— Меня! — воскликнула Фауста, выпрямляясь в полный рост.

— Вас, мадам, — холодно и бесповоротно ответил Пардальян. — Вы останетесь здесь, и ваш слуга д'Альбаран подорвет нас обоих. А теперь, мадам, можете умолять, орать, грозить, можете молчать, плакать, молиться и раскаиваться, если, конечно, вы еще способны на раскаяние… вам ничто уже не поможет, своего решения я не изменю… И никто в мире не сможет прийти к вам на помощь… Больше вы от меня не добьетесь ни единого слова, пока я сам не заговорю.

И, насвистывая бодрый марш, Пардальян стал ходить взад и вперед.

Ведя Пардальяна из монастыря на эту кухню, которая в назначенный час должна была взлететь на воздух, Фауста перебрала в уме все возможные варианты. Все, кроме одного. Пардальян принял невероятное, ужасное решение. Нет, она не хотела умирать.

— Это невозможно! — воскликнула Фауста. — Вы этого не сделаете, ведь вы самый благородный человек на свете!

Верный своему обещанию, Пардальян промолчал. Она знала, прекрасно знала, что не добьется от него ни слова. И поняла, что, раз он верен своему слову в такой малости, то будет верен ему до конца. Она поняла, что ей уже не спастись. И дрогнула. Но быстро справилась с собственным малодушием и спокойно заявила:

— Пусть будет по-вашему… я тоже не боюсь смерти… Я тоже устала… вы разбили все мои мечты, и меня ничто больше не удерживает на этом проклятом белом свете. Мы умрем вместе, Пардальян. О такой чести я и мечтать не смела.

Пардальян и бровью не повел, как будто ничего не услышал. Он расхаживал по кухне и насвистывал. Фауста замолчала.

Наступила тяжелая, гнетущая тишина, в которой отчетливо звучали его мерные шаги. Томительно тянулись минуты… бесконечные минуты.

Пардальян ходил и насвистывал; фонари на столе освещали кухню каким-то зловещим светом, а под плитами пола находился вулкан, и извержение могло начаться в любую минуту, сметая все на своем пути… Нервы у Фаусты не выдержали, и она заговорила дрожащим голосом:

— Послушайте, я не могу больше молчать. Можете не отвечать, но мне просто необходимо слышать человеческий голос. Говорить буду я сама… Я вам расскажу… Знаете, Пардальян, я буду говорить, как на исповеди… Да, я буду исповедоваться… Это необходимо, ведь пришел мой последний час, а я все-таки верующая…

И она заговорила, ничего не утаивая. Изображая безразличие, Пардальян на самом деле слушал ее с живейшим интересом. Она говорила долго, не останавливаясь. Да, это была настоящая «исповедь».

Но вдруг он резко перебил ее словами:

— Пора!.. Без десяти одиннадцать, мадам! Ваш верный д'Альбаран знает, что должен действовать минута в минуту. Вот он входит, вот он убеждается, что дверь в подземный ход открыта, и уходит в пещеру, где задержится на десять минут. Когда он вернется, дверь должна быть закрыта, иначе он не зажжет фитиль. Я закрою ее. Хотите пойти со мной?

Фауста вскочила с места и сказала:

— Пошли.

Пардальян улыбнулся, как бы желая сказать: «Вам от меня не убежать, и не надейтесь». Устыдившись, что он прочел ее тайные мысли, она отвернула голову. Они спустились в подвал. Пардальян самолично закрыл потайную дверь и, крепко взяв ее под руку, проводил назад, к лестнице.

Она пошла наверх, а Пардальян бросил быстрый взгляд на потайную дверь в погребок, в котором по приказу Фаусты разместили бочонки с порохом, не поместившиеся в верхнем погребе. Значит, он знал, что там порох? Судя по блеску в его глазах, мы можем ответить:

— Да, знал. А принял ли он меры предосторожности, как наверху? Бог весть.

Они вернулись на кухню. Пардальян снова закрыл на ключ дверь в погреб и снова зашагал взад и вперед, что так действовало Фаусте на нервы. Она же снова уселась на табурет.

Минуты тянулись невыносимо медленно. Несмотря на все свое самообладание, Фауста чувствовала, что ее прошиб холод. Но не смерть ее страшила. Она дрожала от этого страшного ожидания смерти. Через десять минут она должна была взлететь на воздух и обратиться в кровавую кашу, и вот эти-то десять минут показались ей в сто, в тысячу раз длиннее, чем предшествовавший им час, который тянулся для нее, как вечность.

Вдруг на близкой колокольне прозвонили один раз. Фауста подумала, что сейчас прозвучат еще десять ударов, и раздастся взрыв, и все будет объято пламенем. Может, все будет кончено даже раньше, чем прозвучат все одиннадцать ударов. Она почувствовала на себе изучающий взгляд Пардальяна. Многолетняя привычка помогла ей сохранить бесстрастное выражение лица. Только широко раскрытые глаза — она боялась, что они сами закроются, — выдавали ее ужас.

Прозвучал один удар. Других не последовало. И взрыва тоже не было.

Она подождала еще немного. Ничего не произошло. Смутная догадка пришла ей в голову. Она медленно опустила руку на стол и, не владея собой, воскликнула:

— Да ведь это… это…

— Да-да, мадам. Это пробило четверть после одиннадцати, — перебил ее Пардальян. — Одиннадцать уже било. Только вы были слишком… задумчивы и пропустили это мимо ушей.

— Как же так?.. Что это значит?.. А д'Алъбаран?..

Пардальян взял один из фонарей и предложил:

— Пойдемте, мадам, сейчас вы все поймете.

Оба спустились. Пардальян немедленно показал ей на широко распахнутую дверь в заминированный погреб. Они подошли поближе. Пардальян опустил фонарь и показал ей, что фитиля уже нет.

— Ваш д'Альбаран пришел и запалил фитиль… сами видите, что от него ничего не осталось… Но обратите внимание…

Ударом ноги он развалил бочонки, сложенные пирамидой. Они раскатились в разные стороны.

— Пустые! — воскликнула Фауста.

— Вчера, после вашего ухода, я позаботился о том, чтобы освободить их, а порох залил водой, — пояснил Пардальян.

Теперь Фауста полностью овладела собой. Теперь она была совершенно спокойна.

— Зачем же вы мне сказали наверху, что я взорвусь вместе с вами? — поинтересовалась она.

— Я хотел, чтобы вы сами почувствовали, как тяжелы минуты, когда ждешь неизбежной смерти. Теперь вы испытали это на собственном опыте, и я надеюсь, что никого больше вы не станете подвергать подобной муке.

— И как же вы со мной поступите?