— Саня, ну ты и любитель поспать! — высказала мне встретившаяся в коридоре сестрёнка. — Пойдём на улицу, помощь твоя нужна.

— Снеговиков что ли лепить собралась в последний раз? — хмыкнул я.

— Сдурел что ли? — Катя выпучила глаза и развела руками. — Чучело соломенное делать, что ты как в первый раз?

Потом она видимо вспомнила про потерю памяти, махнула рукой и рассмеялась.

— Пойдём, Настя уже в парке, втроём мы быстро справимся, — сказала она и потащила меня за руку в сторону прихожей.

— Я почему-то раньше считал, что так только в деревне делают, — буркнул я, надевая пальто. В нашем мире и в городах всегда чучело жгут, но я думал, что аристократия этим не занимается. Хотя, и в магию раньше тоже не верил, а она есть.

— Откуда у тебя этот снобизм, Сань? — возмутилась Катя. — Пойдём, ты просто забыл. А Маргарита уже печёт самые вкусные блины во вселенной. Их ты небось тоже не помнишь. Вкусные-е-е, пальчики оближешь, главное их не пооткусывать.

Настя уже начала разбирать брикет соломы. Пантелеймон крутился рядом и настойчиво предлагал свою помощь, но девушка от него отмахивалась, как от назойливого комара сопровождая жесты весомым аргументом «я сама». Когда мы с Катей подошли, она смогла отделить совсем немного соломы, которой и на голову чучела хватит с трудом. Втроём мы с этой задачей справились достаточно быстро.

— Насть, — тихонько обратилась к ней Катя, но я услышал. — А чего ты Пантелеймону не дала помочь с соломой? Он у нас обычно этим занимается.

— Так я-то не в курсе, — смутилась девушка. — Хотела сама справиться, привыкла преодолевать трудности самостоятельно с тех пор, как не стало родителей. Он теперь на меня обидится?

— Кто? Пантелеймон? — хихикнула Катя. — Да брось ты, он не обидчивый. Главное его «воякой» не обзывать, такое слово он не любит. Ты его выправку видела? Четверть века человек в армии императора отслужил.

— Ого! — воскликнула Настя и уже совсем по-другому посмотрела на нашего слугу.

Маргарита принесла нам бечёвку и специально сшитый для чучела сарафан. В шесть рук мы сплели фигуру метра три ростом и облачили в традиционный русский наряд. За это время на поляне появился складной стол, на котором уже дымил самовар, стояли чашки и, конечно же, блины со всевозможной начинкой. За границей считают, что русские постоянно едят блины с икрой. А мы считаем, что японцы едят только суши. Это такая же правда, как-то, что у нас по улицам ходят медведи с балалайками. Но именно в этот день блины были и с икрой в том числе, нельзя ударить в грязь лицом!

После сожжения чучела и поздравления друг друга с началом весны, приступили к чаепитию. Я чуть не выронил чашку из рук, когда Пантелеймон притащил гармошку и начал на ней виртуозно исполнять русские народные на тему масленицы и не только. Я всё ждал, когда до частушек дело дойдёт, даже пыжился вспомнить парочку, но видимо не барское это дело. Сколько в человеке оказывается скрытых талантов, и скорее всего я о нём ещё многого не знаю.

Стоило мне в понедельник только ступить за порог своего кабинета, как тут же позвонил Обухов. Причём снова со своего личного телефона. По телу пробежали мурашки, меня это уже начинает напрягать.

— Как дела, Саш? — поинтересовался мэтр и мои подозрения о чём-то нехорошем усилились, он всегда так начинает перед тем, как вывалить очередную гадость. — Уже работаешь в поте лица?

— Ну практически, — хмыкнул я. — Держу в руке телефон и кажется уже вспотел.

— Купи аппарат полегче, зачем такие кирпичи таскать? — хохотнул Обухов. — Ладно, перейду сразу к делу. Тут ко мне только что приходил Гааз Анатолий Венедиктович и попросил тебе напомнить, как своему приятелю, про ваше пари.

— Я об этом прекрасно помню, Степан Митрофанович, — хмыкнул я. — Но, насколько я помню, у меня в распоряжении ещё неделя. Если сможете, как мой приятель, передайте достопочтенному Анатолию Венедиктовичу, что в следующий понедельник в восемь утра мы будем у вас, пусть готовит пациентов.

— Слышь, Склифосовский, ты чего так распоясался, а? — немного напряжённо спросил Обухов.

— Ну вы же назвали меня приятелем, я сам ничего не придумывал, — ответил я, как ни в чём не бывало. — Если что не так, то прошу прощения, видимо я неправильно понял.

— Ох, Склифосовский, — вздохнул Обухов. — Ладно, свободен, иди работай.

— Нормально так утро началось, — пробормотал я себе под нос, сбросив звонок и снимая пальто. — Это чтобы ты, Саня, не расслаблялся и был всегда в тонусе. С другой стороны полезно, напоминалки не нужны и стикеры на зеркало можно не клеить.

— С кем это ты тут разговариваешь? — спросил внезапно влетевший в кабинет Юдин. Вид он имел цветущий и жизнерадостный.

— С умным человеком, — хмыкнул я. — Чего хотел?

— Пригласить тебя сегодня на открытые чтения у нас в клубе, — сообщил Илья, улыбаясь от уха до уха. — Я свою новинку буду читать, снова начал писать стихи и уже совершенно с другим осознанием процесса.

— Градус слезоточивости снижен? — поинтересовался я.

— Практически до минимума, ты меня просто не узнаешь, — подмигнул Илья. — И Настю с собой бери.

— Обязательно, — кивнул я. — Думаю она не откажется.

— А Лизу тогда ещё захватим? — спросил он, заискивающе глядя мне в глаза.

— Лизу? — я вскинул брови, туго соображая.

— Ну да, Лизу, Курляндскую, — насторожился он, увидев мою реакцию. — А что такого?

— А-а-а, ты про эту Лизу, — улыбнулся я. — А я думал может у тебя какая-то подружка появилась поэтесса, живущая здесь поблизости. Само собой разумеется захватим.

Я повесил пальто и шляпу на вешалку, сел за стол и начал разбирать содержимое портфеля. Юдин так и стоял молча возле двери. И только тут до меня начал доходить смысл его слов.

— Лизу? — снова переспросил я, удивившись теперь ещё больше. — Ты ей уже успел почитать свои стихи?

— Наконец-то до тебя дошло, — вздохнул Юдин, счастливо улыбаясь. — А я уж переживать начал, что тебе всё пофиг.

— Извини, наверно слишком глубоко ушёл в себя после беседы с главным лекарем Питера с утра пораньше, — я отложил в сторону кипу бумаг и снова уставился на друга.

— И когда ты успел? — полюбопытствовал я.

— В последние дни перед нашим отъездом, — хмыкнул Илья. — Шёл по лестнице, она увидела меня и позвала помочь передвинуть шкаф, а то Кузьма Никитович один не справлялся. Я же не могу отказать в помощи такой красивой девушке? Потом я полюбопытствовал её работой, а потом прочитал одно из своих старых стихотворений. Представляешь, она плакала!

— У тебя слезоточивые стихи, это правда, — кивнул я. = Если ты прочитаешь хоть что-нибудь плюшевому мишке моей сестры, он тоже заплачет.

— Ага, ты когда впервые это услышал, ржал, как конь, а она плакала! — настойчиво повторил Илья.

— Ржал? — переспросил я. — Так ты меня наверно путаешь с тем прежним Сашей, а я теперь совсем другой, так что не обобщай. Во сколько начало ваших выступлений?

— В семь вечера, — с важным видом сообщил Юдин. — Позвони, когда будешь выезжать, я на улицу выйду.

— А Лизу где надо забирать, ты знаешь? — спросил я больше с целью выяснить, насколько близко они познакомились.

— Знаю, — кивнул Илья, подтвердив мои опасения.

Твою мать, какой шустрый! Это он во вторник или среду читал ей стихи и в тот же день проводил до дома?

— Но её надо будет забирать с работы, — добавил Илья.

— Послушай, Илюх, я за Лизу перед Курляндским головой отвечаю, — сказал я. Лучше пусть сразу знает моё отношение ко всему. — Если ты её обидишь, я тебе лично голову откручу и вставлю с противоположного торца туловища.

— Ну не зря же она у меня с нужного торца выросла, значит я неплохо соображаю, — хмыкнул Илья. — Да и кого я хоть раз обидел? О чём ты говоришь?

— Я просто предупредил, — сказал я, снова придвигая бумаги к себе поближе, приём назначен с девяти, и я хотел немного разобраться в записях по онкологии. — Кстати, ты в курсе, что она не Курляндская, а Преображенская Елизавета Алексеевна.