ШАМАНОВА ГАРЬ

Рассказ

^{В темноте ничего нельзя было разглядеть. Скупое пламя зажженной лучины робко выхватило из мрака земляной пол, и охотники растерянно переглянулись… Почти у самых дверей, разбросив руки, задрав в потолок редкую бороденку, лежал мертвый Аплин. Чья-то безжалостная жестокая рука расправлялась с лисьенорцами.}

Однажды осенью мне по долгу службы пришлось на небольшом катерке обследовать верховье лесосплавной сибирской реки Чулым. Кроме меня и путевого мастера Акима Ивановича, в состав нашей экспедиции входил моторист катера Петр Лукашкин.

Широкоплечий, с добродушным, всегда улыбающимся лицом, Лукашкин оказался заядлым охотником. Стоило нам причалить на ночевку к какому-нибудь обстановочному посту, моторист тут же брал ружье и отправлялся на озера. Возвращался он, как правило, в темноте, и всегда с добычей.

Несколько раз пробовал охотничью удачу и я. Однако мне не фартило. И вот в один из вечеров, когда мы втроем в тесной каютке катера пили чай, Лукашкин взглянул на прислоненное к стене каюты ружье и, как бы утешая меня, заметил:

— Завтра мы с вами в Шаманову Гарь сходим, там наверняка повезет!

Аким Иванович, будто поперхнувшись, кашлянул, поставил на стол кружку и недовольно поднял лохматые брови:

— А ты был хоть раз в Шамановой Гари?

— Ни разу! Но ведь вы сами говорили, что глухарей там — тьма! — и Лукашкин повернулся ко мне: — На озерную не везет, боровую дичь по промышляем.

— Промысловик нашелся! — с еще большим недовольством буркнул Аким Иванович.

Мне было понятно недовольство старого мастера. Шаманова Гарь слыла в районе, который мы обследовали, весьма мрачным углом. О ней среди местного населения ходило множество противоречивых легенд, общим в которых было только то, что название Гари связано с таежным пожаром. Тяжелые мысли навевал сам ее вид. На протяжении нескольких километров вдоль берега торчали высокие обуглившиеся стволы когда-то могучих деревьев. Между ними тянулась молодая поросль, но черные великаны, как мрачные надзиратели, возвышались над ее кронами. В прибрежной части Гари не встречалось никакой живности. Только где-то в глубине ее, видимо, было болото — по осени туда каждое утро тянулось множество матерых глухарей.

…К Шамановой Гари наш катерок подошел рано утром. Заслышав стук катерного мотора, с песчаного берега то и дело снимались один за другим глухари и, тяжело пролетев над рекой, скрывались за черными стволами. Глухарей было так много, что, несмотря на ворчливое недовольство Акима Ивановича, я все-таки поддался охотничьему азарту и сам сагитировал Лукашкина пойти в Гарь.

— Если блуждать начнете, стреляйте, — видя, что нас не отговорить, посоветовал Аким Иванович. — Я сиреной с катера сигнал подавать стану, на него и держитесь в случае чего…

Мы заверили мастера, что все будет нормально, и, спрыгнув с узенькой палубы на берег, стали пробираться к тому месту, где, по нашим предположениям, должны были отсиживаться глухари. Под ногами путалась усыпанная пожухлыми листьями трава, крупные обгоревшие сучья торчали почти на каждом шагу. Время и ветер стерли с обуглившихся стволов сажу, и теперь они походили на столбы из чернолоснящегося камня.

Лукашкин отдал мне свою двустволку и шел стороной, в нескольких метрах. Изредка мы перебрасывались словами. До меня доносился хруст сушняка под его ногами.

— Глухарь! — неожиданно закричал Лукашкин. — Смотрите, смотрите!.. В вашу сторону полетел!

Машинально вскинув ружье, я тотчас увидел тяжело поднимающуюся птицу. Гулко ударил выстрел и раскатистым эхом затих в глубине Гари. Глухарь, осев на одно крыло, вильнул в сторону и скрылся из виду.

Позабыв обо всем, в порыве охотничьего азарта я бросился вперед сломя голову. В стороне, будто напуганный сохатый, ломился через заросли хвойного молодняка Лукашкин. Высохшие сучья царапали руки. Влажная от утренней сырости паутина неприятно липла к лицу, больно стегали колючие ветки. Я твердо верил, что вот-вот наткнусь на подстреленного глухаря, и отчаянно лез все дальше и дальше в заросли. Неожиданно под ноги мне попало что-то твердое, похожее на камень. Нагнувшись, я раздвинул рукой траву и от неожиданности отпрянул назад — у самых ног, уставившись в небо пустыми глазницами, лежал человеческий череп.

— Петро-о-о!.. — позвал я Лукашкина.

— Оо-о-о… — эхом откликнулась Гарь.

— Сюда-а! — снова крикнул я.

— А-а-а… — глухо ответила Гарь, и от этого по спине скользнул противный холодок.

Кусты рядом со мной затрещали, из них выглянул вспотевший Лукашкин.

— Есть один?.. — запыхавшись, спросил он.

Стволом ружья я указал на землю — череп чернел пустыми глазницами и хищно щерил редкие зубы. Рядом с ним торчали из травы острые пожелтевшие кости скелета.

— Из охотничьего ружья, пулей… — тихо проговорил Лукашкин, показывая на круглое отверстие в правом виске черепа. Помолчав, он добавил: — Сразу насмерть…

— Пошли! — потянул я его за рукав, совсем забыв о подстреленном глухаре.

Аким Иванович встретил нас недовольно. Начал было упрекать, что напрасно потеряли время, но, узнав о том, что мы видели, сразу приказал Лукашкину заводить мотор. Весь день он хмуро молчал и лишь вечером, когда солнце опустилось за угрюмую стену прибрежной тайги, пересиливая шум тарахтящего мотора, громко проговорил, повернувшись ко мне:

— Ночевать остановимся у бакенщика Иготкина! — И показал на приближающийся обрывистый берег, над которым темнел кряжистый кедр, а под его мохнатыми лапами светилось окно постового домика.

Видимо, услышав стук приближающегося мотора, на берегу показался рослый сутуловатый человек. Подождав, пока мы причалили, он спустился к самой воде и, увидев Акима Ивановича, заметно обрадовался. Это был довольно крепкий старик, которому, если бы не седые волосы и такая же белая окладистая борода, можно было дать не более шестидесяти лет. Из-под расстегнутого брезентового плаща виднелась флотская тельняшка, плотно обтягивающая могучую грудь, и чувствовалось, что старик, несмотря на возраст, обладает завидной физической силой.

— Вот это и есть Степан Егорович Иготкин, — знакомя нас, сказал путевой мастер.

— Ну, паря, Акимушка, ты всегда к самой стати являешься — только что уха у меня вскипела, — протягивая для рукопожатия широкую ладонь, проговорил старик. — Пошли в мою хату, пошли! Ужинать будем. Редко-ить такие гости ко мне заглядывают.

Обиталище старика ничем не отличалось от жилья других бакенщиков, но вот стены, тускло освещенные лампой, были почти сплошь увешаны Почетными грамотами. В таком количестве мне не приходилось видеть их ни на одном обстановочном посту: в аккуратно застекленных рамках они висели, как на выставке. Среди прочих выделялась одна, в которую была вставлена цветная журнальная обложка с фотографией морского офицера, очень похожего на Степана Егоровича.

…Когда котелок с ухой опустел, мы с Лукашкиным присели на топчан, стоявший рядом со столом, достали папиросы и одновременно протянули пачки Иготкину.

— Спасибо, пари, — отказался Степан Егорович, развязывая кисет. — К махорке привык, от нее будто мозг светлее работает.

Сытный ужин и тепло, исходящее от жарко топящейся печки, разморили нас. Хотелось лечь прямо на голые доски топчана и тут же заснуть. Лукашкин сидел, прислонившись спиною к стене, низко опустив голову. Неожиданно он посмотрел на меня и проговорил: