От них негде было укрыться. Даже закрыв глаза, ты продолжал видеть их страшный свет. Сама Тьма была ничто в сравнении с неумолимым давлением головокружительного сияющего свода, света столь яркого, что он прокатывался по небу, как гром.

Теремон вспомнил, как ему показалось, что сейчас небо вместе со всеми Звездами рухнет на него. Он упал тогда на колени и закрыл голову руками, хотя и понимал, что это бесполезно. Вспомнился ему и всеобщий ужас, мечущиеся вокруг люди, их вопли. Высоко над горизонтом стояло зарево горящего города. И над всем этим – волны страха, бьющие с неба, с этих безжалостных, не знающих пощады Звезд, вторгшихся в их мир.

Это было все. Дальше наступила пустота, полная пустота – вплоть до того момента, когда он очнулся, вновь увидел на небе Онос и начал собирать воедино частицы и осколки своей памяти.

Я Теремон 762-й, вновь повторил он себе. Раньше я жил в Саро и вел колонку в ежедневной газете. Саро больше нет. Газеты тоже.

Миру пришел конец. Но Теремон был жив, и разум, как он надеялся, возвращался к нему. Что теперь? Куда идти? – Сиферра! – позвал он.

Никто не ответил. И Теремон снова медленно поплелся вниз с холма, мимо поломанных деревьев, мимо сгоревших перевернутых машин, мимо мертвых тел. Если такое творится за городом, подумал он, что же тогда в самом городе?

Мой Бог…

Боги! Что вы сделали с нами?

У трусости тоже есть свои преимущества, говорил себе Ширин, отпирая дверь кладовой в подвале обсерватории, где пересидел всю Тьму. Ему все еще было не по себе, однако в том, что рассудок он сохранил, сомневаться не приходилось. Во всяком случае, рассуждал он не менее здраво, чем раньше.

Снаружи как будто было тихо. И хотя окон в кладовой не имелось, через решетку под потолком обсерватории проникало достаточно света, чтобы уверить Ширина в том, что утро наступило и солнца вновь вышли на небо. Может быть, и приступ всеобщего безумия миновал, и можно попытаться выйти.

Ширин высунул нос в коридор и осторожно огляделся.

Первое, что он ощутил, был запах дыма. Но запах застоявшийся, давний, прогорклый, сырой – запах потушенного пожара. Обсерватория была каменная, а кроме того, ее в свое время оборудовали высокоэффективной системой пожаротушения, которая, должно быть, сработала, как только погромщики подожгли здание.

Толпа! Ширин содрогнулся от одного воспоминания.

Психолог знал, что ему никогда не забыть того момента, когда толпа вломилась в обсерваторию. Память об этом будет преследовать его всю жизнь – эти перекошенные, искаженные лица, эти обезумевшие глаза, этот яростный вой. Эти люди лишились той малой толики разума, которой обладали, еще до полного затмения. Сгущающейся Тьмы оказалось довольно, чтобы столкнуть их за грань безумия – Тьмы, да еще искусного науськивания Апостолов, чье пророчество восторжествовало. Многотысячная толпа явилась, чтобы истребить презренных ученых в их логове – ворвалась, размахивая факелами, дубинками, метлами, всем, чем можно бить, крушить, ломать.

Как ни парадоксально, но именно появление толпы помогло Ширину взять себя в руки. Он пережил скверный миг, когда вместе с Теремоном спускался вниз, чтобы забаррикадировать дверь. Сначала он чувствовал себя хорошо и даже ощущал странный прилив отваги, но потом Тьма коснулась его, словно волна ядовитого газа, и он совершенно сломался. Он скорчился на ступеньках, похолодев от ужаса, вспоминая свою поездку через Таинственный Туннель и сознавая, что теперь поездка будет длиться не какие-то несколько минут, а мучительно тянуться час за часом.

Теремон тогда пришел к нему на помощь, и Ширин уже немного оправился, когда они вернулись в купол обсерватории. Но потом настало затмение – и вышли Звезды. Хотя Ширин и отвернулся, когда этот проклятый свет проник через отверстие в кровле, полностью избежать ужасающего зрелища ему не удалось. И какой-то миг он чувствовал, как разум покидает его – как рвется тонкая нить рассудка…

Но потом явилась толпа, и Ширин понял, что речь идет не только о спасении рассудка, но и о спасении жизни. Если он хочет пережить эту ночь, ничего не остается, как только взять себя в руки и найти какое-нибудь укрытие. От его наивного плана наблюдать Тьму глазами отрешенного, бесстрастного ученого, каким он себя мнил, не осталось и следа. Пусть это явление наблюдают другие. Он спрячется.

И ему каким-то чудом удалось пробраться в подвал, в эту славную маленькую каморку со славной маленькой лампадкой, дававшей слабый, но такой успокоительный свет. Ширин запер дверь и переждал Тьму. Он даже немного поспал.

И вот уже утро. А может, и день. Одно несомненно: ужасная ночь кончилась, и все утихло, по крайней мере в стенах обсерватории. Ширин прокрался к лестнице, постоял, прислушиваясь, и начал осторожно подниматься.

Повсюду тишина. Лужи грязной воды от пожарных распрыскивателей. Гнусный смрад застарелого дыма.

Ширин задержался на площадке и предусмотрительно снял со щита пожарный топорик. Он сильно сомневался, что сможет ударить этим орудием живое существо – но топорик не помешает, если снаружи в самом деле царит такая анархия, как предполагалось.

Теперь надо выйти на первый этаж. Ширин открыл дверь, ведущую из подвала – ту самую, которую захлопнул за собой вечером в своем лихорадочном бегстве – и выглянул.

Представшее перед ним зрелище ужаснуло его.

В большом вестибюле обсерватории было полно народу – весь пол усеивали тела, словно здесь всю ночь шла колоссальная пьяная оргия. Но эти люди не были пьяны. Одни лежали в тех неестественных вывернутых позах, которые могут принимать только трупы. Другие валялись один на другом по двое и по трое, как выброшенные половики. Эти, скорее всего, тоже были мертвы или погружены в глубокое предсмертное беспамятство. Третьи были определенно живы, но ополоумели – они сидели на полу, хныча и скуля.

Все выставленное в вестибюле – приборы, портреты великих астрономов, подробные карты неба, – было поломано, порвано, сожжено или просто растоптано. Ширин видел в мешанине тел обугленные клочки и обломки.

Входная дверь стояла открытой, и в нее лился теплый и радостный солнечный свет.

Ширин осторожно пошел к выходу через окружающий его хаос.

– Доктор Ширин? – вдруг окликнул кто-то. Ширин обернулся, так свирепо взмахнув топором, что сам чуть не засмеялся собственной воинственности.

– Кто здесь?

– Это я, Йимот.

– Кто?

– Йимот. Вы меня помните?

– А, да. – Йимот, длинный и нескладный аспирант из какой-то глухой провинции. Теперь Ширин увидел его – он прятался в нише. Лицо почернело от копоти, одежда изорвана, вид ошеломленный и напуганный, но в остальном как будто все в порядке. Он даже двигаться стал не столь комично, как раньше, без этих своих ужимок, без махания руками и подергивания головой. Странные вещи делает с людьми шок.

– Вы что, всю ночь здесь прятались?

– Я хотел выйти наружу, когда появились Звезды, но прохода не было. Вы не видели Фаро, доктор Ширин?

– Вашего друга? Нет. Я никого не видел.

– Сначала мы были вместе. Но потом началась вся эта толкотня и давка… – Йимот криво улыбнулся. – Я думал, они сожгут весь дом. Но потом включилась система тушения. Как вы думаете, они все мертвые? – кивнул он на тела горожан.

– Некоторые просто лишились ума. Они видели Звезды.

– Я тоже видел – один только миг. Один миг.

– Какие они?

– А вы их не видели, доктор? Или просто не помните?

– Я сидел в подвале. Надежно и удобно.

Йимот запрокинул голову на длинной шее, словно Звезды все еще горели на потолке вестибюля.

– Они… устрашают, – прошептал он. – Я знаю, вам это ни о чем не говорит, но не могу подобрать другого выражения. Я видел их всего две или три секунды – и голова у меня пошла кругом, а с черепа словно срезали верхушку, и я поскорей отвернулся. Я не храбрец, доктор Ширин.

– Я тоже.

– Но я рад, что видел их эти две-три секунды. Звезды страшны, но и прекрасны. По крайней мере, на взгляд астронома. Они нисколько не похожи на те дурацкие светлые дырки, которые навертели мы с Фаро. Калгаш, должно быть, находится в самой середине их громадного роя. Наши шесть солнц совсем близко от нас – одни поближе, другие подальше – а далее, за пять или десять световых лет от нас, лежит гигантская звездная сфера, и все это солнца, тысячи солнц, громадный глобус солнц, окружающий нас со всех сторон, но невидимый нам из-за постоянного дневного освещения. Все, как говорил Биней. Знаете, Биней – выдающийся астроном. Когда-нибудь он превзойдет доктора Атора. Так вы совсем не видели Звезд?