– То-то и оно, что незачем. Его обвиняли в получении правительственной поддержки незаконными методами – будто бы он предоставлял некоторым сенаторам право пожизненного бесплатного проезда на судах своей линии. Впрочем, какая теперь разница, – пожал плечами Теремон. – Теперь нет ни «Предприятий Мортхейна», ни частного строительства, ни сенаторов, которых можно подкупить. Ему, по-моему, не понравилось, что я его узнал.

– А по-моему, ему все равно. Теперь у него одна забота – Пожарный патруль.

– Временно да. Сегодня Пожарный патруль, завтра весь мир. Вы же слышали – он собирается разделаться с Апостолами, захватившими дальнюю часть города. Ну что ж, кто-то ведь должен это сделать. А он из тех, кому нравится управлять ходом событий.

Сиферра вышла, и Теремон погрузился в ванну. Не сказать, чтобы это было верхом наслаждения, но он все же испытал чудесное ощущение после всего, что натерпелся. Он откинулся, закрыл глаза, расслабился и некоторое время блаженствовал.

Потом Сиферра отвела его в столовую Убежища – барак из жестяных листов – и оставила там, сказав, что ей нужно сдать Алтинолю дневной рапорт. Теремона ждала там еда – консервированный обед из запасов Убежища: чуть теплые овощи с мясом неизвестного вида и бледно-зеленый безалкогольный напиток неопределенного вкуса. Теремону все это показалось восхитительным.

Он принудил себя есть медленно и осторожно, зная, что его организм отвык от настоящей пищи: надо тщательно разжевывать каждый кусок, иначе можно заболеть. Он боролся с инстинктом, который побуждал его умять все как можно скорее и попросить добавки.

Наконец он покончил с едой и тупо уставился на безобразную жестяную стену. Он утолил свой голод, и настроение его изменилось к худшему. Несмотря на купание, на еду и на утешающее сознание того, что здесь, в Убежище, он в безопасности, Теремон впал в состояние глубокой безысходности.

Он очень устал, пал духом, и его одолевали мрачные мысли.

Мы жили в хорошем мире, думал он. Далеко не совершенном, конечно, но достаточно хорошем. Большинство людей было в целом счастливо, многие процветали, повсюду намечался прогресс – в науке в экономике, в общепланетном сотрудничестве. Понятие войны отошло в область предания, а религиозные проповеди, казалось, безнадежно устарели.

И вот все это рухнуло в считанные часы, по повелению ужасающей Тьмы.

На пепелище старого мира, без сомнения, возникнет новый. Так было всегда: об этом свидетельствуют раскопки Сиферры на Томбо.

Но каким он будет, этот новый мир? Ответ напрашивался сам собой. Это будет мир, где люди убивают друг друга за кусок мяса, за пренебрежение к суевериям, касающимся огня, или просто скуки ради. Мир, где алтиноли, воспользовавшись хаосом, прибирают к рукам власть. Мир, в котором фолимуны и мондиоры претендуют на диктаторство духа – возможно, в союзе с алтинолями. Мир, в котором…

Нет, потряс головой Теремон. Что толку предаваться этим траурным размышлениям?

Сиферра была права. Бессмысленно сожалеть о том, что могло бы быть. Мы имеем дело с тем, что есть. По крайней мере, он жив, почти полностью обрел свое былое душевное здоровье и почти без потерь выдержал испытание лесом, если не считать нескольких синяков и ссадин, которые через пару дней заживут. Отчаяние – бесполезное чувство и слишком большая роскошь, чтобы позволять ее себе; вот и Сиферра тоже не может позволить себе роскошь продолжать гневаться на него за его статьи.

Что сделано, то сделано. Пора двигаться вперед, перестраиваться, начинать все сначала. Оглядываться назад глупо. А смотреть вперед с недоверием и унынием – просто трусость.

– Поели? – спросила Сиферра, входя в столовую. – Знаю, пища не первый сорт. Но все-таки лучше грабена.

– Не могу судить. Мне так и не довелось его попробовать.

– Думаю, вы не много потеряли. Идемте, я покажу вам вашу комнату.

Клетушка с низким потолком не отличалась пышностью убранства: койка, лампадка рядом на полу, умывальник, лампочка на шнуре. В углу валялись какие-то книги и газеты, оставленные, наверно, теми, кто занимал эту комнату в вечер затмения. Теремон увидел номер «Хроники», раскрытый на его колонке, и содрогнулся: это был один из его последних опусов, где он особенно яростно кидался на Атора и его сторонников. Он покраснел и ногой отпихнул газету подальше.

– Что вы собираетесь делать дальше, Теремон? – спросила Сиферра.

– В каком смысле?

– Я хочу сказать – потом, когда немного отдохнете.

– Я еще не задумывался над этим. А что?

– Алтиноль хочет знать, намерены ли вы вступить в Патруль.

– Это что, приглашение?

– Он согласен вас взять. Ему нужны такие люди, как вы – сильные, способные руководить другими.

– Что ж, пожалуй, у меня получилось бы, а?

– Но его беспокоит одно. В Патруле может быть только один командир, и это Алтиноль. Если вы присоединитесь к нам, он хочет, чтобы вы поняли сразу, что все его распоряжения должны выполняться беспрекословно. Он не уверен, что вы умеете подчиняться приказам.

– Я тоже не уверен. Но его точка зрения мне понятна.

– Так вы согласны остаться? Я знаю, Патруль не безупречен, но он по крайней мере защищает порядок – нам необходима сейчас такая сила. И Алтиноль – он, может быть, властный, но неплохой человек. Я убеждена. Просто он считает, что время требует суровых мер и жесткого руководства. Которое он как раз и способен обеспечить.

– Не сомневаюсь.

– Подумайте об этом вечером. И если согласны остаться, поговорите с Алтинолем завтра же. Будьте с ним откровенны. И он будет откровенен с вами, можете быть уверены. Если вы сможете убедить его, что не покушаетесь на первенство, вы с ним непременно…

– Нет, – вдруг сказал Теремон.

– Что нет?

Теремон помолчал и сказал наконец:

– Мне не надо раздумывать об этом целый вечер. Я уже знаю, что ответить.

Сиферра молча ждала.

– Не хочу я стукаться лбами с Алтинолем. Я знаю таких людей и крепко уверен, что долго с ним ладить не смогу. Знаю я также, что организации вроде Патруля на первых порах, может, и нужны, но впоследствии от них один только вред – а когда они укоренятся и получат законную силу, избавиться от них будет очень трудно. Алтиноли мира сего не уступают власть добровольно, как и все мелкие диктаторы. Я не хочу, чтобы сознание того, что я помог ему взобраться наверх, висело у меня на шее всю оставшуюся жизнь. Воскрешение феодального строя кажется мне не самым лучшим решением наших нынешних проблем. Так что ничего не выйдет, Сиферра. Не стану я носить алтинолевский зеленый платок. Для меня в этом нет будущего.

– Что же вы тогда собираетесь делать? – спокойно спросила Сиферра.

– Ширин сказал, что в парке Амгандо формируется настоящее временное правительство. Туда собираются университетские деятели, а возможно, и члены старого правительства – во всяком случае, представители со всей страны. Как только я достаточно окрепну для такого путешествия, пойду в Амгандо.

Она пристально посмотрела на него и не ответила, Теремон набрал побольше воздуха и сказал:

– Пойдемте со мной в парк Амгандо, Сиферра. – И протянул к ней руку. – Останьтесь со мной этим вечером, в этой жалкой комнатушке. А утром уйдем отсюда и двинемся вместе на юг. Вам здесь так же не место, как и мне. И у нас в пять раз больше шансов дойти до Амгандо вместе, чем поодиночке.

Сиферра молчала. Теремон не отнимал руки.

– Ну как? Что скажете?

Теремон видел по ее лицу, что в ней борются самые противоречивые чувства, но не смел предположить, какие. Наконец внутренняя борьба завершилась, и Сиферра сказала:

– Да. Пусть будет так, Теремон.

И приблизилась к нему. И взяла его за руку. И выключила лампочку над головой, оставив только мягкий свет лампадки на полу у кровати.

– Ты не знаешь, как называется это место? – спросила Сиферра, уныло глядя на обугленные руины и перевернутые машины вокруг. Было около полудня, шел третий день их ухода из Убежища. Опос безжалостно освещал каждую почернелую стену, каждое выбитое окно.