Но это чуть позже. А вначале я просто не мог понять, почему это я не тоскую, не лью, так сказать, слезы, не рву на себе волосы (пардон, шерсть) и вообще вполне спокоен и даже доволен. Я как будто родился котом, как будто всю свою жизнь провел на бархатной подушечке, питаясь молоком и манной кашкой, сваренной хозяйственным, рачительным и хлебосольным Домовушкой. Я даже не переживал о своих близких, то есть о маме, сестре и бабушке, а ведь они волновались, разыскивали меня и заявили в милицию – об этом я узнал, подслушав двух сплетничающих в подъезде кошек. К сожалению, я не мог расспросить этих кошек поподробнее. Всякие отношения с ныне мне подобными являлись для меня запретными.

При моем появлении во дворе я слышал за своей спиной хихиканье и насмешки. Иногда мне смеялись в лицо – извините, в морду – и называли всякими нехорошими словами. Позорная кличка «импотент» прочно прилипла ко мне. Так что, сами понимаете, ни о каком общении не могло идти речи. Я только мечтал встретить как-нибудь в темном уголке эту самую драную кошку-бродяжку и дать ей понять, что я о ней думаю. Я (мысленно) осыпал ее всеми известными мне оскорблениями на кошачьем и человечьем языках. Я (мысленно) подвергал ее самым изощренным пыткам, какие только мог изобрести. К сожалению, она очень долго не попадалась мне на глаза. А когда попалась, у меня были иные заботы.

Пока же я, так сказать, осваивал новую экологическую нишу. Я имею в виду пятьдесят вторую квартиру.

Должен отметить, что много времени это не потребовало. Очень скоро я стал здесь совсем своим.

Когда Лада возвращалась с работы домой, я терся о ее стройные, несколько полноватые ножки. По утрам я будил ее легким прикосновением к нежному личику или белому плечику. Лада в ответ говорила: «Ох ты мой ласковый Котик!» – и чесала меня за ушком. Или целовала в лобик. Я мурлыкал. Мы оставались довольны друг другом.

Вечерами или в выходные дни Лада любила сидеть у окошка в маленькой комнате – той самой, с кроватью и шкафом, в которой я был трансформирован, – и глядеть во двор. Я устраивался на ее коленях. Лада гладила мне спинку. Мы болтали о том о сем или молчали – смотря по настроению. Лада даже позволяла мне спать в своей постели, и я с удовольствием это делал. С удовольствием – потому что, во-первых, постель была мягкая и теплая: семь уложенных друг на друга перин и пуховиков; а во-вторых, потому что Псу это не нравилось. Он завидовал и ревновал.

С Псом у меня установились отношения ровные, но прохладные. Первое время он еще пытался меня опекать, но я, со свойственным мне чувством собственного достоинства, воспротивился этому, и Пес отстал.

Я стал постоянным собеседником Ворона. Прежде, до моего появления в семье, Ворон постоянно нуждался в аудитории. Он привык выражаться заумным наукообразным языком, и лексикон его был слишком сложен для понимания, недоступен прочим домочадцам. За исключением Лады, конечно. Но Лада отказывалась выслушивать длинные речи Ворона, потому как во всем, что касается магии и колдовства, она разбиралась гораздо лучше своего советника, а рассуждения на прочие темы ее просто не интересовали. «Надо будет, я тебя спрошу, а сейчас помолчи, пожалуйста!» – обрывала она Ворона на полуслове. Я же, с моим неоконченным высшим образованием, вполне подходил Ворону в качестве слушателя. Даже иногда выступал его оппонентом, когда Ворон, по моему мнению, слишком уж вольно трактовал некоторые научные положения.

Я помогал Домовушке в его хозяйственных хлопотах: накрывал на стол, резал хлеб, вытирал после мытья посуду, подставлял лапы, когда Домовушке было нужно перемотать пряжу. Я даже обсуждал с ним похождения Марии (или Марианны) – ни с кем другим Домовушка не мог об этом поговорить. Нет, я не смотрел сериал, не думайте, просто Домовушка, пока возился с тестом или кроил для Лады новую рубашку, подробно пересказывал мне содержание предыдущей серии, с комментариями, разумеется, а потом высказывал предположения о том, что будет дальше. Главное для него было, чтобы конец был хорошим. Кстати, очень скоро я оказался для Домовушки незаменимым. Меня заинтересовало, почему Домовушка смотрит телевизор только лишь по вечерам или в выходные. Днем же, прочитав по слогам телевизионную программу и обнаружив в ней какой-нибудь фильм, Домовушка вздыхал сокрушенно и впадал в свое ворчливое настроение. В этом настроении он постоянно ссорился с Вороном, придирался к Псу и ко мне, язвительно прохаживался по поводу Паука, а самое неприятное – он не стряпал ничего вкусного. Более того – в этом самом настроении он варил пшенную кашу. А я не терплю пшена ни в каком виде.

Однажды я задал Домовушке вопрос, почему бы ему не включить сейчас (было что-то около полудня) телевизор и не посмотреть первую серию фильма «Цыган».

– Не умею я, – ответил мне Домовушка со вздохом. – Не обучен.

– Врет, – квакнул на это Жаб из своей миски. – Боится просто.

– Не вру. Не умею. А никак взорвется? Или сломаю чего в машинке-то…

Пес со своими неловкими лапами ничем не мог ему помочь. А Ворон считал просмотр кинофильмов пустой тратой времени и не включал телевизор для Домовушки из принципа.

– Вот если бы ты захотел посмотреть передачу «Очевидное невероятное» или хотя бы киножурнал «Хочу все знать», я бы с удовольствием пошел тебе навстречу, – говорила мудрая, но слишком нудная птица.

Выяснив, что я умею, не боюсь и всегда готов нажать на кнопочку, Домовушка полюбил меня благодарной и преданной любовью. С тех пор, стоило мне только намекнуть, что вот, мол, пирожочков что-то хочется с грибочками, как Домовушка вихрем мчался на кухню ставить тесто и замачивать сушеные грибки. Впрочем, Домовушка всегда все делал быстро – я имею в виду его хлопоты по дому. Только и слышны были «шлеп-шлеп» или «хлюп-хлюп» его растоптанных валенок, когда он стряпал, или убирал, или стирал. Иголка и спицы молнией мелькали в его ловких лапках. Ел он тоже быстро. Зато обстоятельно и со вкусом пил чай, особенно уважал с конфеткой, любой шоколадке предпочитая карамель «Взлетная».

С тех пор как мы перешли на дневной просмотр телевизионных программ, многие свои хозяйственные дела Домовушка перенес на ночное время. Видел он в темноте прекрасно, и вообще ночью был более бодр, чем днем: по его словам, все-таки он являлся существом, ведущим ночной, а не дневной образ жизни. Я же еще в бытность мою человеком привык не спать по ночам, а уж став котом, просто испытывал потребность в ночных бдениях. Поэтому я охотно составлял компанию Домовушке и в темное время суток. А тот, изложив мне очередную серию «Марии-Марианны», переходил к русским народным сказкам, которых знал великое множество, или рассказывал о своей жизни: об их с Бабушкой и Ладой скитаниях по городам страны, или о еще более ранних временах истории из быта русской дореволюционной деревни. На вопрос о своем возрасте он отвечал очень туманно, мол, года мои не считаные, не веданые, а помню я дела-события былые почитай от ляшского нашествия[5]. Вот тогда-то он, Домовушка, и начал понемногу из черного таракана, каким был до того, в домовые перевоплощаться.

Оказывается, они, домовые то есть, именно таким способом и появляются на свет. Берегите черных тараканов!

Домовушка посмеялся над этим моим заблуждением. Далеко не каждый таракан может превратиться в домового, а только таракан особой породы, которая ныне – благодаря широкому распространению инсектицидов – практически исчезла. К тому же в доме, где обитает таракан нужной породы, должно жить как минимум три поколения семьи. То есть если в доме часто меняются хозяева или нет детей – в таком доме домовой не появится никогда. Потому что для домового необходима определенная моральная атмосфера, которая держится на мудрости дедов и веселом озорстве внучат. Или, если хотите, на занудливых стариках и доставучих детках. Прежде домовых ценили, берегли и, перебираясь на новое место, брали с собой, обычно в совке для мусора, накрыв веником, – домовой не может самостоятельно покинуть место своего обитания, и его надо ограждать от вредного для него воздействия окружающей среды. Поскольку Бабушка с Ладой переезжали часто и на далекие расстояния, такой способ транспортировки явно не годился. Поэтому Домовушку перевозили внутри небольшой матрешки. Обычно матрешка эта стояла в кухне на полочке в качестве украшения.