— Посмотри, мать, на свою невестку. Чем не артистка, а?

— Красивая девушка, — согласилась Полина Владимировна и недоверчиво посмотрела на Антона. — Это правда, сынок?

— Правда, мам, — опять улыбнулся Антон и, спрятав фотографию в бумажник, сказал: — Давайте спать ложиться. Кротов за мной приедет ни свет ни заря.

— Да и мне к семи утра надо в правлении быть, — поддержал Игнат Матвеевич.

Несмотря на ранний час, в коридоре серебровской конторы дым стоял коромыслом. Как бы ни была отлажена работа в бригаде, на утренней разнарядке всегда выявляется что-то «вдруг». У комбайна вдруг «рассыпался» подшипник и без мастерской-летучки там дело — труба; у одного из тракторов во втором цилиндре вдруг «полетел» поршень, который — страшный дефицит! — можно достать только в райцентровской «Сельхозтехнике»; кузнецу для ответственной поковки вдруг понадобился древесный уголь, а где его взять теперь, и сам кузнец не знал. Даже скотники и те вдруг надумали перегонять дойный гурт на новые выпаса и пришли к бригадиру за советом: «А то обождем, Витольд Михалыч, денек-другой? Надои молока, кажись, пока не снижаются»…

Толклись люди в конторском коридоре. Судили-рядили о колхозных делах, шумели-спорили, дымили табаком. И каждый норовил проскользнуть в кабинет к бригадиру раньше другого. Всем было позарез некогда, всем — срочно!

И бригадир Гвоздарев, сдвинув на затылок флотскую фуражку, которую не снимал даже в кабинете, срочно отправлял к остановившемуся комбайну мастерскую-летучку; на собственном мотоцикле гнал нарочного в «Сельхозтехнику» за дефицитным поршнем; хватался за телефон в поисках древесного угля, которого «раньше на селе было хоть пруд пруди, а теперь — сгори он синим огнем! — в век электричества дефицитом стал»; вытирая вспотевший лоб, советовал скотникам, что не стоит, мол, дорогие товарищи, дожидаться, когда надои снизятся — поднимать их тяжело будет, сами знаете. И скотники соглашались: ясно дело, Витольд Михалыч, знаем…

По мере того, как колхозники покидали бригадирский кабинет, разноголосый шум за его дверью постепенно утихал. Уже в девятом часу, проводив взглядом монументальную повариху, приходившую жаловаться на лихача-Торопуню, который самосвалом раздавил новенькую алюминиевую флягу с молоком, бригадир, будто владыка морей Нептун, наконец-то укротил в коридоре стихийный гул и, наслаждаясь воцарившимся штилем, облегченно вздохнул:

— Теперь перекурить можно…

На вид Гвоздареву было около сорока пяти. Плечисто-сутулый, с загоревшим до смуглости крупным лицом и воспаленными от недосыпания глазами, он в своей флотской фуражке больше походил на корабельного боцмана, чем на колхозного бригадира.

— Витольд Михайлович, — заговорил Антон, — когда Барабанов должен вернуться в Серебровку?

Разминая в толстых пальцах тоненькую папироску, Гвоздарев недолго подумал:

— Покупка машины — дело одного дня. Вчера вечером надо бы Андрею появиться, но пока что нет его… — Прикурив, посмотрел на Антона. — А что, нужен вам Барабанов?

— Он в день убийства утром на пасеку заходил и, вероятно, последний из серебровцев видел пасечника живого.

— Да?..

Антон рассказал, как Тропынин высадил Барабанова возле пасеки, где тот хотел взять меду для родственника из райцентра, у которого собирался занять в долг недостающую сумму денег. Гвоздарев, внимательно выслушав, пустил к потолку густое облако табачного дыма и сердито заговорил:

— Неужели Андрей в райцентре загулял? Шурин у него там живет на улице Кирпичной, Костя Ляпин. Неужели машину обмывать начали? Ну, всыплю, когда появится!

— Адрес этого шурина знаете?

— Номер дома не помню. Да там все Костю знают.

Антон пересел поближе к телефону.

— Попробуем через милицию поискать.

Слава Голубев ответил так — быстро, словно ждал — когда прозвучит этот телефонный звонок… Выслушав Антона, скороговоркой прочастил:

— Минут через двадцать побываю у Кости Ляпина и, если Барабанов у него, мигом направлю в Серебровку.

— Сначала сам с ним поговори насчет пасечника, а после смотри по ходу дела, — подсказал Антон. — И вот еще что, Слава. Попроси Петю Лимакина, чтобы он побеседовал с чубатым гитаристом из табора. Понимаешь, надо узнать, где этот Левка был утром в день убийства. На работе, во всяком случае, как стало известно, его не было.

— Я собственными ушами слышал от кузнеца, что утром в день убийства все цыгане были на работе, — словно с недоумением проговорил Голубев.

— Тебе так кузнец сказал, мне — по-другому. Словом, надо проверить.

— Проверим.

— О результатах сразу звони. Я буду ждать звонка в кабинете бригадира.

— Понятно.

Бирюков положил трубку. Участковый Кротов резко поднялся и, зашагав по кабинету, заговорил, обращаясь к Гвоздареву:

— Тебе известно, Витольд Михалыч, что Степан Екашев самогоноварением у нас занимается? Или тебе ничего не известно?..

Гвоздарев насупился:

— Зачем ему самогон? Он же непьющий.

— За воротник льющий, — скаламбурил Кротов. — Приезжим шоферам продает, по рублю пол-литра. Ты понял, какие дела у нас под носом, можно сказать, делаются?

— За приезжих я — не ответчик, — будто с облегчением сказал Гвоздарев. — А с Екашевым сам меры принимай. Он теперь пенсионер, мне не подчинен. Магазину я строго-настрого запретил спиртным торговать на время уборочной…

— Потому приезжие и потянулись к Екашеву! — перебил Кротов. — Кто тебе дал право запрещать торговлю спиртным? Ты что, Председатель Президиума Верховного Совета?

— Мне хлеб надо до последнего колоска убрать, — хмуро обронил бригадир.

— Узко подходишь к делу.

— Это почему же?

— Потому, что, запрещая винно-водочную торговлю, способствуешь самогонщикам сбывать их продукцию. К тому же, запрещение твое незаконное. Знаешь, что за это может быть, если районные власти узнают?..

— Я знаю, что государству убыток будет, если хлеб под снегом останется. А то, что Степан Екашев пол-литру-другую самогона приезжим алкашам споит, меня абсолютно не щекочет.

— По-твоему, пусть Екашев безобразничает?

— Ну, допустим, безобразие мы прекратим… — Гвоздарев, бросив в пепельницу искуренную папиросу, достал новую. — Надо сегодня же разбить у Степана самогонный аппарат да штрафануть его для острастки.

— А если вместо штрафа на товарищеском суде пропесочить?

Бригадир отрицательно покрутил головой:

— Нет, Михаил Федорович, это лишнее. Степану жить от силы месяц осталось, а мы его песочить начнем…

— Он еще нас с тобой переживет.

— Нет, — бригадир, прикуривая, опять крутнул головой. — Совсем плохим Степан стал. Вчера его видел. Говорит, впридачу к туберкулезу старая грыжа открылась, а в больницу ни под каким предлогом ехать не хочет.

— Екашев туберкулезник? — заинтересовался Антон.

— Лет десять уже барсучье да собачье сало пьет.

Антон быстро взглянул на Кротова:

— Не Екашев ли застрелил Букета?

— Полагаю, вполне такое возможно, — тоже быстро согласился Кротов. — Кобелек у Хлудневского был очень упитанный и чистоплотный.

За окном внезапно закудахтали испуганные куры. Тут же послышался приближающийся гул автомобильного мотора, и возле конторы, будто наткнувшись на невидимую стену, остановился запыленный самосвал. Увидев через окно выскочившего из кабины Тропынина, бригадир нахмурился:

— Как с цепи сорвался молокодав. Сейчас оправдываться станет за новую флягу.

А Тропынин между тем достал из кабины что-то похожее на ружейный приклад, громко хлопнул дверцей и со всех ног бросился к конторе. Ворвавшись в бригадирский кабинет, он возбужденно оглядел присутствующих. Протягивая Антону Бирюкову перемазанную илом куцую винтовку, выпалил:

— В Крутихе нашел, товарищ капитан! У мостика…

Это была старая винтовка со стволом, расточенным для стрельбы дробью и отпиленным, примерно, на три четвертых своей длины. Судя по ржавчине на месте отпила, сделан он был давным-давно. Антон осторожно потянул затвор. Из патронника показалась стреляная ружейная гильза тридцать второго калибра.