Я маялась, а время неумолимо текло. Мелёшин не дождется меня в столовой и снова накажет. Вытащив из сумки утренний оладушек, пожевала и поняла, что зря сунула в рот — аппетит пропал. А вкуснятинку жалко, не выбрасывать же. Пусть Монтеморт попробует столовский деликатес, может, подобреет.

Остаток оладушка полетел в сторону темного пятна. Поначалу ничего не происходило. Потом глыба зашевелилась, заходила ходуном; послышалось громкое фырканье, жуткое клацанье и чавканье.

Кушай, собачка, тебе вечером выпускать меня с книжечкой, и потом неоднократно! — возликовала я, радуясь молчаливой сговорчивости пса. Внезапно гора закряхтела, задрожала и начала вибрировать, издавая жуткие хрюкающие звуки, и чем дальше, тем громче и страшнее. Народ начал испуганно утягиваться из холла в коридоры. Я, струхнув, тоже отбежала подальше, поглядывая от зеркала.

Туша содрогалась и хрипела, и к хрипам добавились свист и взвизги. Дверь вахтерской распахнулась.

— Монька, проглот этакий! Чего опять нажрался? — закричала грозно вахтерша.

Гору сотрясало, и ответа от нее не поступило.

— Монька? — переспросила неуверенно бабуся и тоненько вскрикнула: — Мо-онька! Родименький!

Как истинная самаритянка, она бросилась на помощь псу. Мои же ноги понесли тело в распахнутую настежь вахтерскую. Пока с причитаниями и уговорами Монтеморту делали искусственное дыхание, стимуляцию сердца и массаж голеностопных суставов, я трясущимися руками сняла с крючка связку ключей на огромном кольце, обмотанном лазоревой изолентой. Ну, что за маньяки в этом институте — сплошь любители оттенков синего.

Вслушивалась в вопли и стенания у погибающего Монтеморта, я перебирала дрожащими руками ключи с номерами кабинетов, лабораторий, аудиторий, спортивных залов… Наконец, в ворохе промелькнула бирка: "библиотека". Искомый ключик выдрался из связки с мясом, а брелок погнулся. Раздумывать некогда! Кольцо с ключами швырнулось с расстояния двух метров и — неожиданная меткость! — ловко наделось на крючок. А теперь бегом с места преступления, бочком мимо вахтерши, реанимирующей страдальца-пса.

Хрипы поредели, дрыганья почти прекратились.

— Ох, Монька, бедолага ты мой, — гладила бабуля лапу животного. — Зачем всякую гадость с пола поднимаешь? Зубки-то на лучшем шлифовальном станке заточены, а ты их тупишь. Непрофессионал!

Туша вздрогнула и виновато хрюкнула.

— Ладно, отлеживайся. Но вечером вкусненького не дам. В целях воспитания, — сказала наставительно вахтерша.

Я не ожидала, что псине поплохеет от обычного оладушка. Чем его кормят? Гвоздями, что ли, или шурупами?

Обрадовавшись, что Монтеморт жив, пусть и не совсем здоров, кинулась в столовую, преодолев расстояние за несколько секунд, и удивилась своей скорости. Посмотрела, а Мелёшин с новой подружкой посиживали в полупустом зале.

Подбежав и сев за соседним столом, как велели, я принялась отбивать нервную дробь пальцами. Не до Мелёшина мне сейчас. Вспоминала, на какой из схем видела нужную дверцу. Раздался звук отодвигаемых стульев, и наевшаяся парочка двинулась к выходу. Будто специально дожидались меня. Совсем обленились, не могут холеными ручками унести подносы к мойке!

Обернувшись, я поймала хмурый взгляд Мелёшина. Тебе-то какое дело, питаюсь или нет? Главное, приберу, так что топай поскорее, мне еще нужно изучить планы.

От нетерпения пуще забарабанила по столу. Едва Мелёшин с девушкой скрылись в дверях, я отнесла подносы и метнулась из столовой. Чуть не сбила парочку, бредущую прогулочным шагом, и побежала в юго-западный коридор на третий этаж. Там малолюдно и окна большие и светлые — хорошо разглядывать копии схем.

Устроившись на подоконнике, вытащила листы из сумки и принялась с дотошностью их изучать. Где-то что-то я видела, но на каком из планов и разрезов — не могла вспомнить. Время тикало, лекция приближалась.

Вот она, дверца из банка! Точнее, запасной выход со второго этажа на случай пожара. В северном коридоре, на тупиковой лестнице, по которой отродясь никто не ходил. Законопаченная дверь с лестницей. Пробегу мимо на лекцию и посмотрю.

Ох, и намотала же я километров! Наверное, раскраснелась как помидор от бесконечной беготни.

Схемы не обманули, дверь и правда имелась. Обыкновенная, двухстворчатая. Запиралась на узенький брус, уложенный в металлические пазы, и иных замков не наблюдалось. Засов снимался легко, видимо, после пожара в столовой в здании провели масштабную проверку запасных выходов.

Очень и очень неплохо. Преступный замысел начал обретать реальные контуры. Пути отступления на случай неудачи нашлись.

Отбежав, я принялась разглядывать лестницу со стороны соседнего окна: крутая ли она, сколько ступеней, достает ли до земли или придется спрыгивать. Так усердно считала ступеньки, что приклеилась носом к стеклу.

Неожиданно меня как хлопнули по пятой точке! Взвыв от боли, я подскочила. Передо мной стоял Касторский с дружками.

— Кого это мы выглядываем? — спросил староста, поганенько улыбаясь. — И в весьма иротишной позе.

— Н-никого, — ответила я, заикаясь. Смотрела на старосту, впав в ступор. Встречаются такие люди — парализуют одним своим видом, рождая неконтролируемый страх.

Касторский подошел вплотную и провел по моей щеке ладонью. Я отбросила ее.

— Плохо за тобой присматривают, — осклабился староста. — Дерзкая и неприветливая. Люблю таких, как ты, воспитывать.

И подставил подножку. Не удержавшись, я с размаху уселась на подоконник. Хорошо, что не на пол, но ноги разъехались.

Касторский ухватился за мои колени и развел их.

— Ну и видочек! — заржал, а вместе с ним и его мордовороты.

Вложив всю ненависть, я оттолкнула Касторского, и он, не ожидая сопротивления, отлетел, но недалеко.

— Ах, ты с*ка! — взревел и медленно пошел на меня, закручивая кистью невидимую воронку. В ней появился полупрозрачный, но знакомый хлыст, постепенно уплотнявшийся. Иллюзия получилась хорошей и реалистичной.

Сжавшись, я закрылась, чтобы уберечь живот и лицо. Послышался свист, но удара не произошло. Рядом с Касторским стоял Мелёшин с бледным лицом, и взгляд у него был тяжелый, не предвещавший старосте ничего хорошего.

— Я предупреждал, что мне не нравится, когда за моей спиной пытаются испохабить то, что им не принадлежит, — чужим, не своим голосом сказал он. — Ты нарываешься. Ты уже нарвался.

Мэл свел ладони, что-то неслышно пробормотав, а когда развел, между пальцами переливался бликами фиолетовый многогранник — nerve candi[17], парализующий группы мышц, смотря куда попадет заклинание.

— Только попробуй, гад! — сказал Касторский, отступая за дружков. Его лицо пошло красными пятнами, глаза бегали.

Бугаи пошли на Мелёшина, обкладывая его с двух сторон. Каждый из них тоже создал заклинания: piloi candi[18] и gelide candi[19] больших размеров.

На мгновение забыв о том, что нахожусь в пренеприятнейшей компании, я завороженно смотрела на потрясающее зрелище: вращающийся насыщенно-голубой ершистый шар в руках одного и окутанную белыми нитями, потрескивающую сферу между ладонями другого. Заклинания были столь же прекрасны, сколь опасны своей величиной и последствиями.

Теперь понятно, на что намекал Бобылев, говоря о величии висоратства. Мгновенно создавать из ничего разрушительную красоту — это ли не венец человеческих возможностей?

Залюбовавшись, я не сразу заметила, что Мэл переложил фиолетовый шар в левую руку и принялся медленно обходить противников побоку, в то время как они прикрывали Касторского. Тот трусил и прятался за спинами товарищей.

Дислокация поменялась. Передвигаясь с невероятной гибкостью, Мелёшин сместился и закрыл меня спиной, одновременно перебирая пальцами и наращивая nerve candi. Ох, не повезет тому, кто примет заклинание на себя.