господи Иисусе, царица небесная!