— Черт тебя побери, пойди-ка сюда. Посмотрим, как тебе это понравится!

И они остановились.

Потом он услышал шум и, повернувшись к гарнизонному штабу, увидел, что дверь открыта, и из нее выходят старик, майор и еще несколько человек. За ними шел незнакомец в форме, китель застегнут до подбородка, темноглазый, темнолицый, с висячими усами, и, судя по тому, как он дергал головой из стороны в сторону, видно было, что он напуган. Майор повернулся лицом к отряду, как будто хотел что-то сказать, но ему это не удалось. Кто-то начал кричать. Майор повернулся, Прентис тоже. Через площадь скакал маленький человечек. Он был одет в серые бриджи для верховой езды, обут в начищенные ботинки; он даже держал в руке стек; у него была ван-дейковская бородка и четко выраженный немецкий акцент. “Viva! — кричал он. — Todos! Ahora! Viva Mexico!” И толпа зашевелилась. Майор прокричал “Viva Villa!” в ответ, и это было так неожиданно, что все расхохотались.

Может быть, это спасло бы их, дало возможность уйти, но позади немца возникла еще одна фигура — женская, ростом едва ли не шести футов, могучего телосложения, и если можно было понять, откуда взялся немец — кто-то из множества агентов начал формировать второй фронт, — то женщина оставалась загадкой. Она была явно европейского происхождения, но не немка, а скорее скандинавка: светлоглазая, с волевым лицом и зачесанными назад волосами. Она кричала с превосходным испанским произношением. Прентис не понимал слов, но, судя по тому, как злобно женщина выплевывала их, это были ругательства. Судя по виду и по речи, она жила здесь много лет, и, разумеется, ни Прентис, ни старик, на майор, и никто из них не знал того, что стало известным много позже: зовут ее Элиза Гринсен, она уже давно сочувствует Вилье, он сам находится в двух домах отсюда, на улице, с которой она пришла. У нее дома. Она ухаживала за ним, и, может быть, сами горожане и не интересовались, где он, но видно было, что они знают женщину, и начали кричать, вместе с ней, чтобы кавалеристы убирались к чертовой бабушке. Офицер из гарнизонного штаба продолжал дергать головой, вид у него был по-прежнему испуганный. Толпа приблизилась, майор и остальные поспешно вскочили в седла. Прентис тоже.

— Поехали-ка отсюда! — сказал майор, и кавалеристы двинулись прочь от площади.

Позади раздался выстрел. Прентис не был уверен чей, но стреляли слишком далеко, так что это не мог быть кавалерист из их отряда. Потом он услышал другие выстрелы. Пули свистели мимо его головы, он пригнулся и теперь все понял.

Внезапно рядом оказался старик.

— Держись ко мне поближе, — сказал он.

— Черт возьми, уж конечно, — ответил перепуганный Прентис.

И это была первая ошибка старика. Он начал улыбаться еще там, на площади, не из-за того, что майор крикнул немцу, а увидев, как парнишка остановил мула. Он сделал все как надо. Просто молодчина. Мексиканцы остановились как вкопанные, когда он повернулся к ним лицом, и старик не был уверен, что и сам справился бы с этим лучше. То ли сработала его наука, то ли мальчик был очень способным, но старик видел, как он блестяще справляется со всеми делами. И его потянуло к нему, как тянуло уже несколько дней, и ему не хотелось терять Прентиса из вида.

С ружьями наготове они скакали вместе с другими кавалеристами по главной улице, к окраине, и позади раздавались новые и новые выстрелы; из переулков теперь тоже стреляли, и старик поглядывал на верхние этажи домов — не видно ли в окнах ружейных стволов, нет ли там людей, которые могут в них чем-нибудь швыряться. В основном он беспокоился, чтобы парня не зацепили пули. Старику показалось, что он заметил какое-то движение, и он выстрелил. Они миновали это окно, и он продолжал осматривать верхние этажи, при этом стреляя назад, в то время как майор вел их дальше по улице. Он посмотрел вперед, увидел открытое пространство: они уже почти миновали окраины; потом увидел железнодорожное полотно, караульную будку у станционного здания; майор повел отряд через рельсы и повернул налево, где они оказались между двух пологих холмов; караульный выскочил из будки, целясь в них, старик застрелил его и проскакал мимо. Он взглянул туда, куда вел их майор, в долину между двумя пологими холмами, и снова перед ним возникло то ущелье в Колорадо, из которого они спустились к реке и попали в ловушку, расставленную индейцами. Но на этот раз ущелье оказалось больше похожим на другое, к северу отсюда, недалеко от деревни, где их преследовали федеральные войска. Он проскакал сквозь него, увидел новую равнину — настоящий котел, и это было совсем плохо, потому что горы оказались слишком высокими, чтобы оттуда можно было выбраться. Черт побери, они оказались в западне! Они развернулись и двинулись назад. На скаку старик увидел, что на краю города полно солдат и местных жителей. Он увидел, как солдаты вскакивают в седла. Майор повел кавалеристов назад тем же путем, потом свернул на дорогу, по которой они входили в город, скача изо всех сил, чтобы соединиться с той частью отряда, которую он оставил там. Старик не понял этого, не понял, почему майор не поступил так с самого начала, почему он свернул в это ущелье вместо того, чтобы скакать прямо. Может быть, майор не думал, что они окажутся так далеко? Или считал, что все вскоре успокоится и можно будет начать переговоры? Старик не понимал этого, но и не считал, что майору следовало попытаться так сделать. Это не имело значения. Теперь они выехали на открытое место, и старик мог не слишком беспокоиться о парнишке. Парнишка был молодцом, а уж когда дело касалось лошадей, то ему равных не было: он скакал быстро и хорошо, подстегивая лошадь, но не загоняя ее. Старик теперь думал только о себе, стрелял, считал, скольких он уложил. Он посмотрел вперед и увидел остальную часть отряда. Все были на дороге, сбились в кучу, кружились на месте и смотрели в сторону города. Он не понял, что они там делают, почему они не пришли на помощь. Старик и все остальные поравнялись с ними, остановились, повернулись, и. Боже ты мой, все кавалеристы мигом оказались в седлах и направились к ним.

— Убираемся отсюда! — крикнул майор, но им и не нужна была команда.

Не успел он договорить, как они повернули лошадей и кинулись вниз по дороге. Мексиканские солдаты бросились в погоню. Их лошади меньше устали, и они поскакали углом, пытаясь зажать колонну с флангов. Все поле было разделено прямыми каменными стенами, ярдах в пятидесяти друг от друга. Погоня настигала их, солдаты отстреливались. Старик посмотрел вперед и увидел, что один взвод развернулся, как их учили, чтобы попытаться остановить погоню. Он скосил глаза и увидел, что парнишка тоже среди них.

— Не смей! — крикнул он, но парень уже спешивался. Старик резко развернул лошадь и поскакал к ним. Он схватил ружье, спрыгнул на землю, подбежал к парню, который прятался за камнями. Пули так и свистели над головами.

— Черт, ты что, с ума сошел? Но парень не слышал. Вместе с другими он стрелял в солдат. Тут старик допустил ошибку. “Думай о себе, о том, что ты делаешь”. До сих пор он ни разу не нарушил этого правила. Даже сейчас он не понимал, что нарушает его. “Не позволяй никому отвлекать тебя. Сосредоточься на том, что делаешь”. Сам бы он ни за что не остановился. Он понимал, что это глупо, что им нужно более надежное прикрытие. Он должен был быть рядом с парнем. Календар понимал, что это неправильно, но это чувство смешивалось с чувством потрясения и страха, с инстинктом защищать его. Он не обратил на него внимания и вместе с парнем стал стрелять из-за камней в солдат. Мимо пролетали пули, кавалеристы падали, как падали и солдаты по ту сторону. А потом увидел, что солдаты слишком близко, и понял, что надо уходить. Он схватил парня и потащил его назад. Остальные кавалеристы уже отходили. Они вскочили на лошадей, старик втолкнул парня в седло, и вот все уже были верхом и, отстреливаясь, поскакали, чтобы присоединиться к отряду.

Но им это не удалось. Мексиканцы догоняли их, они мчались по полю, валили межевые преграды или обходили их, и вскоре кавалеристам пришлось снова остановиться, соскочить с коней и кинуться к очередной стене, стреляя из-за нее. На этот раз старик чуть было не пролетел мимо, но он не мог оставить парнишку. Теперь все стало слишком сложно — он не обращал внимания на легкие мишени и думал только об одном — как прикрыть мальчика. Он стрелял во всех, кто только в них целился, и то и дело прижимал парня к земле, когда та часть стены, за которой они прятались, попадала под особо сильный обстрел.