— Тут Козаченко и «поучил» сестру цыганским бичом, — доставая пачку «Беломора», закончил прокурор.

— Чего сам Козаченко испугался? — спросил Антон. — Почему он весь свой табор на ноги поднял?

— Пока Козаченко искал угнанную лошадь, табор стихийно снялся. Цыганенок Ромка панику устроил. Тоже разыскивая лошадь, он после выстрела примчался к пасечной избушке. Увидев окровавленного пасечника и убегающую Розу, мальчишка стриганул в табор с криком: «Розка Гриню насмерть запорола!»

— Ну, а кто горло Репьеву перерезал?

Прокурор развел руками.

— Это не сочинение на заданную тему? — опять спросил Антон.

— Цыгане все до единого подтверждают показания Козаченко.

— Надо, Семен Трофимович, освободить его из-под стражи.

— Освободить не трудно, но как бы после этого весь табор не разбежался. Двоих-то уже только в Толмачево удалось перехватить. — Прокурор затянулся папиросой. — Подозрительно, чего Левка с Розой надумали отсюда улизнуть, если не чувствуют своей вины?

В разговор вмешался Лимакин:

— Козаченко говорит, что они не первый раз пытаются порвать с табором. Любовь, дескать, у них.

— Как бы эта любовь нам боком не вышла. Преступник-то пока на воле гуляет. — Прокурор посмотрел Антону в глаза. — Конечно, Козаченко сегодня же освободим, но Левку и Розу из числа подозреваемых, мне кажется, исключать рано.

— Улики против них веские, — согласился Антон. — Каких-либо примет того мужчины, который подбегал к пасеке, Роза не приметила?

— Только — зеленый плащ, вроде солдатского. Мы пробовали за эту примету ухватиться, но такими плащами в районе с самой весны торгуют.

Лимакин усмехнулся:

— Даже у нас с Семеном Трофимовичем по такому плащику имеется.

— Да, да, — подтвердил прокурор и обратился к Антону: — Хотя бы общую картину преступления представляешь?

— Предположительно…

— Как, по-твоему, дело было?

— По-моему, дело было так… — Антон помолчал. — Серебровцы обычно добираются в райцентр через разъезд Таежное, где садятся в электричку. Из Серебровки до Таежного, как правило, идут пешком — там близко. Мужчина в зеленом плаще считал, что Барабанов, отправляясь покупать машину, поступит так же, и с обрезом под полой ждал его на проселочной дороге возле березничка на взгорке, откуда вся панорама, вплоть до Таежного, просматривается, как на ладони. Однако расчет не оправдался — Барабанов проехал мимо в кабине самосвала. Мужчина отлично видел, как Барабанов вылез из машины у пасеки и оттуда, уже с банкой меда, зашагал по старому тракту к Таежному. Догнать его можно было только на лошади, которую так кстати запряг Ромка…

— Зачем же он пасечника убил? — спросил прокурор.

— Может быть, чтобы взять у него Левкин нож, может, из других соображений… Короче, на цыганской лошади мужчина догнал Барабанова, предложил подвезти его и довез до ближайшего колка…

— Если он забрал у пасечника нож, почему обрез до самой Крутихи под полою тащил?

— По всей вероятности, опасался навести розыск на след Степана Екашева.

— Считаешь, Екашев — соучастник?

— Как показывает экспертиза, горло Репьева перерезано сапожным ножом, который мы изъяли у Екашева. У него же оказались и репьевские сапоги с портянками… Не могу лишь понять: зачем старик уже мертвому пасечнику перерезал горло, разул его и в березовый колок спрятал флягу с медом? — Антон посмотрел на следователя. — Петя, что Козаченко о Екашеве говорит?

— Ровным счетом ничего.

— А пасечник не предлагал цыганам купить у него старинный золотой крест?

Лимакин утвердительно кивнул:

— Предлагал. Сначала заломил две тысячи, потом до одной сбавил, но Козаченко все равно отказался покупать.

Антон задумчиво побарабанил по столу пальцами. Взглянув на прокурора, спросил:

— Не этот ли крест, Семен Трофимович, привел Екашева на пасеку?

Прокурор, вертя в руках папиросную пачку, пожал плечами и пасмурно проговорил:

— Умрет не сегодня-завтра старик, и придется нам на кресте крест ставить…

Районная больница, в которую положили Екашева, располагалась на окраине райцентра, в густом сосновом бору. Собственно, тут построен был целый городок — светлые двухэтажные корпуса, подсобные помещения, цветники, песчаные дорожки…

Бориса Медникова Антон разыскал у хирургического корпуса. Именно тут Борис и работал, выполняя обязанности судебно-медицинского эксперта лишь по совместительству… Сейчас Борис находился в беседке. Рядом, на столике, валялись распечатанная пачка «Золотого пляжа», коробка спичек. Антон протянул руку, поздоровался, спросил:

— Как жизнь, Боря?

— Цветет и пахнет!

— Хорошее настроение? — угадал Антон.

— Угу!.. Бывший пациент только что заходил. Я ему в прошлом году оперировал язву. Доходяга был — смотреть страшно! А сейчас раздобрел, курить начал… Пришлось конфисковать сигареты, чтобы не забывался…

— Людей от курева отучаешь, а сам…

— Мне что! Я уже десяток раз бросал!

— И каждый раз начинал сызнова…

— Оформление привлекает, — Борис взял сигаретную пачку. — Научились у нас такие штуки оформлять, просто и весело, да?.. О! Видишь?.. «Золотой пляж» называется. Ну, как не подышать в Сибири запахом Черноморского побережья?..

Антон улыбнулся и, сразу посерьезнев, спросил:

— Боря, Екашев хоть ненадолго поправится?

— Нет.

— Что-то, не задумываясь, отвечаешь.

— Если бы ты спросил: «Можно ли в Спортлото трижды подряд угадать все шесть номеров?» — я, возможно, еще и задумался бы: «Чем черт не шутит, когда бог спит?» С Екашевым думать нечего — все ясно. Человек угробился самолечением. У него рак легкие доедает, а он, видите ли, собачьим салом от туберкулеза себя потчевал.

— Знает о том, что не выживет?

— Догадывается. Утром сегодня на обходе потихоньку шепчет: «Доктор, загнусь на днях. Скажи, судить меня будут, как живого, или простят за смертью?» — «За что вас судить, Степан Осипович?» — спрашиваю. «Дак вот… с пасечником набедокурил».

— Больше ничего не сказал?

— Нет.

— Надо было посоветовать, что, мол, со следователем лучше по этому поводу поговорить.

— Что я и сделал, уважаемый Шерлок Холмс.

— Ну, и что Екашев?

— На полном серьезе жалуется: «Следователю подмазать надо, чтобы дело замял. А откуда у меня деньги для мазания? Может, там целая тысяча понадобится… Коровенку, разве, да борова продать? Опять же, старухе жить не на что станет», — Медников затянулся сигаретой. — Потом о тебе вспомнил: «При обыске, кажись, сын нашего председателя, Игната Бирюкова, присутствовал. Бирюковы — мужики справедливые, взяток не берут. Может, Бирюков-младший бесплатно за меня перед судьями заступится, чтобы принародно мои кости не полоскали? Как-никак, земляки мы с ним».

— Ты это серьезно? — насторожился Антон.

— В подобной ситуации грешно шутки шутить.

— Боря, как бы мне переговорить с ним?

Медников посмотрел на часы.

— Сейчас процедуры идут. Минут через двадцать организую встречу, если не заснет старик. Спит он так, будто всю жизнь не спал. Поразительно, как человек умудрился до такой степени изнурить себя работой. Мне доводилось обследовать механизаторов после уборочной страды, когда людям, считай, полный месяц приходится спать урывками, и то у них такой изнуренности и в помине не было. У Екашева что-то феноменальное в этом отношении.

— На сыновей не жалуется?

— Даже не вспоминает.

Помолчали. Антон спросил:

— Какие вообще новости в райцентре? Я ведь два с лишним года здесь не был.

— Новости… Директора ресторана «Сосновый бор» знаешь?

— Знал раньше.

— Судить скоро будут.

— За что?

— В котлетах мясо обнаружили.

Антон улыбнулся:

— Один — ноль, в твою пользу.

Медников тщательно затушил окурок, помолчал и с самым серьезным видом заговорил снова:

— Слушай другое. Это в Эрмитаже было. Перед рембрандтовской «Данаей» стоит, значит, импозантная пара. Профессорского типа мужчина, в пенсне, со знанием дела рассказывает своей даме о голландской живописи семнадцатого века. Подкатывается к ним старичок екашевского покроя. Повертелся с разных сторон — любопытно насторожил уши. Только мужчина умолк, он быстренько показывает на обнаженную Данаю и говорит: «Представляете, граждане, в нашей деревне аналогичная картина недавно состоялась. Сосед мой, напарившись, вышел в предбанник и нагишом сел на натурального живого ежа». У мужчины чуть пенсне не выпало: «Простите, к чему вы это сказали?» — «Разве не понятно? — удивился старичок. — К тому, граждане, чтоб увлекательный разговор поддержать».