С моей стороны было бы верхом неосторожности попытаться вправить ему мозги при свидетелях, даже если бы у меня имелось что ему сказать. В любом случае мы условились, что злодействует Мурлыка строго в одиночку. Однако выступать безучастным наблюдателем мне не возбранялось, и я засеменил следом за процессией, держась примерно в восьми рядах шляп позади Мурлыки и рядах в пятнадцати позади преследуемого им трио.

Никто, похоже, никуда не спешил. Пятая авеню, сами понимаете, была закрыта для транспорта, но один из лимузинов Байноу наверняка поджидал нашу троицу на Мэдисон-авеню, так что времени у Мурлыки оставалось в обрез.

На перекрестке с Пятьдесят четвертой улицей процессия стала пересекать Пятую авеню и продвигалась довольно медленно, поскольку участники парада шли здесь только по трое в ряд. К тому времени как чета Байноу и их спутник достигли противоположного тротуара, Мурлыка уже подобрался к ним футов на восемь – десять. Я же предусмотрительно держался чуть поодаль.

Это случилось, когда они прошагали уже ярдов пятьдесят по Пятьдесят четвертой улице – примерно на полпути до Мэдисон-авеню. Толчея чуть поослабла, но народу все равно была тьма – яблоку упасть негде.

Мурлыка уже наседал троице на пятки, да и я не слишком отставал, как вдруг миссис Байноу резко остановилась, схватила мужа за руку и сдавленным голосом пролепетала: «Я больше не могу! Я не хотела… здесь, на улице… Я не могу дышать! Мил, ты…» Потом отпустила его руку, выпрямилась, напряглась, содрогнулась и рухнула как подкошенная. Спутники успели подхватить ее, но миссис Байноу забилась в конвульсиях и, вырвавшись из их рук, упала на тротуар.

И тут из кольца обступивших ее людей вылетел Мурлыка, сорвал с груди женщины орхидею и, опрометью кинувшись обратно, бросился бежать в сторону Мэдисон-авеню.

Мне оставалось только одно, что я и сделал: устремился следом за Мурлыкой. Во-первых, взбреди кому-нибудь в голову преследовать Мурлыку, вид уже начавшейся погони мог отвратить добровольца от этой затеи. Во-вторых, я просто воспользовался благоприятным предлогом, чтобы улизнуть.

Хотя я уже не пролетаю стометровку за 10,7 секунды, бегаю до сих пор прилично. Но и Мурлыка мчался, как перепуганный заяц, не чуя под собой ног. Когда он добежал до Мэдисон-авеню, я отставал шагов на десять.

Мурлыка завернул за угол и, не сбавляя хода, подлетел к остановившемуся такси, из которого как раз высаживались пассажиры. Он вцепился в ручку дверцы, но я уже был тут как тут. Мы кубарем влетели внутрь и плюхнулись на заднее сиденье.

Таксист повернул голову и лениво осведомился:

– Привидение встретили, что ли?

– Угу, – промычал я, пытаясь отдышаться. – Мой приятель никогда прежде не посещал церковь, а тут вот заглянул, но при виде певчих вдруг перепугался и дал деру. Дом девятьсот четырнадцать по Западной Тридцать пятой улице.

Таксист снова повернулся, оглядел всю улицу, поискав взглядом полицейских или иных преследователей, потом пожал плечами, хмыкнул, и мы покатили.

Когда мы проехали квартал, Мурлыка разинул было пасть, чтобы что-то сказать, но я пригвоздил его к сиденью свирепым взглядом, и он покорно заткнулся. У таксистов обычно острый слух, даже излишне острый, а мне бы не хотелось оставлять за собой лишние следы. Мы и без того уже влипли по самые уши. Поэтому таксисту так и не довелось что-либо услышать. Всю дорогу, вплоть до тех пор, пока машина не остановилась перед нашим старым особняком, ни один из нас не раскрывал рта.

Я первым преодолел семь ступенек крыльца, отпер своим ключом наружную дверь и впустил Мурлыку в прихожую. Отправив на вешалку пальто и шляпу, я повернулся к Мурлыке, чтобы принять его верхнюю одежду, но воришка не спешил с ней расставаться. Он осторожно запустил руку в левый карман пальто и бережно, держа стебель двумя пальцами, извлек из него розовую орхидею.

– Вот она, – гордо заявил он. – Выкладывайте башли. Я спешу.

– Попридержи лошадей, – сказал я. – Мне еще нужно достать наличные.

Пристроив на вешалку его пальто, шляпу на полку, я провел его в гостиную и велел ждать, а сам проследовал в кабинет.

Вульф восседал за столом, заваленным кусками воскресной газеты. Он придирчиво осмотрел меня, убедился, что я с пустыми руками, если не считать фотоаппарата, и рявкнул:

– Ну?

Я прошагал к своему столу, положил на него фотоаппарат и остался стоять.

– Да, сэр. Снимки у меня, орхидея у него. Но сперва я хотел бы…

– Где она?

– Минуточку! Он в гостиной, лелеет цветок и не желает с ним расставаться, пока не получит башли. Деньги по-вашему. А как только он их получит, немедленно улепетнет. Между тем возникли кое-какие сложности. Миссис Байноу упала на тротуар и билась в жесточайших конвульсиях, когда наш приятель подскочил к ней, сорвал с груди орхидею и задал стрекача. Это было настолько некрасиво, что я бы сам с удовольствием схватил его за шкирку и сдал ближайшему полицейскому. Однако меня удержала мысль, что миссис Байноу от моего джентльменского поступка никакого проку не будет, да и вы тут сидите, пуская слюнки. Словом, я побежал за ним. Поймай я его, привел бы сюда пешком. Но я догнал его в ту секунду, как он вскочил в такси. Никакого смысла…

– Я хочу посмотреть на орхидею!

– Подождите. Возможно, нам…

– У нас полно времени. Пусть зайдет сюда.

Мне пришлось уступить, потому что Вульф все равно меня не слушал. Я вернулся в гостиную и привел Мурлыку.

Когда он подошел к столу Вульфа и босс требовательно протянул руку, я решил, что Мурлыка не отдаст ему орхидею, пока не получит деньги, но я ошибся. Вульф свирепо рыкнул, как лев при виде свежего сочного мяса, и Мурлыка послушно протянул ему немного пострадавший, но не слишком помятый побег. Во всяком случае, не менее полудюжины цветков осталось неповрежденными.

Вульф осмотрел их все по очереди, потом достал лупу и, стиснув губы так, что они превратились в едва различимую полоску, принялся методично изучать розовые цветки.

Наконец он отодвинул кресло, встал и, бережно держа хрупкий побег за самый кончик, протопал в кухню, где у нас стояли холодильник и морозильная камера. Вскоре Вульф вернулся, уже без орхидеи, прошагал к столу, грузно уселся и провозгласил:

– Готов уплатить три тысячи долларов за это растение.

Я помотал головой:

– Я – пас. И нечего пожирать меня глазами. С меня хватит. Если хотите договориться с Мурлыкой – валяйте, но без меня. Прежде чем я расплачусь с ним, хотел бы подробно отчитаться, если вы, конечно, сумеете когда-нибудь взять себя в руки и выслушать меня.

– Пф! Я всегда держу себя в руках.

– Вы это кому-нибудь другому скажите. Только потом – сейчас нам некогда. Садись, Мурлыка.

Я уселся за свой стол и принялся отчитываться, не упуская ни единой подробности, что, впрочем, было довольно просто, поскольку ни одного длинного диалога мне пересказывать не пришлось – за их отсутствием. Похоже, Вульф внимал мне.

Закончил я так:

– Все зависит от того, что случилось с миссис Байноу. Насколько я могу судить, нельзя исключить даже эпилептический припадок. Если же дело нечисто и потребуется вмешательство полиции, то легавые в два счета выяснят, что парень, укравший орхидею, незадолго до того подскочил к миссис Байноу перед Святым Фомой. Опознать его для них дело плевое. Как вы считаете, проговорится Мурлыка, когда они его схватят? Наверняка. Рано или поздно, но, скорее всего, рано. Поэтому я считаю, что неплохо бы Мурлыке пожить у нас, пока мы не выясним, в чем дело. – Я посмотрел на свои наручные часы. – Прошло уже больше часа. Могу попробовать выкачать что-нибудь из Лона Коэна.

– Попробуй, – проговорил Вульф, хмуро глядя на меня.

Я развернулся на стуле, снял трубку и позвонил в «Газетт». Обычно мне удается застать Лона на месте. На сей же раз я ждал минут пять, прежде чем он подошел. Лон взял трубку и нетерпеливо пролаял, что страшно занят, чтобы я пошевеливался и не тянул кота за хвост.

– У меня только один вопрос, – сказал я. – Или два. Ты что-нибудь знаешь насчет миссис Миллард Байноу?