— Откуда же, Федя, кресты в роднике оказались? — недоверчиво спросил Кротов.

— Видно, служители после революции зарыли их в землю, а они с водой выплыли. Кресты не для земли делаются.

— По-твоему, Репьев на самом деле мог найти крест?

— Мог найти, а мог и украсть.

— У кого?

— У тех же цыган.

— Думаешь, за это цыгане и убили Репьева?

Кузнец торопливо перекрестился:

— Упаси бог так думать. Винить цыган не хочу. Верней всего, кто-то другой на Гриню руку наложил.

— Кто же, по-вашему? — спросил Антон.

— Я ж ничего особого не знаю. Только подсказываю, что у пасечника был золотой крест.

— Почему уверены, что после убийства Репьева этот крест на пасеке не обнаружен?

Кузнец растерянно посмотрел на Антона, затем на Кротова, но ни слова не произнес.

— Вопрос поставлен конкретно… — строго-официальным тоном начал было Кротов, однако, перехватив осуждающий взгляд Бирюкова, закончил почти просяще: — Ты, Федор Степаныч, не скрывай от нас правды, поскольку, сам знаешь, от этого зависит раскрытие серьезного преступления.

Кузнец посмотрел на него:

— Я ж на самом деле не знаю, можа, нашелся крест, можа, нет. У меня другая думка: пока пасечник не показывал золото — был жив, а как только показал — жизни лишился.

Золотой крест не на шутку заинтересовал Бирюкова, но сколько он ни старался узнать у кузнеца что-нибудь определенное, тот отделывался туманными предположениями и, похоже, сожалел, что затеял этот разговор. Исподволь наблюдая за морщинистым рыжеватым лицом, Антон несколько раз приметил, будто кузнец хочет в чем-то признаться и никак не может набраться для этого решимости. Стараясь приободрить его, Антон сказал:

— Федор Степанович, коль уж решили помочь розыску, то помогайте до конца.

— Боюсь с толку вас сбить, — мрачно обронил кузнец.

— Не бойтесь. Мы разберемся.

Лицо кузнеца как будто посветлело. Глядя на иконы, он вдруг перекрестился и, повернувшись к Антону, словно извиняясь, заговорил:

— Вчерашним вечером бригадир Гвоздарев и молодой офицер из милиции спрашивали меня: все ли цыгане в день убийства были на работе? Со страху сказал, что все, а как после одумался, то одного не было…

— Кого именно?

— Левкой его зовут, — тихо сказал кузнец и опять перекрестился. — Прости меня, господи, грешника твоего. Не по злому умыслу сказал неправду, извелся от такого греха за сутки.

— Почему Левка не вышел в то утро на работу?

— Чего не ведаю — того не ведаю.

Черный кот, долакав молоко, сыто потянулся, подошел к порогу и уставился на кузнеца светящимися в сумраке зеленоватыми глазами. Кузнец поднялся и выпустил его за дверь. После этого опять сел у стола. Морщинистое лицо его повеселело. Бирюков, размышляя о золотом кресте, вспомнил, что при осмотре места происшествия на пасеке не обнаружили даже столового ножа, необходимого в повседневном обиходе.

— Михаил Федорович, — обратился он к Кротову, — у Репьева на пасеке был какой-нибудь нож?

— Безусловно. Репьев пользовался охотничьим ножом. Он ему для пасечных дел требовался и… Понимаете, товарищ Бирюков, как зима обычно ляжет, в селе начинается массовый забой личного скота. Это праздничный месяц для Грини Репьева был — нанимался резать свиней да бычков. Туши свежевать мастерски умел. Денег за работу не брал, а поллитровку и свеженины на закуску полную сковороду — обязательно.

— Сломал Гриня недавно тот ножик, — неожиданно сказал кузнец.

Кротов удивился:

— Мне этот факт не известен.

— Сам Репьев говорил, просил сделать финку. Я отказался, дескать, без разрешения участкового не имею права такие ножи изготовлять.

— Правильно поступил, Федя, — Кротов солидно кашлянул и, как будто внезапно вспомнив, сразу спросил о другом: — Тебе не известно, чего приезжие шоферы к Степану Екашеву в гости зачастили?

— Самогон Степан продает. По рублю поллитра.

— Сведения достоверные?

— Своими ушами в кузнице от шоферов слышал.

Кротов виновато посмотрел на Антона:

— Факт вопиющий. Завтра же ликвидирую у Степана самогонный аппарат.

Антон, задумавшись, спросил:

— До того, как поселиться на пасеке, Репьев у кого в Серебровке жил?

— У Екашевых, — быстро ответил Кротов и заинтересовался: — Имеются какие-то предположения?

— Просто связь ищу…

От кузнеца Бирюков и Кротов ушли поздно, когда деревня уже засыпала. Тишину прохладной ночи нарушал лишь приглушенный расстоянием рокот комбайнов, работающих за деревенской поскотиной в ночную смену.

— Полагаю, заночуете у меня? — спросил Кротов.

— Нет, Михаил Федорович, пойду в Березовку, — ответил Антон. — Надо проведать родителей, почти год их не видел.

— Зачем идти? На мотоцикле через пять минут в Березовке будем. А утречком за вами подъеду.

— Спасибо, Михаил Федорович.

Хлопотавшая на кухне невысокая худенькая Полина Владимировна не то удивленно, не то обрадованно всплеснула руками:

— Антоша, сынок! Вот не ждала — не гадала. Отца жду, слышу — мотор под окнами фыркнул. Подумала, что наконец-то вернулся Игнат с полей, а тут ты заходишь в дом. Почему телеграмму о приезде не отбил? Надолго ли заглянул?

— Переночевать только, — поцеловав мать, сказал Антон.

— Что так коротко?

— Не в отпуске — по работе приехал.

— Не с пасечником ли серебровским разбираться?

— Угадала.

— Ох, сынок, какое несчастье сотворилось… Сколько живем, такой беды не видывали. — Полина Владимировна засуетилась по кухне. — Да ты снимай пиджак, умывайся с дороги. Сейчас ужин соберу, отец вот-вот должен подъехать. Хлеба нынче добрые удались, так он ни свет ни заря уезжает в поле и лишь заполночь домой возвращается.

Повесив на вешалку фуражку и форменный пиджак, Антон снял галстук. Расстегнул ворот рубахи, быстренько умылся и, присев к столу, спросил:

— Дед Матвей спит?

— В поле с отцом на машине утащился. Говорит, надоело телевизор смотреть, вези, Игнат, по полям — хочу своими глазами увидеть, как в колхозе хозяйствуешь.

— Все здоровы?

— Слава богу. С прошлой недели у отца в плече осколок заныл, так он уже четвертый десяток лет у него каждый раз к непогоде ноет.

— Значит, ненастье ожидается?

— Позавчера, сказывают, над райцентром весь вечер гроза бушевала, а у нас ни единой слезинки дождевой не выпало. — Полина Владимировна тревожно посмотрела на сына и вдруг спросила: — Видать, запутанное убийство, если тебя даже из Новосибирска прислали с ним разбираться?

— Я, мам, теперь в районе буду работать, начальником уголовного розыска, — сказал Антон.

— Зачем, сынок, тебе это начальствование? Зачем голову в петлю совать?

— Ну, какая ж тут петля?

— Самая настоящая. Уголовники ведь не пышки в карманах носят, а револьверы да кинжалы. И за примером далеко ходить не надо. Вчера ведь только, говорят, серебровскому пасечнику голову напрочь отрезали. Тревожно, сынок, что-то у меня последнее время на душе. Недавно с отцом о тебе говорили. Он на войне смертей навидался, не робкого десятка мужик, и то со мной согласился: перешел бы ты в адвокаты. Работа адвокатская, говорят, хорошо оплачивается. Спокойней на ней и благородно.

Антон улыбнулся:

— Если все юристы перейдут в адвокаты, то и защищать некого будет. Кто ж ловить-то преступников станет?

— Кому нравится, тот пусть и ловит.

— Вот этим я и занимаюсь.

— Так ведь риск-то какой, Антоша…

— Волков бояться — в лес не ходить.

Осветив окна фарами, у дома остановился «газик». Лязгнули дверцы, и тотчас послышался громкий голос деда Матвея:

— Не доказывай мне, Игнат, не доказывай! Поповщина — земля пшеничная, а за Винокуровским наделом никогда пшеница не родилась. Там же хвощ вовсю прет, закисленная почва. Вот рожь в нынешний год ты на том клину собрал бы.

— На удобрения с агрономом понадеялись.

— Чо, паря, твои удобрения? Химия есть химия! Отравили землицу — и только!