В дальнем углу перед походной кроватью, на которой лежал какой-то мужчина, стояли пятеро. А слева от меня Ниро Вульф склонился над столом, на котором стояла металлическая коробка с откинутой крышкой, и разглядывал ее содержимое.

Я шагнул в его сторону, заглянул в коробку и увидел набор из восьми ножей с резными рукоятками и лезвиями различной длины, от шести до двенадцати дюймов. Сталь не блестела, но выглядели ножи остро заточенными, угрожающе узкими от длительного употребления. Я спросил Вульфа, кому он собрался перерезать глотку.

– Это «дюбуа», – пояснил Вульф. – Настоящие «дюбуа» старинной работы. Лучшие из лучших. Собственность мистера Корби. Он принес их для участия в разделочном конкурсе, в котором, как и следовало ожидать, победил. Я бы с радостью позаимствовал их. – Он повернулся. – Почему они не оставят беднягу в покое?

Я тоже обернулся и разглядел в щель между столпившимися вокруг кровати, что лежит на ней не кто иной, как Филип Холт, директор-распорядитель.

– А что с ним стряслось? – поинтересовался я.

– Съел что-то не то. Подозревают устрицы. Врач дал ему какое-то желудочное средство. Что за люди – человек животом мается, а они…

– Пойду разгоню их, – вызвался я.

Подойдя поближе, я услышал голос Джеймса Корби:

– Не нравится мне цвет его лица. Я бы все-таки, несмотря на заверения врача, отправил его в больницу.

Пухленький и лысоватый коротышка Корби больше походил на посетителя ресторана, нежели на ресторанного работника. Возможно, именно поэтому он и занимал пост президента профсоюза.

– Согласен, – произнес Дик Веттер.

Я впервые увидел его живьем, хотя часто – куда чаще, чем хотелось бы, – лицезрел по телевизору. Впрочем, случись Дику Веттеру узнать, что, узрев его на экране, я тут же переключаюсь на другой канал, он не стал бы рвать на себе волосы и посыпать голову пеплом.

Двадцать миллионов американцев (в основном женского пола) свято верили, что он лучший ведущий во всей Вселенной. По меньшей мере, самый молодой и смазливый.

Флора Корби предупредила меня, что Веттер будет присутствовать на пикнике, и объяснила причину. Оказывается, папаша телезвезды вот уже без малого тридцать лет убирал грязные тарелки в одном из бродвейских ресторанчиков и наотрез отказывался менять работу.

А вот Поль Раго с Корби не согласился.

– Очень будет жалко, – сказал он. (Вместо «жалко» у него получилось «валко».)

Рослый, широкоплечий, с черной, чуть тронутой сединой шевелюрой и смоляными тараканьими усами, он скорее походил на посла одной из стран, расположенных южнее мексиканской границы, чем на короля подливок и приправ.

– Филип – главное лицо в профсоюзе после президента, и ему следовало бы сказать хоть пару слов. Может, отлежится, пока выступят остальные.

– Прошу простить меня, – вмешался X. Л. Гриффин, импортер вин и яств.

Тщедушный и тощий, с костлявым подбородком и, возможно, кривой (один глаз его подозрительно напоминал искусственный), Гриффин говорил с апломбом человека, фирма которого занимает целый этаж небоскреба в центре Манхэттена.

– Возможно, я не вправе советовать, поскольку не состою в вашей славной организации. Но вы оказали мне честь, пригласив на праздник. И я прекрасно знаю, насколько любят и почитают Фила Холта в вашей среде. Мне представляется, что мистер Раго прав. Люди и впрямь будут разочарованы, если не увидят Фила на платформе. Надеюсь, вы не сочтете меня бесцеремонным.

Снаружи гулкий голос возвестил собравшимся через громкоговоритель, что торжественная церемония начинается.

К кровати подошел полицейский, посмотрел на лежащего Холта, но советов давать не стал и удалился. Вульф также протопал к кучке спорщиков, чтобы взглянуть на больного.

Что касается меня, то я бы, конечно, поместил Холта в больничную палату, проследив, чтобы рядом с ним дежурила молоденькая сиделка и время от времени промокала пот с его увлажнившегося лба. При мне его по меньшей мере трижды начинала бить дрожь.

В конце концов Холт сам разрешил спор, пробормотав, чтобы его оставили одного, и отвернулся лицом к стенке. Подошедшая Флора Корби заботливо укрыла его одеялом, поблагодарив Дика Веттера, который вызвался ей помочь.

Подул свежий ветерок, и кто-то сказал, что не следовало бы оставлять больного на сквозняке. Вульф велел мне опустить полог заднего входа, что я и сделал. Откидной полог никак не хотел держаться, так что мне пришлось привязать его к пластмассовому рожку.

Потом все покинули палатку через основной вход, а я замыкал шествие. Корби, проходя мимо стола, приостановился, чтобы закрыть коробку с ножами, настоящими «дюбуа» старинной работы.

Выступления продолжались ровно один час и восемь минут, причем все десять тысяч ресторанных работников и гостей выдержали их стоя, как настоящие леди и джентльмены.

Вы, по всей вероятности, рассчитываете, что я воспроизведу речи дословно. Но я не только не стенографировал, но и не слушал достаточно внимательно, чтобы запечатлеть их в памяти. Сидя в заднем ряду, я мог видеть бо?льшую часть собравшихся, а на них, скажу я вам, стоило посмотреть.

Первым выступал незнакомый мне субъект. Должно быть, тот самый, который сгонял всех к платформе, пока мы были в палатке. Проквакав что-то невразумительное, он предоставил слово Джеймсу Корби.

Пока Корби ораторствовал, Поль Раго встал со стула, прошагал по проходу между рядами и вошел в палатку. Поскольку он ратовал за то, чтобы Филип Холт произнес речь, мне подумалось, что Раго вознамерился извлечь директора-распорядителя из палатки – живого или мертвого. Но я ошибся.

Минуту спустя Раго вернулся, и как раз вовремя. Не успел он занять свое место, как Корби закончил говорить и слово предоставили самому Раго. Лица ресторанных работников после речи Корби оставались серьезными, но стоило Раго выдать несколько фраз со своим несуразным акцентом, как кругом заулыбались.

Корби встал и зашагал по проходу. Я заподозрил было, что он хочет отомстить Раго за то, что тот демонстративно покидал аудиторию во время его выступления, но Корби оставался в палатке еще меньше, чем Раго. Вернувшись, он сел на свой стул и принялся с самым внимательным видом слушать, как Раго издевается над родным языком.

Следующим выступал X. Л. Гриффин. Председательствующему пришлось опустить для него микрофон. Голос его звучал в динамиках четче, чем у остальных, да и вообще говорил он здорово.

Что ж, подумал я, будет только справедливо, если главный успех выпадет на долю замухрышки. Так что я первым вскочил и бурно зааплодировал, когда Гриффин, закончив, откланялся. Рукоплескания продолжались еще добрую минуту и не стихали, даже когда Гриффин удалился в палатку.

Распорядитель начал представлять Дика Веттера, но телезвезда с решительным видом двинулась к шатру, и нетрудно было догадаться зачем. Веттер подумал, что Гриффин собирается воспользоваться успехом и вытащить к микрофону Филипа Холта, отчего и вознамерился воспрепятствовать зловредному коротышке. Однако вмешиваться ему не пришлось.

Дик Веттер был в двух шагах от входа в палатку, когда Гриффин появился оттуда. Один. Веттер отступил в сторону, пропуская его, а затем скрылся в шатре. Гриффин, сопровождаемый вновь вспыхнувшими аплодисментами, прошагал к своему стулу, и председателю пришлось призвать зрителей к спокойствию, чтобы представить следующего оратора.

В этот миг Дик Веттер вышел из палатки и уверенной поступью прошествовал к микрофону, который пришлось поднимать.

Едва Веттер заговорил, Ниро Вульф встал и, в свою очередь, направился к входу в палатку. Я изумленно изогнул брови. Уж не собирается ли наш толстяк вмешаться во внутренние проблемы руководства профсоюза?

Однако, разглядев выражение лица Вульфа, я тут же смекнул, в чем дело. Края деревянного сиденья уже почти час безжалостно терзали его задницу. И Вульф, который наверняка давно кипел, как чайник, решил хоть чуть-чуть поостыть, прежде чем подойти к микрофону.

Когда он проходил мимо меня, я скорчил сочувственную гримасу, после чего переключился на Дика Веттера. Его мыльный голос (повторяю – мыльный) пузырился из громкоговорителя, и минуту спустя я уже пришел к выводу, что коротышке Гриффину не зря достались овации. Он и впрямь выступил как мужчина, тогда как Веттера, идола десятка миллионов зрителей, так и тянет запить чем-нибудь кисленьким.