Я замолчал, поскольку Кремер повел себя невежливо. Он поднялся и, держа в лапище мой фотоаппарат, так что ремешок свисал до пола, двинулся к двери. Подумав, не собирается ли он двинуться на поиски Вульфа, я потрусил за ним. Однако в прихожей он молча оделся, не дожидаясь моей помощи, и вышел, хлопнув дверью. Я развернулся и прошел на кухню.

Увиденное мною там, как всегда, услаждало взор: самовлюбленный болтун самозабвенно перекусывал, деля легкую вечернюю трапезу с поваром. Фриц примостился на табурете в середине длиннющего стола и отправлял в разинутую пасть молодой эндивий. Вульф за моим столиком у стены увлеченно поливал тимьяновым медом печенье на пахте. Рядом с ним стояли бутылка молока и чистый стакан. Я подошел и налил себе молока. Спросил, где Мурлыка, и получил ответ, что поднос с едой доставлен ему в комнату. Фриц сказал, что в духовке осталась еще уйма печенья. Я поблагодарил и взял себе парочку.

– Знаете, – произнес я как бы невзначай, открывая банку с патокой, – положение складывается преинтересное.

Я полил патокой печенье.

– Ведь в редакции «Газетт» не один только Лон Коэн в курсе, что в среду я интересовался снимками мистера и миссис Байноу. К тому же Кремер, убедившись, что из моего, точнее, вашего фотоаппарата извлечена пленка, почти наверняка пришлет сюда своих ищеек с ордером на обыск. Более того…

– Я принимаю пищу, – раздраженно буркнул Вульф.

– А я не говорю о делах. Это вовсе не дело, а утес, на который вы вскарабкались в погоне за наслаждениями, а теперь висите на самом краю, судорожно цепляясь за него кончиками пальцев. Как, впрочем, и я. Продолжу. Более того, когда они отыщут водителя такси – а они его отыщут, если только пожелают, – то сразу выяснят, что мы с Мурлыкой приехали сюда вместе. Знай я наперед, что случилось убийство, я бы, конечно, не привез его к вам, но…

– Избавься от этой пленки, – приказал Вульф.

– Совершенно верно. Первым же делом поутру. Но «центрекс» – серьезная игрушка. И если все случилось так, как предполагает Кремер, то на одном из кадров может быть запечатлена та самая иголка. Я знаю одно место, где могут быстро проявить пленку и изготовить диапозитивы. Правда, это обойдется недешево. Как вы на это смотрите?

Вульф согласился.

– Хорошо, – продолжал я. – Теперь следующее. Если Кремер, обнаружив, что фотокамера пуста, возьмет ордер на обыск, то как быть с розовой орхидеей? Если вы не способны с ней расстаться, то я предлагаю припрятать ее в оранжерее среди других цветов. Окажись здесь Байноу, этот номер, конечно, не прошел бы, но…

Зазвонил телефон. Я встал, прошагал к аппарату, установленному на полочке, и взял трубку. Поскольку был уже вечер, ответил я так:

– Резиденция Ниро Вульфа. Арчи Гудвин слушает.

Интеллигентный мужской голос, ровный и тихий, вежливо сообщил, что хотел бы переговорить с мистером Вульфом. Я не менее вежливо поинтересовался, кто спрашивает мистера Вульфа, на что звонивший ответил, что не хотел бы представляться по телефону. Это существенно усложнило мою задачу. Я объяснил, что мистер Вульф ест и его нельзя беспокоить, а мне, его доверенному помощнику, возбраняется назначать аудиенцию анонимным лицам. Тогда незнакомец решил сознаться.

Остальное было просто. Положив трубку, я вернулся к столу, вонзил зубы в печенье с патокой и поведал Вульфу:

– Дело принимает занятный оборот. Извините, что не спросил у вас, но я был уверен, что вы пожелаете его принять. Мистер Миллард Байноу будет здесь через полчаса.

Миллард Байноу не стал усаживаться в красное кожаное кресло – он присел на него. Похоже, за все пятьдесят пять прожитых лет миллиардер ни разу не позволял себе рассесться или вальяжно развалиться. Вот и сейчас он примостился на самом краю, выпрямив спину, чинно сведя ноги вместе и уперев кулаки в колени. Пусть вас не смущает последнее обстоятельство. Для человека, привыкшего всю жизнь раздавать направо и налево изрядные куски своего колоссального унаследованного состояния, совершенно естественно сжимать пальцы в кулак.

Как и всем другим, мне были, конечно, прекрасно известны огромный рот и оттопыренные уши Милларда Байноу, а вот его спутника, представившегося мистером Генри Фриммом, я лицезрел во второй раз в жизни. Впервые я увидел его, когда он выходил из церкви Святого Фомы вместе с миссис Байноу. Он был значительно моложе и куда привлекательнее, чем мистер Байноу, и вдобавок не стеснялся своих конечностей. Во всяком случае, он не только свободно развалился в желтом кресле, которое я поставил у края стола Вульфа, но и закинул ногу на ногу.

Байноу явно не знал, с чего начать. Он уже дважды повторил Вульфу, что пришел проконсультироваться по очень деликатному делу, однако, похоже, сама мысль об этом деле совершенно выбивала из колеи. Наконец он нарушил затянувшееся молчание и попытал счастья еще раз:

– Я хочу объяснить, мистер Вульф, что обратился к вам в этом крайне тяжелом для меня положении, поскольку верю в ваши способности, в вашу надежность и порядочность. Мой друг Льюис Хьюитт не единожды рассказывал мне об услуге, которую вы оказали ему несколько лет назад[6]. Рассказывал он и о вас, о ваших привычках и талантах. А он хорошо разбирается в людях. Знаком мне, с его слов, и мистер Гудвин. Вот почему, узнав в полиции о том, что мистер Гудвин был сегодня там, перед церковью, я решил обратиться к вам… По очень деликатному делу.

Он приумолк. Опять «деликатное дело»! Вульф не выдержал.

– И что это за дело? – спросил он.

– Оно чрезвычайно конфиденциальное. Я полагаюсь на вашу порядочность и рассчитываю, что все останется между нами.

– Вы можете на меня положиться во всем, кроме соучастия в преступлении, – сказал Вульф, пристально глядя на него из-под полуприкрытых век. – Если дело связано с гибелью вашей супруги, то я могу вам помочь, сказав, что довольно хорошо информирован о случившемся. Я знаю, как она умерла. Инспектор Кремер приходил сюда и расспрашивал мистера Гудвина. Да и сам мистер Гудвин подробно рассказал мне обо всем, что случилось перед церковью. Примите мои глубокие соболезнования.

– Спасибо. – Байноу склонил голову, потом снова поднял ее. – Вы, должно быть, понимаете, как мне сейчас тяжело… Итак, вы знаете про иголку?

– Да.

– И вам известна версия полицейских, что иголкой выстрелили из фотоаппарата?

– Да. А у вас есть другое мнение?

– Нет, совсем нет. Я сам высказал такое предположение, и оказалось, что и полиция как раз рассматривает эту версию. Другого объяснения я не вижу. Я стоял рядом с ней в церкви, был рядом, когда мы вышли, и оставался рядом до тех пор, пока она…

Он замолк, на его скулах заходили желваки. Несколько секунд спустя Байноу овладел собой и продолжил:

– Извините меня. Мистер Фримм тоже находился рядом и абсолютно уверен, что никто к ней не прикасался. Какой-то незнакомец, правда, подскочил к ней, когда мы только вышли из церкви, но дотронуться до нее не успел. Мистер Фримм отогнал его прочь. И вдруг, сразу после этого, она вздрогнула и прикусила губу. Мы спросили ее, не случилось ли чего, но она только помотала головой. – Он судорожно сглотнул. – Моя жена ни за что не стала бы привлекать к себе внимание на людях. Я полностью поддерживаю полицейскую гипотезу, хотя мое дело непосредственно связано именно с ней. – Он повернул голову к спутнику: – Генри, я предпочел бы, чтобы вы сами объяснили мистеру Вульфу. Вы не против?

– Нет, конечно, мистер Байноу. Я готов, – согласился Фримм. С явной неохотой, как показалось мне. Он перевел взгляд на Вульфа и прокашлялся: – Вы, должно быть, не знаете, кто я такой. Я занимаю пост исполнительного секретаря благотворительного фонда Байноу, в который мистером Байноу вложены весьма крупные средства. Миссис Байноу принимала самое деятельное участие в работе фонда. Я это говорю только для того, чтобы вы знали, чем я занимаюсь. Мистер Байноу хотел, чтобы я рассказал вам о злополучных обстоятельствах, в силу которых я оказался знаком с одним из тех, кто стоял с фотоаппаратом в руках перед церковью Святого Фомы. С молодой женщиной по имени Айрис Иннес.