Телохранители Фицдуэйна расположились вокруг дома, прикрывая парадное крыльцо и черный ход. Когда же Фицдуэйн случайно бросил взгляд за окно, то заметил, как к дому подкатила патрульная полицейская машина со всеми своими опознавательными знаками. Что ж, он не мог винить в этом японцев.

Фицдуэйн опустил шторы—шоджи и уселся напротив Майка за побитый сосновый стол.

— Спасибо за цивилизованные товары, — сказал Майк, отрываясь от созерцания ящика французского вина, которое привез с собой Фицдуэйн. — Сакэ — отличная штука, к тому же дешевая, однако бывает очень приятно, когда что-то иногда напоминает тебе о том, что где-то еще существуют котлы для варки мяса. Я не хочу сказать ничего плохого про рис — это великолепная еда! — но иногда я скучаю по картошке с тушенкой.

— Гайдзин всегда останется гайдзином, — заметил Фицдуэйн.

— Истину глаголешь, — кивнул Берджин. На мгновение он замолчал, задумавшись, и Фицдуэйн вспомнил, что его жена давно умерла. Она была японкой, и с ее помощью Майку удалось навести кое-какие мосты с местными жителями. Интересно, как обстоит дело сейчас?

Фицдуэйн вытянул руку вперед и ненадолго прикрыл своей ладонью пальцы Майка, лежащие на столе.

— Я тоже рад видеть тебя, старый пират, — сказал он негромко, но с чувством. — Ты — словно монумент достоинствам и преимуществам неправедной жизни. Ты куришь и пьешь, ты перетрахал женщин всех цветов и оттенков кожи, какие только встречаются в Азии, ты бывал на передовой и попадал под обстрел чаще, чем мы попадаем под дождь у себя в Ирландии. И несмотря на все это ты по-прежнему выглядишь сногсшибательно!

Берджин поднял голову, и в его глазах промелькнула неподдельная теплота.

— Мелкий лгунишка и подхалим, — проворчал он, вставая. — Пойду поищу штопор.

К тому времени, когда Фицдуэйн закончил свой рассказ, первая бутылка уже опустела. Он доверял Майку, поэтому рассказал почти все, что произошло, положившись на его обещание ничего не записывать и никому не рассказывать о том, что узнает.

Выслушав его, Берджин негромко присвистнул и, ухмыляясь, посмотрел через стол в лицо Хьюго.

— На твоем месте я бы позаботился о том, чтобы полностью оплатить страхование жизни.

— Спасибо за заботу, — сухо сказал Фицдуэйн. — Надеюсь, правда, что благодаря помощи моих друзей, в число которых я включаю одного не слишком вежливого, но испытанного ветерана, страховой случай так и не наступит. Мне уже надоело быть ходячей мишенью.

Он улыбнулся и добавил с легкой иронией:

— Я подумываю о том, чтобы… предупредить кое-какие действия.

Берджин слегка приподнял брови.

— Убийство четырех якудза и нокаут полисмену я назвал бы хорошим началом. Теперь скажи, чем мог бы помочь тебе упомянутый испытанный ветеран?

— Мне нужны сведения, — сказал Фицдуэйн. — История, подоплека, перспективы и так далее. До сих пор меня пичкали тем, что я, по мнению других людей, должен был знать. Но мне необходимо гораздо больше. Я ищу суть в буквальном смысле этого слова… — Он потер кончики пальцев подушечкой большого, силясь подчеркнуть этим жестом вещественность того, в чем он нуждался. -…Суть того, против чего я пошел.

Берджин потянулся.

— С чего, по-твоему, мне следует начать? — спросил он.

— С якудза, с японской организованной преступности. Кроме того, мне хотелось бы знать, что такое дайо-кангоку. Эту процедуру собирались применить к якудза, которых я задержал, но никто почему-то не горел желанием посвятить меня в подробности.

Берджин усмехнулся.

— Это неудивительно, — сказал он. — Речь идет об очень деликатном и взрывоопасном предмете, причем таковым он является практически во всех отношениях — в политическом, в общественном, в смысле средств массовой информации и мирового общественного мнения. Японцы даже в лучшие времена не склонны выставлять себя под огонь критики.

— Так что же такое дайо-кангоку?

— Это японская система содержания под стражей, — объяснил Берджин. — Метод, который дает девяносто пять процентов осужденных из общего числа задержанных, причем большинство из них сознаются добровольно. Практически раскалывается почти каждый, кто подвергается дайо-кангоку. Так что можешь твердо рассчитывать на то, что твои якудза выложат все, что знают.

— Звучит так, словно мы можем устроить нечто похожее у себя, на Западе, — задумчиво сказал Фицдуэйн. — Низкий уровень преступности и безопасные тихие улицы весьма меня привлекают.

— Для этого тебе придется импортировать на Запад японское население, — заметил Берджин. — Все основывается на японской убежденности в том, что группа — важнее всего. Чистосердечное признание, по их мнению, является одним из способов, присоединиться к группе. Японцы не признают наших прав на молчание; для них важнее признание вины с последующим ее искуплением. Если ты признался в своем проступке, то с тобой обойдутся достаточно мягко. Отказ сознаться в преступлении расценивается как проступок более страшный, чем само уголовно наказуемое деяние. Ты обязан признаться. Подчеркиваю: обязан.

— И как же это срабатывает? — недоверчиво спросил Хьюго. — Пока что мне видятся только звуконепроницаемые камеры и резиновые дубинки.

— Ничего подобного, — опроверг Майк. — Никаких грубостей. Речь идет не о физическом принуждении, а о тонкой игре на чувствах и разуме. Вкратце, дайо-кангоку — это такой метод содержания под стражей, когда все три недели полиция занимается интенсивной промывкой мозгов, добиваясь признания. Забудь о правах подозреваемого и об адвокатах! Ты в руках полиции и зависишь только от ее милосердия… или немилосердия.

Они сажают тебя в крошечную камеру. С этого момента за тобой круглые сутки следят, а допрашивают столько часов подряд, сколько захотят копы. Тебе не дают спать. Тебе не дают даже помочиться без разрешения и за каждым твоим действием внимательно наблюдают. Разговаривать с другими заключенными запрещено. Сидеть и лежать разрешается только особым способом. Короче, ты прекращаешь функционировать как независимое человеческое существо и становишься игрушкой в руках копов. Трех недель, когда человек дуреет от недосыпа и начинает галлюцинировать, обычно бывает вполне достаточно. Большинство ломается через считанные дни. Вся система нацелена на то, чтобы добывать признания, и она их добывает.

— Даже если человек невиновен? — спросил Фицдуэйн. — Ты это подразумеваешь, Майк?

Берджин молчал, раздумывая, потом сказал:

— Это я подразумеваю как репортер, когда пишу для западной прессы. Недостатки японской системы — хороший материал для печати. Лично я не смог бы так легко отмахнуться от их методов. Японцы возникли ниоткуда и очень быстро стали вторыми в мире по своему экономическому могуществу. Что касается преступности и преступников… Черт подери, ты посмотри только, что делается в других местах! Или ты действительно готов спорить, что законодательная система, например в США, лучше учитывает ежедневные потребности среднего гражданина? Откровенно говоря, никакого сравнения здесь и быть не может. Японские законы заботятся о спокойствии и благе среднего японца не в пример лучше. Здесь не просто меньше преступлений; здесь намного меньше преступлений. Что касается тщательных судебных разбирательств, то сама система их не поощряет. Поговори со средним западным жителем, который когда-либо участвовал в судебном разбирательстве, и он пожелает тебе никогда не иметь дела с законом. Это и долго, и дорого, да и решение в конце концов может оказаться предвзятым. Японское решение проблемы заключается в том, чтобы лучше управлять страной и держаться от юриспруденции подальше.

— Я вижу, ты много думал об этом, — уронил Фицдуэйн.

— В конце концов, я решил тут поселиться совсем не вдруг” — объяснил Берджин. — Я сохранил свой американский паспорт, но мне нравится многое из того, что тут делается. Это общество и этот народ стоит воспринимать всерьез, и один только тот факт, что все здесь сильно отличается от того, что осталось дома, вовсе не означает, что все здесь неправильно и плохо. Просто здесь все другое. В некоторых аспектах — лучше, в некоторых — полное дерьмо, но таково уж свойство человеческой природы…