— Все это, наверно, было так весело, — сказал я, испытывая благоговение перед ее матерью. — Попробовать на вкус грибной дождь! Да это в сто раз лучше телескопа из рулончиков от туалетной бумаги.

— О, не знаю. — Элизабет посмотрела в сторону и тяжело вздохнула. — Мы никогда так ничего из этого и не сделали.

— Но я уверен, вы миллион раз проделывали все это мысленно, — возразил я.

— Ну, кое-что мы все-таки сделали вместе. Сразу после того, как родилась Сирша, она привела меня на луг, постелила одеяло и достала корзинку для пикника. Мы ели свежий черный хлеб, все еще обжигающе горячий после печи, с домашним клубничным вареньем. — Элизабет закрыла глаза. — Я до сих пор помню запах и вкус. — Она с удивлением покачала головой. — Но она решила устроить пикник там, где паслись наши коровы. Так что пикник проходил в окружении этих любопытных животных.

Мы оба рассмеялись.

— Именно тогда она сказала мне, что уходит. Ей было тесно в нашем городке. Она так не говорила, но наверняка чувствовала. — Голос Элизабет задрожал, и она замолчала. Она смотрела, как Люк и Сэм бегают друг за другом по саду, но не видела их, слушала их радостные крики и ничего не слышала. Она отрешилась ото всего.

— Впрочем, — ее голос вновь стал серьезным, и она откашлялась, — это все к делу не относится. И к гостинице не имеет никакого отношения. Даже не знаю, зачем я заговорила об этом.

Элизабет явно была смущена. Готов поспорить, что она никогда в жизни не произносила всего этого вслух, так что помолчал какое-то время, пока она разбиралась со своими мыслями.

— У вас с Фионой хорошие отношения? — спросила она, по-прежнему не глядя на меня.

— С Фионой?

— Да, с женщиной, на которой вы не женаты. — Она улыбнулась впервые за долгое время и, казалось, успокоилась.

— Фиона со мной не разговаривает, — ответил я, все еще не понимая, почему она думает, что я отец Сэма. Придется поговорить об этом с Люком. Мне было неловко, оттого что меня принимают за другого.

— У вас с ней все кончилось плохо?

— У нас ничего и не начиналось, поэтому нечему было кончаться, — честно ответил я.

— Понимаю. — Она посмотрела на меня и засмеялась. — Тем не менее кое-что хорошее из этого получилось. — Она отвернулась и стала наблюдать, как играют Сэм с Люком. Она имела в виду Сэма, но мне показалось, что смотрела она на Люка, и я был этому рад.

Мы оба собрались уходить, и Элизабет повернулась ко мне:

— Айвен, я никому не говорила того, что рассказала вам. — Она сглотнула. — Никогда. Не знаю, с чего меня потянуло на откровения.

— Знаю, — улыбнулся я. — Спасибо, что вы высказали мне так много всего, что думаете. Полагаю, это заслуживает еще одного браслета из ромашек.

Ошибка номер два. Надевая второй браслет ей на запястье, я почувствовал, что отдаю частичку своего сердца.

Потом, уже после того, как я подарил Элизабет браслеты из ромашек… и свое сердце, я узнал о ней гораздо больше. Я понял, что она похожа на одного из тех моллюсков, которые прилипают к камням на пляже в Фермое. Когда смотришь на него, видно, что держится он не слишком крепко, но стоит до него дотронуться, как он, сопротивляясь, намертво вцепляется в поверхность камня. Вот и Элизабет была приветливой и открытой, пока никто не подходил близко — тут она сразу становилась напряженной и защищалась изо всех сил. Конечно, она открылась мне в тот день в саду Сэма, однако назавтра, когда я зашел к ней, вела себя так, будто сердится на меня за то, что сама рассказала. Но в этом была вся Элизабет — сердилась на каждого, включая саму себя. И еще она, конечно, испытывала неловкость. Ведь Элизабет нечасто говорила о себе, за исключением тех случаев, когда рассказывала клиентам о своей компании.

Теперь, когда Элизабет начала меня видеть, мне стало сложно проводить время с Люком, и она уж точно забеспокоилась бы, если бы я постучал в ее розовую дверь и спросил, выйдет ли Люк поиграть. У нее был пунктик насчет того, что друзья должны быть ровесниками. Но, главное, Люк ничего не имел против моего возраста. Он все время играл с Сэмом, а если звал меня поиграть с ними, то это раздражало Сэма, который, конечно же, меня не видел. Я не хотел мешать Люку играть с Сэмом и сомневаюсь, что Люка волновало, появлюсь я или нет, потому что, понимаете, я был там не из-за него, и, думаю, он это знал. Я уже говорил вам, что дети всегда понимают, что происходит на самом деле, иногда даже раньше вас самих.

Что же касается Элизабет, то, думаю, она лишилась бы рассудка, если бы я заявился к ней в гостиную в двенадцать ночи. Новый вид дружбы означал установку новых границ. Мне следовало быть деликатным, реже приходить, но все равно быть рядом в нужные моменты. Как это и происходит при дружбе между взрослыми людьми.

Мне определенно не нравилось, что Элизабет считает меня отцом Сэма. Не знаю, с чего и как это началось, и, хотя я даже ни слова не сказал, все так и тянулось. Я никогда не обманываю своих друзей, никогда, и много раз пытался объяснить ей, что я вовсе не отец Сэма. Так вот, когда я в очередной раз завел об этом речь, произошел следующий разговор.

— Откуда вы родом, Айвен?

Это было вечером, когда Элизабет пришла с работы. У нее только что состоялась встреча с Винсентом Тэйлором по поводу оформления гостиницы, и, судя по ее словам, она просто пришла к нему и сказала, что поговорила с Айвеном и что мы оба считаем, что гостинице необходима детская площадка, которая позволила бы родителям проводить еще больше времени наедине в романтической обстановке. Винсент смеялся так громко и долго, что в итоге согласился. Она все еще пребывала в растерянности, не понимая, что смешного он нашел в ее словах. Я объяснил, что Винсент понятия не имеет, кто я такой, поэтому и смеялся, но она покачала головой и обвинила меня в скрытности. В любом случае благодаря этому она была в хорошем настроении и даже готова поболтать. Я все ждал, когда же она начнет задавать мне вопросы (не касающиеся моей работы, количества сотрудников и годового оборота — всем этим она нагоняла на меня страшную тоску).

Наконец она спросила, откуда я родом, и я радостно ответил:

— Из Яизатнафа.

Она нахмурилась:

— Знакомое название, я его уже когда-то слышала. Где это находится?

— За миллионы миль отсюда.

— Все находится за миллионы миль от Бале-на-Гриде. Яизатнаф. — Она попробовала каждый звук на вкус. — А что это значит? Это же не ирландский и не английский, верно?

— Это торобоанский.

— Торобоан? — повторила она, поднимая брови. — Айвен, честное слово, вы иногда ничем не отличаетесь от Люка. Я думаю, большинство своих фразочек он позаимствовал у вас.

Я тихо засмеялся.

— На самом деле, — Элизабет наклонилась вперед, — я не хотела говорить раньше, но мне кажется, Люк вас уважает.

— Правда? — Я был польщен.

— Ну да, потому что… ну… — Она подбирала слова. — Пожалуйста, не подумайте, что мой племянник сумасшедший или что-то вроде того, но на прошлой неделе он придумал себе друга. — Она нервно засмеялась. — Этот друг несколько дней ужинал вместе с нами, они играли в салочки в саду, они вообще играли во все, что только можно, — от футбола до компьютера, даже в карты, представляете? Но самое смешное, что его звали Айвен.

Видя мое замешательство, она густо покраснела и решила загладить свою бестактность:

— То есть ничего смешного тут нет. Просто я подумала, что он, вероятно, восхищается вами и воспринимает вас как образец мужского поведения. — Она умолкла. — В любом случае Айвен исчез. Он ушел от нас. Сам собой. Вы не представляете, что это был за кошмар. Мне говорили, что воображаемые друзья могут задерживаться на целых три месяца. — Она состроила гримасу. — Но, слава богу, все позади. Я даже отметила в календаре этот день. И все-таки довольно странно, что он ушел, как раз когда появились вы. Думаю, вы его спугнули… — Она засмеялась, но, взглянув на мое смущенное лицо, замолчала и вздохнула: — Айвен, почему говорю только я?