— Нам бы надо поговорить.

Старик посмотрел на него. Он лежал на одеяле, положив голову на седло, чуть поодаль от других солдат. Его глаза были закрыты, но Прентис все равно заговорил. Старик повернул голову и посмотрел на него.

Потом оба замолчали.

Прентис смотрел на него сверху вниз. Он не знал, с чего начать.

— Я вам наврал. Старик пожал плечами.

— Я вам сказал, что мой отец живет в квартире в городе, а это неправда, он умер.

Старик снова пожал плечами.

— Я знаю.

Прентис не спросил откуда.

— И еще раз я вам соврал. Ну, может быть, не соврал, а просто не возразил. Вы правы. Я думал о вас как о своем отце. Что-то вроде этого, по крайней мере. Вы спасли мне жизнь. Я сначала вообще не понимал, что здесь делаю, я же знаю, что не гожусь для войны. С вами было безопасно. Человек, с которым можно поговорить и который может защитить.

— Это было ясно с самого начала. Какая разница?

— Разница такая, что все получилось не так. Многое в вас мне не нравится. Я все время в вас разочаровываюсь. Нет, даже не так. Испытываю отвращение. И то, чему вы меня учите, мне теперь кажется ненужным. И вообще я здесь не собираюсь оставаться. Когда поход закончится, я уйду. Я просто использовал вас. Знаю, что поступаю плохо, мне стыдно. Но я хотел объясниться и попросить прощения.

— Все? Ты все сказал?

— Еще, хочу добавить, что больше не буду паразитом. Мы достаточно близки и не сможем расстаться, но это уже будет не то, что прежде. А если вы станете поступать неправильно, я не останусь с вами.

— Значит, вот как? Ты уверен? — Прентис взглянул на него и кивнул.

— Ну ладно, тогда я тебе тоже кое-что скажу. У меня когда-то были жена и сын. В 1898-м, в Эль-Пасо. Когда я вернулся из Мексики.

Прентис ошеломленно воззрился на него.

— Да-да, — сказал старик. — Ты не знал, верно? Но это правда. Я не люблю говорить об этом.

— Что же с ними случилось?

— Не знаю. Она забрала мальчика и уехала к себе на родину, на восток. Он был совсем малыш, но я к нему привязался. Сейчас ему примерно столько, сколько тебе, может, чуть побольше. Тебе нужно кого-то уважать. Мне нужно кого-то опекать. Так что мы разочаровались друг в друге.

Прентис почувствовал, что все его напряжение исчезло. Он долго готовился к этому разговору, но сейчас все потеряло смысл. И вообще ничего не имело никакого значения. Он оглянуться не успел, как уже сидел на земле рядом со стариком, рассматривал свои руки, потом глубоко вздохнул и поднял на него глаза.

— Что же теперь будет?

— Ничего не будет. Мы слишком много думали. А теперь все поняли и недовольны. Нужно быть честными. Наверное, если мы перестанем думать о том, кем бы мы могли быть друг другу, и примем обстоятельства как они есть, мы станем друзьями.

Прентис снова стал смотреть на свои руки. Он ожидал не этого. Он долго думал и наконец принял решение. Честно разорвать отношения и подождать, пока все кончится.

Но старик всегда удивлял его. Как раз когда он думал, что все точно рассчитал, старик выдавал что-нибудь новенькое, и он снова терялся. Он никогда не задумывался, почему старик согласился помочь ему. Он-то считал, что причиной был он сам, а не воображаемый образ, который старик себе нарисовал. Ему никогда не приходило в голову, что интерес к нему старика не совсем обычен.

— А вам никогда не хочется увидеть его?

— Конечно, хочется. Но она не сказала, куда едет.

— А почему так получилось?

— Иначе быть не могло. Ребенок не был моим. Она родила его от другого парня, я знал его, мы вместе работали погонщиками. Но он заболел и умер. Я пошел к ней посмотреть, не могу ли чем помочь. И тут же сделал ей предложение.

Старик помолчал и свернул самокрутку.

— Это был, если хочешь, брак по расчету. Я вовсе не обманывал себя. Во мне нет ничего такого, что могло бы привлечь женщину, разве что сила. Но она почти на двадцать пять лет моложе меня, и у нее ребенок, а вокруг было гораздо больше мужчин, чем женщин, и все не прочь воспользоваться моментом. Знаешь, мне кажется, она чем-то напоминала тебя. Видела во мне какую-то защиту. А я-то что? Мне уже под пятьдесят было. Я немало повидал, много где побывал, но так ничего с этого и не имел. Я посмотрел на малыша и призадумался, а потом начал ей помогать. Она очень старалась. Ее ни в чем не обвинишь. Она обращалась со мной так, что лучшего ни один мужчина бы не потребовал. И я тоже очень старался. Я не мог иметь жену и ребенка и продолжать вести такой же образ жизни. Так что я нашел работу в городе — конторщиком в оружейной мастерской. Когда мне это осточертело, стал работать на стройке. Но, понимаешь, не этого мне хотелось. Я не очень-то жаждал бродяжничать, но все-таки почти всю жизнь прожил перекати-полем, и мне казалось, что мне не хватает чего-то жизненно важного. Я знал, что могу отказаться от чего угодно, но это стало утомлять меня, я ничему не был рад, и она, как мне кажется, почувствовала себя виноватой. В конце концов, она меня не любила. Мы обговорили наши отношения с самого начала. А молодые люди, сам понимаешь, они честолюбивы, энергичны, хотят что-то делать, а мне для счастья хватало прийти домой с работы уставшим, как собака, и увидеть, что счета оплачены, в доме полно еды и одежды, и есть крыша над головой.

В один прекрасный день она объявила, что уходит. Я, кажется, ее понял. Ей нужна была помощь, она ее получила, а теперь чувствовала, что этого ей мало. Такая жизнь не подходила ни ей, ни мне, как она считала. Мы много разговаривали об этом. Я был готов на все ради нее. И даже оплатил им дорогу. Ты не представляешь, что со мной было, когда я увидел, как мальчик уезжает.

— И она не сказала вам, куда поехала?

Он покачал головой.

— Я ее в последний раз видел, когда она выглянула в окно отходящего поезда. Я часто думаю, каким вырос мальчик.

— Ну а она? Что вы думаете о ней?

— Она была самой милой женщиной, какую я знал. Не самой красивой, но самой милой. Я не держу на нее зла. Но о мальчике часто думаю. Все это дело длилось около года… После этого я записался в армию. А потом оказался на Кубе.

Он так внезапно сменил тему, что Прентис не пытался вернуть разговор в прежнее русло. Он немного подождал, но старик молчал. Он сидел с ним рядом до темноты. Потом протянул руку, сказал: “Ну, ладно”. Старик поднял на него глаза и пожал ему руку.

Давно у него не было так хорошо на душе.

Все кончилось через два дня около Парраля. Они спешили попасть туда, убежденные, что Вилья притаился именно там. Вполне логично — это ведь ворота на юг. Если он еще не прошел сквозь них, то собирается. Сражение у Герреро и следующее — у Агуа-Кальенте сократили его силы вдвое, а потом еще вдвое. Они узнали это от пленных, которых захватили другие отряды. Если они будут продолжать теснить его, то у Вильи не останется другого выхода — только двинуться на юг и перегруппироваться.

Так что они спешили в Парраль и в дне пути до него наткнулись на ферму. Ферма была маленькая. Майор и старик залегли на холме и рассмотрели ее. Саманный дом, который выглядел двухэтажным. Развалюха-стена, ветхая крыша, веранда, выжженная солнцем и покосившаяся. Майор показал на разрушенную конюшню, на сломанные ворота в кораль. Старик кивнул, разглядывая мелкие постройки. Две стояли за домом, третья немного справа. Их двери были закрыты, стены целы, в отличие от дома и сарая для скота.

— В данном случае может быть все, что угодно, — сказал старик. — Не исключено, что они нарочно все порушили, чтобы создать ощущение заброшенного хозяйства.

Они приняли решение и направились на ферму; лейтенант и старик возглавили первую группу, а майор ждал, пока они рискнут объехать кругом. Когда майор увидит, как они въезжают во двор, он поведет свою группу с другой стороны.

Старику и его людям потребовался час. Бог знает, кому взбрело в голову построить ферму в таком месте. И Бог знает зачем. На этой земле ничего не росло, лошадям было нечем кормиться. Только песок, камни и ссохшаяся земля. Всюду одно и то же. Даже кактусы здесь не росли.