Я слушал Майкрофта Холмса, и меня все сильнее охватывали дурные предчувствия. Как могу я защитить Макмиллана от таких мощных врагов, не выдав истинный характер моей миссии? А поверит ли он мне, если я расскажу о ней? И наконец, даже если поверит, то согласится ли он объединить усилия с Майкрофтом Холмсом для защиты Соглашения?

Холмс угадал мои мысли.

– Надеюсь, что до этого не дойдет. Если потребуется раскрыть себя перед ним, ничего не говорите сами. При крайней необходимости я сам ему все скажу.

– Что я должен буду доложить ему о пассажире салон-вагона? Он боится подхватить от инвалида какую-нибудь заразу, – пояснил я.

Холмс задумался.

– Думаю, лучше всего будет сказать, что инвалид – важный военный советник, искалеченный в сражении несколько лет тому назад. Он не страдает никакими заразными болезнями, так что Макмиллан может не бояться, что подцепит чуму. – И негромко рассмеявшись, добавил: – Можете еще сказать, что этот калека почти совсем глухой и с ним очень трудно иметь дело. Это остановит его, если он вдруг возжелает общения.

– Вы выбрали неплохой способ укротить его, – кивнул я. – Хорошо, я преподнесу ему эту сказку. Остается надеяться, что нам удастся без дальнейших треволнений покончить с этим делом. Если бы только это Соглашение не было таким важным! Но оно именно таково, – добавил я, подумав, как трудно поверить, что какой-то клочок бумаги может стоить столько, сколько уже пришлось заплатить за него. Конечно, безопасность целых народов была дороже жизней нескольких человек, по крайней мере я всегда верил в это. Но ведь не прошло и двадцати четырех часов, как на моих глазах убили человека, да и сам я убил еще одного двумя днями раньше, и теперь во мне уже не было такой убежденности.

Майкрофт Холмс заметил, что я не допил бренди, но ничего не сказал, а лишь спросил:

– Когда вы ели в последний раз?

– Утром.

– Гатри, вы наверняка сильно проголодались. Мне нужно, чтобы вы были в состоянии боевой готовности, поэтому вам нельзя голодать. Если хотите, я могу заказать в ресторане ужин для вас. – Он повернулся к Крейцеру, и юноша сразу же вскочил с места. – Устройте поскорее для Гатри хороший ужин. Отнесите в его купе.

– Я должен еще накормить Макмиллана, – напомнил я.

– Конечно, – согласился Холмс. – Если угодно, Крейцер позаботится об этом. – Он взглянул на юношу, который в этот момент выходил из вагона, направляясь в вагон-ресторан, располагавшийся по соседству. – Если Макмиллан будет недоволен вашим долгим отсутствием, сошлитесь на глухоту калеки. Пусть знает, что вам пришлось по многу раз повторять простейшие вопросы.

– Хорошо, – кивнул я. – Я с удовольствием поем. Следует признать, что, подумав о еде, я сразу же ощутил голод. Я поем и постараюсь сделать так, чтобы Макмиллану не пришло в голову отправиться надоедать вам.

– Благодарю вас, Гатри. – Холмс встал и указал на дверь, соединявшую его апартаменты с вагоном, где в одиночестве ехал Макмиллан. – Он тяжелый человек, я знаю, но скоро все это кончится.

– Надеюсь на это, – столь же сердечно, сколь и опрометчиво ответил я.

В полдень рассыльный принес письмо для Г. от мисс Ридейл с пометкой «лично».

Поскольку М. X. не оставил мне никаких указаний на этот случай, остается только сохранить письмо до их возвращения. Я направил мисс Ридейл уведомление об этом, позаботившись, чтобы в будущем у нее не было возможности ссылаться на свое незнание положения дел.

– Глухой калека! – воскликнул Макмиллан, выслушав мой рассказ несколько минут спустя после того, как я покинул салон-вагон и общество Майкрофта Холмса. – Вот бедняга! И его, подумать только, волокут через всю страну.

– За ним ухаживает кадет, – напомнил я.

– Наверно, какой-нибудь родственник. Здесь, в Германии, много старых военных семейств. – (Как будто в Британии их меньше.) Макмиллан указал на окно. – Я разглядывал церковные шпили, мне нравятся цвета, в которые они раскрашены. Есть несколько вещей в Баварии и Бадене, которые мне по вкусу; одна из них – ярко окрашенные крестьянские дома. Они такие праздничные, не то что в Англии. Английские крестьяне ничего не понимают в этом.

– Я воспользовался возможностью пройти через соседний вагон в ресторан и заказал ужин для вас, – продолжал я, стараясь показать себя хорошим слугой. – Его скоро должны доставить.

– Прекрасно, – одобрил Макмиллан. Его настроение становилось все лучше по мере удаления от Мюнхена. – Надеюсь, они догадаются подать какое-нибудь из этих прекрасных рейнских вин. Конечно, приятно пить пиво в деревенской гостинице, но в поезде к обеду годится только вино. А французское вино лучше немецкого, где бы мы ни находились, – сообщил он, внимательно прислушавшись к своим словам и преисполнившись восхищения собственным вкусом.

– Возможно, еду принесет кадет; этот пассажир не хочет, чтобы его лишний раз беспокоили, – сказал я, твердо зная, что это не доставит удовольствия Макмиллану. – Мне показалось, что так будет благоразумнее.

– Если это устроит старика, то, думаю, все в порядке, – сказал Макмиллан своим обычным недовольным тоном. Он взглянул в окно и испустил вздох. – Я слышал, что уже есть паровозы, которые могут проезжать чуть ли не по семьдесят миль в час. Конечно, они не в состоянии тащить много вагонов, но зато могут поддерживать высокую скорость, пока им хватает топлива. – Насколько я успел изучить его характер, он хотел сказать, что если такой паровоз существует, то он должен быть в его распоряжении.

– Мне тоже доводилось слышать об этом, – ответил я, не упомянув, правда, что прочел эти сведения в конфиденциальной записке, поступившей из Уайтхолла. – Но вы же знаете, как легко люди поддаются всяким слухам. Им хочется верить, что такой паровоз есть, и они клянутся в том, что доподлинно знают о его существовании.

– А вы ведь циник, Джеффрис, – с надменной усмешкой сказал Макмиллан. – Я не стал бы так, с порога, отрицать существование такого паровоза. – С этими словами он жестом отослал меня прочь.

Вернувшись в свое купе, я опустился на скамью, ощущая полное изнеможение. Но едва мои веки начинали смыкаться, как тут же какой-нибудь звук выдергивал меня из дремоты, и я уже начал опасаться, что никогда больше не смогу заснуть. Я достиг той стадии усталости, когда перевозбуждение, притворяясь настороженностью, непрестанно теребит натянутые нервы. День клонился к вечеру, на небе появились первые отблески заката. Дома в этот час я завершал бы рабочий день у Майкрофта Холмса и собирался пить чай.

Когда кадет Крейцер постучал в дверь, я чуть не бросился на пол: настолько громко и резко этот стук прозвучал на фоне мерного погромыхивания колес. Взяв себя в руки, я открыл дверь.

– Вот то, что было приказано, сэр, – доложил Крейцер, протягивая мне поднос с тремя накрытыми крышками блюдами. – Свинина, жаренная с яблоками и черносливом, картофель с сыром и луком, капустный суп со сметаной и кедровые орешки. – Увидев мое колебание, он добавил: – Мне уже приходилось прислуживать Макмиллану, я заказал по две порции всего – для него и для вас.

– В таком случае я вам очень признателен, – ответил я, забрал поднос и поставил его на скамью у окна. Прежде чем кадет ушел, я спросил: – А ваш… э-э… подопечный, с ним все в порядке?

– Он собирается отправить телеграмму на ближайшей станции; поезд прибывает туда примерно через час. – Он козырнул и удалился.

Я не испытывал голода, но понимал, что мне необходимо подкрепиться, и поэтому принялся без аппетита есть, ощущая, что все эти яства имеют один вкус перьев. А когда покончил с едой, меня стало клонить ко сну, и я понадеялся, что наконец смогу заснуть. Из-за событий последнего времени я ночи напролет мучился бессонницей и начал уже опасаться, что потерял способность отключаться. Поставив поднос и опустевшие блюда на пол, я развернул одно из одеял и растянулся на деревянной скамье, прислушиваясь к мерному стуку колес, навевавшему дремоту.