Противники замерли в угрожающих позах, не решаясь начать. Внезапно в другой руке Мэла появилось и начало расти мутное переливающееся уплотнение, казалось, втягивающее в себя окружающее пространство. Мордовороты растерялись.

— Трое на одного? — процедил презрительно Мелёшин.

— А ты как хотел? — оскалился Касторский, выглядывая из-за широких спин дружков. — Отдал бы, и без проблем.

Вместо ответа Мэл без предупреждения метнул nerve candi в прячущегося Касторского. Заклинание, рассыпавшись фиолетовыми искрами, впиталось в ноги старосты. Тот повалился на пол, ноги его не держали.

— Ах ты, гнида! — завизжал он.

Бугаи собрались ответить и уже вскинули руки, как вдруг, неловко сбросив заклинания, загнулись и обхватили головы ладонями. Мелёшин, тоже схватившись за уши, не удержал переливающийся мутный сгусток, и тот, сорвавшись, рассыпался на полу с тихим звоном и растаял каплями.

Мэл оклемался первым и выругался трехэтажно на лежащего и поскуливающего Касторского.

— Козлина, еще раз устроишь падлу, я тебе раскрою череп!

Схватил меня за локоть и потащил по лестнице наверх. На следующем этаже он долго тряс головой:

— Надо же, какая сволочь! Оглушил, а ведь видел, что у меня в руках deformi[20].

Я слушала Мелёшина и с пустыми глазами смотрела на свои кривые и косые руки. Только что они создали заклинание легкого оглушения, вернее, совсем даже не легкого, а вполне ощутимого. Если Мэл узнает, что я чуть не покалечила всех участников конфликта, то без сожаления приложит головой о батарею. Заклинание деформации создавало жуткие уродства, стягивая кожу. Представляю, какими красавцами мы заявились бы на лекцию.

Мелёшин продолжал громко возмущаться, а потом переключил недовольство на меня:

— Опять его спровоцировала? Тебя же предупреждали — это в последний раз.

— Никого я не провоцировала, — устало воспротивилась обвинению.

Плечи заломило. Началась отдача — результат неправильно наложенного заклинания. Еще бы знать, каким образом удалось его создать. Но факт остался фактом — у меня получилось!

— Он тебя ударил? — спросил Мэл.

— Не успел.

— Не пойму, почему он к тебе прилип. Мало других развлечений?

— А разве я прыгаю от радости? Как увижу, сразу сердце заходится от страха.

Мелёшин посмотрел на часы:

— Пошли на лекцию. Через две минуты звонок.

По дороге я спросила:

— Как думаешь, надолго у Касторского ноги отказали?

— Твоя беда, что ли? — отрезал раздраженно Мэл.

— Вдруг ему надо помочь?

— Кому надо, тот поможет, — неизвестно почему разозлился Мелёшин. — Он тебя чуть не избил, а ты его жалеешь.

— Я не жалею.

— Помолчи, пожалуйста, — простонал Мэл, — от твоей трескотни голова заболела. И так шибанутая этой сволотой, еще ты добавляешь.

Я благоразумно примолкла, но ненадолго.

— Может, стоило отправить его в медпункт?

Мелёшин посмотрел на меня как на недоразвитую и высказался примерно в том же духе. Ну и пусть.

Время поджимало, мы ускорили шаги.

— Наверное, не имеет смысла говорить о новом долге, — сказала, запыхавшись, потому что едва поспевала за быстро идущим Мэлом. — Я и так в них как в шелках, особенно перед тобой. Но могу поблагодарить.

Он остановился посреди коридора и скрестил руки на груди.

— Давай, начинай.

— Прямо здесь и сейчас?

— Почему бы и нет? — пожал Мелёшин плечами.

— Скоро звонок!

— Тогда поторопись, — сказал он невозмутимо.

— Спасибо за то, что помог с Касторским. — Увидела, что Мэл поморщился, и добавила неловко: — За то, что спас. И за столовую спасибо.

— Неужели? — усмехнулся он. — А я всё ждал, что при удобном случае треснешь поварешкой за то, что не дал вернуться назад.

— Это отдельный разговор.

Мелёшин фыркнул:

— Почему-то не удивлен.

Прогорнил звонок, и мы торопливо влетели в аудиторию. Касторский с дружками так и не появились на лекции.

Последнее на сегодня занятие намечалось со Стопятнадцатым. Я пришла в полупустой кабинет в лабораторном крыле и прождала декана добрую половину отведенного времени, прежде чем он появился, уставший и задумчивый, и повалился на стул.

— Добрый вечер, Эва Карловна! Однако выпал я из жизни. Но ничего, скоро наверстаю. Наконец-то мы разобрали завалы и вылезли из клоаки, в которой нас погребли неутомимые развлеченцы.

— Вам чем-нибудь грозят последствия пожара?

Генрих Генрихович по-доброму улыбнулся:

— Лично мне нет, а вот институту дали хороший подзатыльник. Мы потрепаны и не на щите. У Евстигневы Ромельевны на столе веер штрафных санкций, но это терпимо. Близнецы принесли "черную" славу институту. Благодаря связям ректора, по прессе гуляет байка о бесстрашии растущего поколения, плюющего на многолетние правила. Конечно, всё переврали и поставили с ног на голову, окружив историю мрачным, но привлекательным ореолом. Публике нужны зрелища, поэтому интерес толпы сместили в другую плоскость. Хотя и грязные уловки, но тут уж ничего не поделать. Мы-то с вами знаем, каково было на самом деле, — посмотрел на меня Стопятнадцатый, и весь его вид говорил: "Мы-то знаем, что описавшийся от страха мальчишка Капа вряд ли совершал подвиги в чужой постели".

Я опустила глаза. Кстати, об оскомине.

— Генрих Генрихович, а Капу отчислили из института? Его несколько дней не видно в общежитии.

— Нет, братьев Чеманцевых не отчислили. За них походатайствовали там. — Декан показал большим пальцем в потолок.

— Неужели? На гениев они не похожи.

— Они-то не похожи, но их отец — талантливейший ученый. Узнал о происшествии и попал в клинику с сердечным приступом. Лежит себе, сердце лечит, а бесценнейшие разработки в области висорики застопорились, — пояснил с иронией Стопятнадцатый. — Так что в судьбе провинившихся близнецов принимали участие и первый отдел, и те, кто повыше.

— Понятно. Это радует. Значит, у оставшихся двух парней не нашлось покровителей.

— Правильно размышляете. — Декан вытянул ноги и скрестил их, сложив руки замочком на животе. — И поздравляю вас с успешным собеседованием у г-на Бобылева, прикомандированного к нашему институту.

— Он здесь вроде преподавателя? — ужаснулась я перспективе встречаться с неприятным типом каждый день.

— Упаси бог, — скривился Стопятнадцатый. — Бывает набегами, но регулярно. Поделитесь, как узнали о проверке первого отдела? Если не хотите, можете не пояснять.

— Соседка помогла. Я же смогла почувствовать запах. А вы, Генрих Генрихович, не расскажете, как узнали, что первый отдел собрался проверять?

Мужчина вздохнул:

— Нечто подобное я предполагал, когда утром перед началом допросов Бобылев показал мне и Евстигневе Ромельевне список неблагонадежных учащихся. Однако предупредить вас не было никакой возможности.

Ничего себе! Значит, еще кого-то заподозрили в отсутствии способностей?

— И как… — замялась я, не решаясь продолжить, — подтвердились предположения?

— В одном случае, — обронил коротко декан. — Но пока очень зыбко. Студента пригласили для собеседования в Первый департамент.

Из которого он выйдет уже не студентом. Или вообще не выйдет.

— Эва Карловна, поскольку приближается сессия, хочу предупредить, что договоренность с преподавателями насчет практических оценок по экзаменуемым предметам осталась в силе. Коли мы с вами умудрились выкарабкаться из передряги, спешу обрадовать, что практическая составляющая оформится скромными тройками. Вас устроит?

— Конечно! — воскликнула я с жаром. — Огромное вам спасибо за разученные заклинания. Дважды, нет, трижды — все они пригодились!

— Надеюсь, не в корыстных целях и не со злостным умыслом, — заметил лукаво декан.

— Что вы! Генрих Генрихович, я хотела бы попросить, чтобы Ромашевичевский взял меня на курс снадобьеварения. Там не требуется особого умения в обращении с вис-волнами. А мне очень надо!