Лучше бы профессор этого не говорил. Наоборот, я насторожилась и начала вздрагивать от малейшего движения. Однако экспериментатор не собирался колоть и щипать. Он копался с моим пальцем: смазывал, потирал, возил по нему попеременно холодным и теплым, и я потеряла бдительность, расслабившись. От неожиданного укола подпрыгнула на стуле и взвизгнула как поросенок, инстинктивно отдернув обследуемую руку.

— Прошу прощения, больше не повторится, — сказал Альрик, прислушиваясь к чему-то.

Я оглядела потревоженный палец. Цел и невредим. Без видимых ран и хлещущей крови.

— Все равно не верю.

— Хорошо, — неожиданно быстро согласился профессор, убирая лабораторные инструменты в ящик стола. — Напоследок замерим висорические потенциалы.

— Нет! Это закрытый тест, я не даю на него согласия!

Мужчина снова прислушался к тихому гудению ламп и сказал:

— Висограмму снимать не буду. Данные отобразятся на приборе в режиме реального времени. Понимаю ваше беспокойство и даю слово, что о результатах никто не узнает.

Тяжеловесное слово Альрика упало к моим ногам, и я нехотя согласилась. Профессор принес небольшой приборчик с парой датчиков на гибких длинных проводках и предложил для комфортности пересесть на кушетку.

Висограф Альрика был переносным и компактным, в отличие от гробины, с помощью которой в научном городке снимали разновидности моих вис-потенциалов. Отец, обладая нужными связями, обеспечил молчание специалиста, проводившего экспертизу. С каких бы сторон и в каком бы количестве ко мне ко мне не прицепляли датчики — к пяткам или к ушам — абсолютный и относительный потенциалы равнялись глубокому и спокойному нулю. Так что если Альрик надеялся, что "колечко" Некты подарило мне хотя бы крошечный зарядик, то я сильно сомневалась в столь оптимистичном предположении и излила весь имеющийся скепсис на свою физиономию, пока мужчина прикреплял датчики-прищепки к мизинцу моей правой руки и мизинцу левой ноги. Для этой цели, конечно, не потребовалось снимать носки. Важно было обеспечить наибольшее расстояние между конечностями для определения разности потенциалов.

После этого профессор включил прибор, повертел тумблер и выставил нужную шкалу. Висограф ровно и негромко запищал, белая стрелка в окошечке с делениями ушла влево, замерев на отметке "ноль". Альрик понаблюдал за стрелочкой секунд десять и перекрепил датчики на противоположные конечности. Снова вгляделся в прибор. Ноль, уважаемый профессор, всегда будет круглый ровный ноль, как ни старайтесь.

Однако мужчина с бесконечным терпением ученого выискивал новые и новые комбинации точек для замеров, и ответом ему был монотонный писк висографа и штиль стрелки. Пока Альрик с невозмутимым видом перецеплял датчики, я, чтобы развеять неловкое молчание, решила не скучать без дела и заняться собственным просвещением.

— Альрик… Герцевич, а вот духи… которые меняют запах под настроение… Как они работают?

На лице мужчины мелькнула тень улыбки:

— Вас задели слова Штице на коллоквиуме?

— Причем здесь Эльза? — удивилась я. О ней и мысли не было.

Профессор снова улыбнулся непонятно чему.

— В зависимости от настроения мозг посылает команды для выработки разных гормонов, получивших в быту названия, например, гормонов счастья, грусти или возбуждения, а попросту эндорфина или того же мелатонина. Организм реагирует на приказ и микроскопически изменяет множество параметров, в частности, температуру тела, частоту пульса или размер зрачка. Под воздействием изменений молекулы духов, нанесенных на ваше запястье, видоизменяют структуру, и в итоге аромат может приобретать другой оттенок.

— Здорово, — похвалила я достижение висорической науки. — Но получается, что запах может выдать мое настроение. Если мне весело, то пахнет чем-то сладким, если грустно — то прелыми листьями.

— У вас богатая фантазия… Эва… Карловна, — пожурил мужчина, а я чуть не упала с кушетки. Великий Альрик впервые назвал меня не только по имени, но и по отчеству.

Наверное, растерянность отразилась на моем лице, потому что профессор с легкой ухмылкой, не сходящей с лица, продолжил снимать висорические потенциалы, вернее, отсутствие таковых. Ах, если бы случилось чудо, и писк прибора вдруг сменился звуком сирены! Увы, что не дано с рождения, то внезапно не появится однажды зимним вечером на кушетке.

— На самом деле в составе духов запрограммировано несколько основных запахов, дающих разные комбинации. А уж каждый из присутствующих домысливает сам, исходя из чувствительности обоняния и воображения.

— А-а, — протянула я многозначительно. Интересно, а что нанюхал Альрик?

И опять он считал все мысли с моего лица, потому что весело хмыкнул:

— Пожалуй, умолчу о том, куда завел меня нос и богатые фантазии.

Значит, действительно, на коллоквиуме пованивало за километр от моей апатичной физиономии. Я расстроилась, а мужчина, перевесив датчики, утешил:

— Достаточно далеко, чтобы аромат был слабым, но достаточно близко, чтобы почувствовать горечь лимонной полыни.

— Вот видите! При любом устройстве носа запах копирует настроение! — выпалила, а лицо Вулфу стало непроницаемым. И что я не так сказала?

Закончив замеры потенциалов, вернее, замеры бесконечного нуля, Альрик с задумчивым видом смотал датчики. Наверное, придумывал, какой эксперимент можно еще провести.

Неожиданно я вспомнила о зависшей проблеме. Пока профессор соображает о новых опытах, разъясню-ка ситуацию с одним товарищем, мысль о котором свербела шилом, начиная с сегодняшнего утра. Второе упоминание имени-отчества мужчины пошло куда легче:

— Альрик Герцевич, можно зарядить телефон?

Он кивнул и принялся наводить порядок на столе.

Я вытащила из сумки, забытой под кушеткой (виданное ли дело?) Мелёшинский телефон, и отодвинув хлястик, разглядела в пазу штырьки-вилки. Чуть палец не сломала, уж очень туго отошел в сторону противный хлястик. Телефон Мэла я кинула утром в сумку перед выходом из комнатушки, рассчитывая отдать хозяину при встрече и попрощаться. День подходил к концу, а расчет до сих пор не оправдался.

Аппарат воткнулся в ближайшую розетку, и не успела батарейка набрать силушку, как он пронзительно запиликал на все помещение. Альрик посмотрел в мою сторону и отошел к шкафчику с разномастными пузырьками, начав перебирать и пересчитывать лабораторные богатства.

И кто бы мог звонить? Я взяла телефон и посмотрела на оживший экран. Деваться некуда, все равно придется поговорить рано или поздно.

Мелёшин, видимо, не ожидал, что ему ответят, и тоже молчал. Слышно было, что он находился где-то на улице: в моем ухе гудели машины, играла негромко музыка, шуршали шины, взревел двигатель промчавшегося мимо автомобиля, слышались неясные голоса.

А потом Мэл громко воскликнул:

— Папена, отвечай! Не молчи же!

Мне показалось, что в его голосе сквозил страх. Страх перед неизбежностью.

Я долго прокхыкивалась:

— Привет. Телефон разрядился. Только сейчас его всунула…

Мелёшин облегченно выдохнул и вдруг взревел:

— Папена! Ты что, мать твою, вытворяешь?

В телефоне громко хлопнуло, и я почему-то сразу подумала, что это была дверь машины. Мэл выбрался наружу, и для него нестройно гудели десятки машин, а вдалеке кто-то обзывал Мелёшина нехорошими словами.

— Заткнись, козел! — прокричал он куда-то в сторону. — Ты совсем обнаглела? — заорал уже мне в трубку.

Я даже от уха её отняла, оглохнув от рева. И чего так распаляться?

— Не могу сейчас говорить, — пояснила негромко. Альрик с бесстрастным лицом прошел к окну и принялся собирать в пачку снимки моего пальца.

— А я, думаешь, могу? — надрывал связки Мэл. — Да пошел ты, старый пердун! — снова заорал кому-то в сторону на фоне участившихся автомобильных гудков и гневных криков. — Сам такой!

— Я на обследовании.

— На каком таком обследовании? — гаркнул Мелёшин, взбудораженный атмосферой уличного скандала.