— Без крайней нужды — нет, — отрезал Фицдуэйн и повернулся к пилоту.

— Давай! — рявкнул он.

Пилот переключил винты на подъем и нажал кнопку, сбрасывая из балластных цистерн гондолы полтонны воды. Одновременно с этим Лонсдэйл и Хьюго вытолкнули сквозь дверь тела Шванберга и Чака Палмера. Следом полетели другие тяжелые предметы.

Современные дирижабли поднимались в воздух “тяжелыми”. Это означало, что примерно девяносто процентов подъемной силы им обеспечивал гелий, остальные проценты приходились на двигатели и аэродинамику оболочки. Благодаря именно такому сочетанию дирижаблем было легче управлять, а при посадке не было необходимости стравливать дорогостоящий гелий. Умеренная скорость подъема достигалась благодаря балласту.

Сброшенная вода и два мертвых тела резко изменили выверенное равновесие.

Потеряв за несколько секунд более двух тысяч фунтов веса, дирижабль стал намного легче воздуха. Работа двух двигателей позволила ему быстро подниматься, не двигаясь при этом вперед.

Дирижабль резко рванулся вверх и замедлил ход. За считанные секунды он оказался выше, правее, а главное — позади вертолета “Яибо”.

Фицдуэйн и Лонсдэйл уже ждали, положив оружие на нижний край распахнутых иллюминаторов. Это была превосходная стрелковая позиция. “Магнум” и “лайт фифти” ударили одновременно. Фицдуэйн и сержант вели по вертолету прицельный огонь, пока магазины их винтовок не опустели. Чифуни протянула им новые магазины, и оба стрелка быстро перезарядили оружие.

Вертолет “Яибо” отреагировал удивительно быстро. Он лег на бок и как раз пытался набрать высоту и развернуться, когда в него попали первые пули.

Незаконченный маневр сделал “Хьюи” еще более уязвимым. Сквозь бешено вращающиеся лопасти винта оба снайпера, словно в центре большой мишени, отчетливо видели двигатель и топливные баки.

Пуля пятидесятого калибра попала в лопасть несущего винта у самой ступицы и перебила ее. Вертолет мгновенно вышел из повиновения и беспомощно закачался. Через долю секунды взорвался один из топливных баков, воспламенив и соседние.

На борту вертолета было немало пластиковой взрывчатки. Это была своего рода “визитная карточка” “Яибо”, если похожие на оконную замазку бруски могли выдержать попадание обычных пуль, то разрывные пули Лонсдэйла заставили взрывчатку сдетонировать.

Сверкнуло ослепительно-белое пламя, и мощный взрыв разнес вертолет на части за мгновение до того как он коснулся воды. Пронесшаяся взрывная волна сильно качнула дирижабль.

Если не считать тонкой маслянистой пленки, кое-где смешанной с кровью, да покачивающихся на волнах обгорелых останков человеческих тел, на поверхности воды не осталось и следа вертолета.

Готовясь попрощаться со своими японскими друзьями, выстроившимися перед ним в зале для важных персон Токийского аэропорта, Фицдуэйн почувствовал комок в горле.

Это было удивительно — ведь он знал их всего несколько недель, но он не мог ничего с собой поделать. Фицдуэйн не сомневался, что зародившаяся в экстремальных условиях дружба будет продолжаться всегда. Теперь на всю жизнь он будет связан с Японией и со своими новыми друзьями, которые останутся здесь, невидимой, но очень прочной нитью.

Он слегка улыбнулся, заметив, что пришедшие его проводить японцы строго соблюдают привычную иерархию подчиненности. Первым стоял отец Адачи, советник Императора, аккуратный, подтянутый и прямой, поразительно напоминающий своего погибшего сына. За ним — улыбающийся Йошокава-сан с супругой, которые напомнили Фицдуэйну уютную Камакуру. Третьим стоял Паук в полной парадной форме заместителя генерал-суперинтенданта Столичного департамента полиции Токио, а рядом с ним — Микио Уэда, очень молодой и очень серьезный инспектор-сан, второй пилот дирижабля, который умело и хладнокровно действовал под огнем. Потом Фицдуэйн увидел морщинистое лицо сержанта Акамацу, бывшего наставника Адачи, улыбающегося сержанта Огу и всех остальных, мужчин и женщин, которые в разное время были его телохранителями.

Хорошо еще, что Токио — спокойный город, потому что в этот день значительная часть личного состава токийской полиции оказалась в аэропорту.

Не было только Чифуни, и Фицдуэйн остро ощущал ее отсутствие. Танабу-сан, по своему обыкновению, оказалась неуловима и до последнего привержена своей независимости.

Объявили посадку на самолет Фицдуэйна, и вся группа, словно по заранее обговоренному сигналу, трижды прокричала:

— Банзай! Банзай! Банзай!

Затем они низко, церемонно поклонились Хьюго.

Фицдуэйн, обвешанный прощальными подарками, поклонился в ответ.

Провожающие снова поклонились, Фицдуэйн тоже. Пожалуй, этот обмен любезностями мог бы продолжаться еще очень долго, если бы тактичное вмешательство стюардессы “Вирджин Эйрлайнз” не положило ему конец.

Чувствуя, как его захлестывает настоящий вихрь эмоций и чувств, Фицдуэйн прошел на свое место в салоне первого класса. На кресле лежал какой-то аккуратный сверток, однако он не обратил на него никакого внимания до тех пор, пока не начал складывать свои подарки. Он решил, что сверток принадлежит кому-то из пассажиров, и только потом заметил, что он адресован ему.

Хьюго почувствовал запах ее тела и ее духов еще до того, как она заговорила, и чувство невозвратимой потери овладело им. Он повернулся. Она была здесь, эта прекрасная и необыкновенная женщина: блестящие черные волосы, безупречная кожа, огромные глаза, груди, вкус которых он до сих пор ощущал на губах, грациозное и любимое тело. Загадка из загадок.

— Это для Бутса, — сказала она. — Мягкая игрушка, борец-сумо. Я думаю, она ему понравится. Или он уже слишком большой?

Фицдуэйн подумал о Бутсе, подумал о том, как здорово было обнимать его, и внезапно ему захотелось поскорей оказаться дома.

— Нет, — он с улыбкой покачал головой. — Он еще не вырос из мягких игрушек. Ему только три года, и он очень любит обниматься.

Чифуни молчала, и Фицдуэйн остро почувствовал все то, что осталось недосказанным. В ее карих с золотой искрой глазах блестели слезы, а одна соленая капелька сползла вниз по щеке.

— Я помню… — сказала она наконец.

Мимо них с извинениями протиснулся только что поднявшийся на борт пассажир, и Чифуни еле заметно улыбнулась.

— Как рука? — спросил Фицдуэйн. Он знал, что рана несерьезная, но на своей шкуре испытал, насколько неприятная штука — ранение.

— Заживает, — с легкой улыбкой ответила она. — Но пока приходится беречь руку.

Стюардесса напомнила Фицдуэйну, что самолет взлетает через несколько минут, и он спросил:

— Ты тоже летишь, Чифуни?

Впрочем, он заранее знал ответ. Чифуни покачала головой.

— Я хотела увидеться с тобой наедине, — сказала она сквозь слезы. — Сотрудник “Кванчо” всегда может подняться на борт отлетающего самолета. Но сейчас мне действительно пора…

— Иначе тебя заставят отработать свой проезд, — заметил Фицдуэйн с вымученной улыбкой. Ощущение потери снова охватило его, но он понимал, что сейчас бессмысленно что-то говорить.

Он шагнул вперед и развел руки, чтобы обнять Чифуни, но она отступила.

— Нет, Фицдуэйн-сан, — всхлипнула она, низко поклонилась и исчезла.

…А вместо нее Фицдуэйн вдруг увидел перед собой Адачи. Это было немыслимо, невозможно, потому что Адачи был мертв, но он улыбнулся, и Фицдуэйн почувствовал, как по его щекам потекли слезы. Адачи протянул ему руку, и Фицдуэйн ощутил теплое, дружеское пожатие.

— Друзья зовут меня Аки, — проговорил детектив и тоже исчез.

Фицдуэйн положил подарок для Бутса на пустующее кресло рядом с собой и постарался справиться со своими эмоциями. Он подумал о де Гювэне, о Майке Берджине, об Аки Адачи и других товарищах по оружию, о том, какими они были незаменимыми людьми и какой честью для него было сражаться с ними плечом к плечу. Он вспоминал Итен, Чифуни и других женщин, которых он знал и любил.