Естественно, все горнисты повымерли и перестали ходить в столовую, однако сия досадная мелочь не переборола неугасимый оптимизм соседки. Испив утреннего кофе с булочкой, Аффа помахала мне рукой на прощание и убежала готовиться к семинару.

На этот раз Алесс сидел у окна, и его огненная шевелюра раздвоилась, отражаясь в оконном стекле. Скоро парень и его стол, ломящийся от яств, станут такой же константой как тетка на кассе. Мой поднос оказался победнее, но тоже полон. Мы с взаимным достоинством поздоровались, и я уселась недалеко от рыжего.

Он развернулся ко мне:

— Ну, как, удачные советы?

— Неплохие, — пожала я плечами, чтобы парень не задирал нос, — но не бесценные. А как дела у тебя?

— Ни шатко, ни валко, но лучше, чем ничего. Если что-то будет нужно, подходи, договоримся.

По словам Алесса я поняла, что меня занесли в список проверенных лиц.

Перед первой лекцией Мелёшин ушел на другой ряд, где общался с парнями, смеясь и подшучивая. Наверное, делился подробностями вчерашнего вечернего вояжа в библиотеку.

Как ни в чем не бывало, я села на свое место и уставилась в раскрытую тетрадь, обдумывая.

Изменится ли что-нибудь после совместной тесноты в библиотеке? Вряд ли, иначе Мелёшин не замедлил бы прояснить. И нужно ли мне, чтобы в наших отношениях что-то менялось? Чтобы запутаться еще сильнее? Чтобы как Эльзушка плакать ночами в подушку, когда он променяет меня на другую? Хотя повода для рыданий пока нет. Чтобы он променял меня на кого-то, нужно, чтобы он променял свою блондинку на меня, а этот вариант попахивал вероятностью ноль целых сто миллионных.

Закружившись с мыслями, я лишь по окончании лекции заметила, что Касторский с дружками присутствовали на ней, оккупировав последние ряды. Значит, ножки старосты оклемались от вчерашнего потрясения.

Мэл не стал задерживаться после звонка и, резво скатившись по ступенькам, покинул аудиторию, не удосужившись поздороваться, будто меня не существовало.

Складывая тетрадь в сумку после второй лекции, я не заметила, как Мелёшин пробрался с другого конца скамьи и сел рядом. Покрутила головой — аудитория опустела.

— Рассказывай, — велел он безапелляционно.

— О чем?

— Что забыла такая бездарность, как ты, в институте с висорическим уклоном? — спросил, взъерошив волосы.

Мэл сказал правду, назвав вещи своими именами, а на правду, как известно, не обижаются. И все же меня покоробило откровенное построение вопроса.

— Прежде всего, здрасте. Учусь.

Он не обратил внимания на приветствие.

— Не заговаривай зубы. Твои потенциалы — нулевые, а между тем Лютик едва не нанизал на указку половину студентов, когда ты стояла рядом, в холле обрушилась люстра, когда ты находилась рядом, Монтеморт выпустил тебя из института, наплевав на неукоснительные правила, Касторский на моих глазах дважды чуть не выпорол тебя и до сих пор не отказался от этой идеи, сколько бы ему не стучали по голове. А я… ну… — тут Мелёшин замялся, — в общем, того… поцеловал тебя.

Поцеловал? Ну, если вчерашнее зажимание между постаментами можно охарактеризовать одним словом, то… возможно, так оно и есть на самом деле, — подумалось уныло. По крайней мере, для Мэла. Загадочное тисканье в темной библиотеке. Развлечение на один вечер. А сегодня, когда наступило осознание, бедняжка начал маяться и искать объяснение вчерашней слабости. То-то сидел на лекциях как невидимка. Наверное, полдня обдумывал, с какого боку подойти к скользкому вопросу и найти оправдание, в первую очередь для своей блондинки.

— Ты умеешь внушать, несмотря на дефенсоры и щиты? — продолжал допытываться Мелёшин.

— Причем здесь я? Не могу я ничего! Ни порчу наложить, ни проклясть толком. Я и гипнотизировать не умею. Неужели думаешь, что мне хочется быть избитой Касторским?

Мэл поиграл пальцами по столу:

— Сомневаюсь. Что-то же должно быть. Я, например, совсем не хотел… — запнулся он, — этого делать. Но почему-то сделал.

Во мне росла обида.

— Я, что ли, заставляла тебя сосаться? Больно надо!

Прокричалась и отвернулась. Не хотела, чтобы он увидел дрожащий подбородок и растущее желание заплакать. Надо же, моя особа так ему противна, что он роет носом землю, старательно ища причины своего поступка.

— Значит так, — заключил Мелёшин. — Принудь меня что-нибудь сделать.

— Как?

— Сообрази уж сама, — сказал он, раздражаясь, — и мысленно внушай.

— Что внушать?

— Да что угодно! — разозлился Мэл. — Хотя бы из окна выпрыгнуть!

Я развернулась к нему. Его брови нахмурились, губы сжались в полоску.

— Отлично! — пожала плечами с равнодушным видом. — Зачем мысленно? Могу и вслух.

— Папена! — Мелёшин выразительно потер кулак.

Демонстративно задрав подбородок, я начала прожигать взглядом доску. Ну, сейчас такое придумаю, мало не покажется! В голове подспудно зашевелился червячок сомнения — а вдруг получится? Страшно представить, неужели я могу оказывать влияние на поступки людей, игнорируя защиту дефенсоров?

Загадала, чтобы Мэл сделал стойку на голове.

— Задумала?

Я кивнула, продолжая пялиться на доску.

— Смотри на меня, — велел Мелёшин. Да пожалуйста!

До чего же красивые у него глаза! А зеленый ободок то сужался, то расширялся, завораживая взгляд. Это еще как посмотреть, кто и кому внушает, — всплыла в голове тоскливая мысль. Интересно, на других девушек он глядел так же, с легкой полуулыбкой и сознанием собственной привлекательности?

Внезапно Мэл подался вперед, обхватил мое лицо ладонями и накрыл губы своими. Он целовался агрессивно, подавляя возможное сопротивление, которого, кстати, и не было.

А дальше наступил туман. Вроде бы я оказалась лежащей на скамье, а Мелёшин, нависая надо мной, покрывал поцелуями лицо, шею, пытал губы. Ощутила, как его рука забралась под юбку и направилась в путешествие по бедру, оставляя за собой раскаленный след. Будто со стороны я слышала невнятную мольбу: "Мэ-эл…" и, по-моему, подталкивала, разрешая ему и предлагая. А он и не отказывался, беря.

Также неожиданно Мелёшин отстранился и исчез из поля видимости. Когда сознание прояснилось, я приподнялась, держась за спинку скамьи, и увидела, что он сидит, дыша как марафонец. Да и я чувствовала себя не лучше. Сердце частыми толчками гнало кровь, руки дрожали.

Мэл потер лоб.

— Ты это загадала? — спросил он, с трудом уравняв дыхание и не глядя на меня. — Вспыхиваешь мгновенно. Не подозревал, что тебе хочется со мной.

— Сдурел? — подхватилась я и залепила пощечину. Впервые кому-то заехала по лицу, и этим кем-то оказался Мелёшин. Не знаю, почему рука поднялась и опустилась на его щеке, оставив яркий красный отпечаток. Эффектно, с громким шлепком.

Схватив сумку, полезла через стол. Мэл попытался удержать, однако я начала вырываться, царапаясь.

— Прекрати! — он попробовал встряхнуть меня, видимо, рассчитывая прекратить истерику.

— Пошел вон! — закричала я, уже не владея собой. — Сто лет не сдался, и еще век тебя не видать!

И с силой оттолкнув Мелёшина, отчего он завалился на скамью, бросилась, сломя голову, из пустого помещения.

Забравшись на чердак, я сидела у окна, уткнувшись с носом в ворот куртки. Одинаково холодно и паршиво — на улице и в сердце. А еще гадко и муторно. Вот если бы, предположим, сейчас замерзнуть, тогда всем станет проще — отцу, Стопятнадцатому, вынужденному меня прикрывать, тому же Мелёшину. Не мучился бы, бедный, придумывая себе оправдания.

Легок на помине. Ругаясь и чертыхаясь, забрался через люк, огляделся, заметил мою скрюченную фигуру в углу и почему-то с облегчением вздохнул. Подошел и сел рядом на корточках, плечо к плечу. Потом поводил перед собой руками, и вокруг ощутимо потеплело. У меня перестал идти пар изо рта, и начали отогреваться руки.

— Теплый колпак, правда, ненадолго, — пояснил Мэл. — Я так и подумал, что ты здесь. Боялся, сиганешь головой вниз.