Я оказался личным секретарем Майкрофта Холмса сразу же, как только прибыл в Лондон из Стирлинга; там я служил секретарем у мистера К. Т. Ж. Эндрюса-Ниммо, который взял меня на службу сразу же после окончания школы благодаря моим способностям к языкам. Именно мистер Эндрюс-Ниммо обратил на меня внимание мистера Холмса и дал мне прекрасные рекомендации, за что я всю жизнь буду ему благодарен.

Кстати, мое имя Патерсон Эрскин Гатри. Мой отец, мелкий штабной офицер, умер в Крыму во время войны от какой-то болезни. К началу описываемых событий мне было двадцать девять лет, практически еще в колыбели я был помолвлен с Элизабет Ридейл, и поэтому доставленное мне послание от мистера Холмса вселило надежду и в мою мать, и в мать моей невесты. Во мне нет ничего примечательного, не считая, может быть, того, что правый глаз у меня зеленый, а левый голубой, да к тому же я левша.

С первых же дней, проведенных на службе у мистера Холмса, я привык подниматься в шесть часов, чтобы, наскоро перекусив, быть готовым в семь утра приступить к своим обязанностям: разбирать и переписывать заметки, которые он сделал минувшей ночью. Сам мистер Холмс редко поднимался раньше девяти и не любил, чтобы в это время бумаги загромождали письменный стол и мешали сосредоточиться на изучении и анализе информации, которая поступала к нему из множества источников. Именно такова была работа, которую он делал для правительства Ее Величества.

Но однажды в середине октября, явившись на службу теплым утром, во вторник, который ничем не отличался от других будних дней, я обнаружил, что Холмс не только уже поднялся, но полностью одет во фраке, черном жилете и темных полосатых брюках, он сидел за столом и завтракал яичницей, холодной говядиной и горячими булочками.

– Заходите, Гатри, – кратко приветствовал он меня, подняв взгляд от еды.

Не ожидая увидеть своего патрона в столь ранний час, я, удивленный, поклонился.

– Доброе утро, сэр. Надеюсь, все в порядке?

– Да, я здоров, но со мной не все в порядке. Ваша записная книжка при вас? – спросил он без перехода.

– Конечно, сэр, – ответил я, указывая на кожаный портфель, который всегда носил с собой. – И карандаши заточены, как обычно.

– Я мог бы и не спрашивать об этом, – сказал Майкрофт Холмс и указал на стол. – Не желаете чашку чаю? Тьерс! – чуть повысил он голос, обращаясь к своему безупречному слуге. Он служил когда-то в том же правительственном учреждении, где Холмс начинал свою карьеру, и вот уже более восьми лет находился на службе у Майкрофта Холмса.

– Чаю для Гатри, и покрепче, – приказал Холмс, когда Тьерс появился в дверях. – И пожалуй, пару горячих лепешек с густой сметаной.

– Сэр, я предпочел бы просто чашку крепкого чая: я уже поел, – возразил я, надеясь, что не оскорбил отказом ни мистера Холмса, ни Тьерса.

– Как будет угодно, Гатри, – сказал Холмс, разрешив мои сомнения. Затем он на мгновение задержал взгляд на слуге. – Сейчас трудное время, но я надеюсь, что вы будете продолжать записи в своем дневнике, Тьерс. При таком неопределенном положении ваши впечатления могут оказаться очень ценными. Нет ничего более точного, чем первое, наиболее острое впечатление.

– Да, мы поняли это в Каире. Конечно, сэр, я буду продолжать свой дневник. – Тьерс склонил седую голову, напоминавшую по цвету барсучью шерсть, и вышел.

Я подошел к письменному столу мистера Холмса и просмотрел заметки, сделанные им прошлой ночью. Их было значительно меньше, чем обычно, и это меня удивило. В то же время его активность в утренние часы, не свойственная ему, указала на то, что произошло что-то экстраординарное.

– Вы получили какие-то новости, сэр? Может быть, были преданы огласке сведения о Соглашении? Или серьезно продвинулись баварские переговоры? – спросил я.

В тот же момент в моих руках оказалось письмо загадочного содержания.

«Мистер Холмс, – говорилось в нем. – Надеюсь, что вы простите мою назойливость, но я должен просить Вас просмотреть документы, которые прилагаются к письму. Сообщить Вам, как они попали ко мне, значило бы подвергнуть Вашу жизнь неминуемой опасности. Мне же остается лишь рассчитывать на то, что я не делаю ошибки, обратившись к Вам. Если эти страшные люди смогут беспрепятственно продолжать свою деятельность, то не избежать катастрофы. Когда я пытаюсь решить, у кого хватит ума успешно противостоять им, то могу припомнить лишь несколько человек. Вы относитесь к их числу. Достаточно сказать, что моя жизнь зависит от того, узнают ли авторы присланных мною документов о моем поступке. Другими словами, я вверяю Вам свою жизнь. Надеюсь, вы оправдаете мое доверие, я же, со своей стороны, снова свяжусь с вами, когда узнаю что-либо еще».

Внизу стояла подпись: «Ваш друг».

– Вы, наверно, заметили, что автор пытался изменить свой почерк, правда без особого успеха, так как письмо было написано наспех, – сухо заметил мой патрон, не отвлекаясь от завтрака. – И конечно, вы тоже не сомневаетесь, что писала женщина.

– Женщина? – воскликнул я. – Но почему? Я вижу признаки, по которым вы поняли, что почерк изменен, но как вы можете определить пол?

Майкрофт Холмс вздохнул, отрезал себе тонкий ломтик говядины, положил сверху кусок яичницы и внимательно посмотрел, как желток растекается по розовому мясу.

– Дело не в самом письме, из него можно сделать вывод лишь о европейском образовании корреспондента, полученном скорее в Швейцарии, чем во Франции, бумага голландская, это видно по водяным знакам. Нет, Гатри, все дело в стиле. Хотя автор и говорит о себе в мужском роде, но обращается ко мне по-женски. Это могла написать только женщина.

– Или впавший в отчаяние от страха и беспомощности молодой человек, – предположил я. Затем я взглянул на текст, следовавший за подписью, и нахмурился. – Будь я проклят! Это шифровка!

– Вне всякого сомнения. Именно поэтому письмо и послали мне. Шифр к тому же на немецком языке, что, по крайней мере, связано с содержанием письма. Ну ладно. Наверно, мне понадобится все утро, чтобы расшифровать это.

В его словах не было ни грана хвастовства. Известно, что для разгадки шифра требуется целая прорва специалистов, которые тратят на это несколько дней. Но навык мистера Холмса в искусстве дешифрования мог поразить любого, хотя сам он постоянно раздражался собственной медлительностью.

В этот момент в комнату вошел Тьерс с подносом, на котором стоял дымящийся чайник и единственная чашка.

– Отлично, Тьерс. Вы не понадобитесь мне в течение ближайших двух часов. Можете пока навестить вашу матушку. Если вы немного задержитесь, это не доставит мне больших неудобств.

– Благодарю вас, сэр, вы очень добры, – ответил Тьерс, поставив чайник и чашку на стол, и коротко поклонился. – Я вернусь так скоро, как смогу. – И он удалился, не сказав ни слова больше.

– Несчастный, – сказал Холмс, кивнув в сторону двери, за которой скрылся Тьерс.

– Почему? – спросил я. За те восемь месяцев, которые я проработал у Майкрофта Холмса, я не слышал от него вообще никаких замечаний, касавшихся Тьерса, тем более высказанных с такой печальной интонацией.

Майкрофт Холмс поднял руку с длинными узловатыми пальцами.

– Его мать умирает, а у него нет возможности уделять ей достаточно времени.

Я сразу понял его.

– И вы дали ему два часа, чтобы он навестил мать, – сказал я. Подойдя к столу, я остановился рядом, не решаясь сесть, так как не привык к фамильярным отношениям с моими работодателями.

– Вы же не собираетесь пить чай стоя, мой мальчик? Сделайте милость, сядьте. – Он указал мне на стул, стоявший напротив, и заговорил, лишь когда я повиновался. – Да, очень грустная ситуация. Я хотел бы дать ему больше времени для свидания с матерью, но положение сейчас очень серьезно. Боюсь, из письма, которое вы только что прочли, со всей очевидностью следует, что я сам скоро буду нуждаться в его помощи.

– Но почему вы говорите о серьезном положении? – спросил я, наливая чай через ситечко, которое Тьерс положил рядом с ложкой. Налив чай, я поставил чайник на место, приподнял крышку и положил ситечко внутрь. – Конечно, тон письма очень тревожный, но не может ли быть…