— Чтобы оформиться, придется пропустить первую лекцию, — предупредил Генрих Генрихович. — Сперва зайдете в отдел кадров, где получите учетную карточку. В ней поставите необходимые визы, утвердите у Монтеморта и снова сдадите в отдел кадров. Вопросы есть?

— Пока нет, — ответила я бодро.

— Если возникнут, обращайтесь за помощью. Что ж, Эва Карловна, в добрый путь! У вас все получится.

Поблагодарив Стопятнадцатого, я побежала наматывать круги местного чиновничьего ада. Старт произошел с отдела кадров, в котором мне посчастливилось однажды побывать и стать свидетелем героической гибели диковинного пукодела. Теперь роковой угол занимала пестролистная лиана, густо обвивавшая длинный шест.

Меня встретила единственная кадровичка, решившая, что все-таки следует приходить с утра на работу — пышненькая Катин.

— Значит, решили влиться в наш дружный коллектив? — полюбопытствовала она.

— Да, — ответила я кратко.

— Очень интересно, — заключила Катин, тряхнув обесцвеченными кудряшками, и начала оформление.

Покуда девушка сновала от стола к стойке, занимаясь моим вливанием, растение в углу поворачивало иссеченные ромбовидные листья в сторону Катин, следя за ней. Мне почудилось голодное сглатывание в рабочей обстановке кабинета.

— Что за красивое деревце? — кивнула я на лиану, возмущенно затрепетавшую листьями.

— Это заглатеция, — пояснила Катин и для верности отодвинулась от растения, накренившегося к ней. — Из южных стран. Нинелле Леопардовне подарил супруг на годовщину совместной жизни.

— Миленько, — похвалила я. — И прелестно выглядит.

Заглатеция встрепенулась и развернула листья в мою сторону.

— А что ей сделается? — Махнула рукой девушка. — Лопает всё движущееся в радиусе двух метров. Держите карточку. После заполнения и утверждения у Монтеморта вернете нам.

Ну, конечно, самый главный в этом институте вовсе не ректор, а славный добрый Монтеморт. Но до него как до луны пешком.

Первой строчкой в карточке стоял медпункт Морковки, а именно укол типуна под язык и нанесение фискальной полоски на подошву ноги. Погодите, о полоске речь не шла!

Дождавшись звонка на первую лекцию, я резво побежала на медпроцедуру, потому что если буду шаркать как старушка, то и за неделю не успею оформиться.

Как ни надеялась, а Кларисса Марковна меня не забыла. Ее недовольное лицо не растаяло даже при виде учетной карточки.

— Архивное дело. Укол типуна первой степени. Базовый объем — тысяча слов, — просветила она сухо и удалилась в процедурный кабинет, чтобы навести содержимое.

Я задрожала.

— А-анестезия будет?

— Нет, — отрезала фельдшерица из-за приоткрытой двери. — Иначе типун не подействует.

Мамочки!

— А-а это больно? — допытывалась я с нарастающим испугом.

— Кому как, — ответила немногословно Морковка, звякая и бренча.

Ай-яй-яй! — заблеял внутри тоненький голосок. Но сбежать не получилось.

— Проходите, — фельдшерица распахнула дверь. Осталось вползти на подгибающихся коленках и сесть на подготовленный стул. — Откройте рот. Имеете представление об уколе?

— Э-э, — покачала я головой. Очень неудобно говорить "нет" с открытым ртом.

Кларисса Марковна пшыкнула из баллончика на язык чем-то холодным и безвкусным.

— Тысяча слов в жидкорастворимой форме являются маячками. Стоит случайно упомянуть любое из них, как язык онемевает, и его притягивает к небу.

Я захлопнула рот. О последствиях никто не предупреждал.

— Как узнать, какие слова можно произносить, а какие — нет? И пусть не смогу сказать, зато получится написать.

— Вам не разрешали закрывать рот, — отчитала Морковка, и я исправилась. — Типун предохраняет от излишней болтливости, не более того.

Она выудила из-за спины шприц с розовым раствором. Спасите меня кто-нибудь! Колющее орудие вмещало, наверное, пол-литра жидкости, в которой плавала запретная тысяча слов. Караул!

— Сомкнуть глаза! — скомандовала фельдшерица.

Вцепившись обкусанными ногтями в стул, я сдалась на милость Клариссы Марковны, попискивая от страха. Что и говорить, укол оказался будь здоров. Язык онемел и опух. Но всё плохое имеет свойство заканчиваться, после чего начинается самое плохое.

Морковка занесла информацию в обе карточки: медицинскую и кадровую, пока я трогала пальцами увеличившийся в размерах язык. По ходу дела она разъясняла:

— Нечувствительность и припухание тканей — первичная реакция, которая исчезнет через десять минут. Во второй половине дня наступит вторичная реакция. Основные симптомы: слуховые галлюцинации и расстройство речи.

Здрасте, приехали. Если бы Стопятнадцатый предупредил, что меня ожидает, я не согласилась бы на зверскую экзекуцию ни за какие коврижки.

— Симптомы кратковременны и быстро проходят. К вечеру придете в норму, — утешила Кларисса Марковна. — Держите перечень.

На листочке мелким шрифтом с двух сторон перечислялись слова, исключенные с сегодняшнего дня из моей речи.

— Выносить список за пределы института запрещено, — отчеканила Морковка очередное правило. — Теперь фискальная полоска.

Я внимала с помутневшим взором:

— З-зачем?

— В карточке записано: согласно трудовому режиму. Трудовой режим четверти ставки — два часа ежедневно. Переступили порог архива — рабочее время пошло. Понятно?

Я обреченно покивала. Толку-то отказываться? Все равно процесс запущен, и язык, вываливающийся изо рта, — тому подтверждение.

Морковка принесла небольшой приборчик, похожий на считыватель. Пришлось разоблачаться и извлекать голую пятку на свет.

— А можно в другое место? — спросила я робко. Вернее, получилось так: " А мофно ф дфугое мефто?"

— Не положено.

Приборчик проехался по пятке.

— Одевайтесь, — велела фельдшерица.

В ожидании боли я приоткрыла один глаз:

— Уже все?

— Всё, — ответила сварливо Кларисса Марковна, снова сделала отметки в карточках, заставила меня расписаться в полученном удовольствии, после чего распрощалась, не удосужившись помахать на прощание.

С онемевшим языком и с просканированной ногой я поплелась в библиотеку. Несмотря на утро, несколько столов были заняты студентами, охочими до учебы.

Бабетта Самуиловна с видимым расстройством расписалась в строчке, ей причитающейся. Своей росписью она подтвердила согласие на свободную выдачу книг из библиотечных фондов в мои загребущие ручки. Конечно же, библиотекарша давно классифицировала меня как тайного вандала, читающего учебники жирными пальцами, загибающего уголки у страниц или, того хуже, склеивающего листочки жевательной резинкой. Но ведь я не такая! Однако Бабетта Самуиловна, как все возвышенные и утонченные натуры, делила окружающее на черное и белое, и не подозревала о существовании сереньких личностей вроде меня. Хотя в общежитии до сих пор томились в заложниках три институтских учебника, которые следовало вернуть обратно.

После библиотеки пунктом назначения стала бухгалтерия на осточертевшем полуторном этаже. Искомый кабинет скрывался за дверью с мозаичными стеклянными вставками. Стены и потолок помещения являли собой какофонию форм и цвета. Желтые круги наслаивались на фиолетовые овалы, цепочка оранжевых ромбиков пронзала розовый эллипс, пятна зеленых квадратов теснились рядом с голубыми треугольниками. Аляповатая штора с зигзагами дикой расцветки дополняла визуальный стресс.

Из-за массированной атаки на глаза неподготовленное зрение разъехалось, и я не сразу заметила, что, кроме меня, в кабинете находились живые люди. Женщина с изможденным лицом уткнулась в бумажную скатерть со столбиками цифр, щелкая на счетах с бешеной скоростью. За ближайшим столом обитал молодой мужчина.

— П'ошу, — указал он на стул. — П'исаживайтесь.

Мужчина был в подтяжках и с длинными патлами, торчавшими во все стороны. Не мешало бы ему причесаться, прежде чем садиться за работу. Хотя в красочном месте, наполненном экспрессией, у кого угодно волосы встанут дыбом.