– Дельная мысль, Джеффрис, не могу не согласиться с вами, – объявил он в конце концов и вновь повернулся к начальнику станции.

– Из-за вашей нерасторопности я оказался в затруднительном положении. Но, учитывая обстоятельства, я соглашусь с вашим предложением. Пусть будет отдельное купе, два свободных купе по сторонам и охрана в вагоне. – Задрав подбородок, он горделиво глянул на начальника станции. – Позаботьтесь об этом.

– Я должен получить разрешение на то, чтобы дать вам охрану, – ответил тот, не желая идти на компромисс даже в частностях.

– Так получите его, – потребовал Макмиллан. – Поезд в Карлсруэ отправится через двадцать минут, и мой багаж должен быть в нем. – Он хмуро взглянул на платформу, за которой на путях стояли локомотивы.

– Поезд на Карлсруэ не отправится и через час, – ответил немец таким тоном, словно поймал собеседника на ошибке, – он задерживается по приказу короля Людвига.

– Боже мой! Этот безумный маньяк, – пробормотал Макмиллан по-английски и закатил глаза к небу, будто ожидал получить оттуда помощь.

Если собеседник и понял последние слова, то не подал виду, хотя пояснил уже более резким тоном:

– Его Величество отправляет с этим поездом посла во Францию. Ему предоставлен отдельный вагон.

– Отдельный вагон! – повторил Макмиллан, будто обвинял в этом начальника станции. – Хорошо тем, кто пользуется расположением высоких особ вроде короля, – заметил он, вновь переходя на немецкий. – Что ж, пусть радуются этому. Запишите, сэр: из Карлсруэ я поеду в Майнц, а оттуда в Бонн. В Бонне я пересяду на поезд в Льеж. Из Льежа поеду в Гент. Надеюсь, что вы телеграфируете по линии о моем маршруте и мне не придется снова терпеть весь этот фарс.

– Я постараюсь исполнить ваше желание, – ответил начальник станции.

В этот момент я обратил внимание на цепочку от часов начальника станции. На брелоке было изображено египетское око, точь-в-точь такое, что на воротах и над камином в замке фон Метца. Мое сердце тревожно забилось. Я не знал, стоит ли предупреждать Макмиллана и как он воспримет мое сообщение. К тому же я начал опасаться, что все то, что мне удалось узнать о Братстве, не только правда, но и далеко не вся. Не будет ли слишком опасно, если я как-нибудь насторожу Макмиллана?

Я все еще раздумывал над этим, когда Макмиллан, ощетинив бакенбарды, повернулся ко мне.

– Джеффрис, с этого момента вы будете заниматься этими вопросами. И если мне придется слишком долго ожидать или жилье не будет соответствовать моему рангу, то отвечать придется вам.

– Конечно, – ответил я, напуская на себя беспечный вид. – Только скажите мне, с кем нужно будет иметь дело.

– Здесь есть отдельный зал ожидания, – объявил начальник станции доверительно, будто раскрывал государственную тайну. – Вы можете подождать отправления поезда там. Вас никто не побеспокоит.

– А мой человек? – Макмиллан небрежным жестом указал на меня. – Мне понадобятся его услуги.

– Он должен будет остаться в общем зале. Но, – добавил немец с чуть заметным вздохом, – если вы вызовете его, он сможет находиться с вами, пока выполняет свои обязанности.

Макмиллан был доволен этим кажущимся выигрышем и поспешил развить свое преимущество.

– У меня не было времени позавтракать. Позаботьтесь, чтобы нам доставили кофе и каких-нибудь булок.

– Я скажу булочнику, который всегда торгует с тележки около вокзала, чтобы он принес вам все самое лучшее.

– И побыстрее, – добил его Макмиллан, выходя в коридор и направляясь в зал, о котором сказал начальник станции.

Едва Макмиллан успел опуститься в мягкое кресло с высокой спинкой, как дверь распахнулась. Это произошло настолько внезапно, что я отскочил в сторону и присел, приготовившись защищаться. События последних дней научили меня кое-чему.

Это оказался тот же самый посыльный, который приходил утром в заведение мадам Изольды, вооруженный всего-навсего тростью и огромным чемоданом.

– Мне сказали, что вы будете здесь, – воскликнул он, направляясь с порога прямо к Макмиллану. – Вы заставили меня здорово побегать.

– Ах, это вы, Циммерман, – благосклонно ответил Макмиллан, обретя самообладание. – Вы ходите за мной уже три дня. Что вы хотите?

– Я должен кое-что сообщить вам. Наедине, – добавил посетитель, скользнув взглядом в мою сторону.

– Я оставлю вас: хочу перекусить, – тут же сказал я, больше для того, чтобы успокоить Циммермана, нежели показать готовность подчиняться Макмиллану. Сейчас мне казалось безопаснее питаться отдельно: мы были на виду, и, конечно, за нами следили. Я же хотел удостовериться в том, что моя еда не окажется настолько же вредной для меня, как вино для Франсуазы.

– Вы не человек, а старая наседка, – с недовольным вздохом заметил Макмиллан. – Хотя, полагаю, правительству нужны такие людишки, чтобы наводить глянец на настоящую работу, когда ее закончат. – Вялым взмахом руки он отослал меня прочь. – Возвращайтесь через десять минут. – Он устремил на Циммермана пристальный взгляд. – Думаю, больше нам не понадобится.

– Не понадобится, если, конечно, у вас не будет вопросов, – ответил тот, пытаясь не показать обиды.

– И принесите мне кофе и булочку, – крикнул вдогонку мне Макмиллан, когда я осторожно закрывал за собой дверь.

Платформа была забита пассажирами, носильщиками и железнодорожниками. Стоял неумолчный шум. Суета была бодрящей, она являла собой один из видов разумного движения, от которого я в течение некоторого времени был отлучен. Какой приятной казалась эта деятельность, какой простой и понятной. Заполненные углем и хорошо отрегулированные машины шипели паром, как ручные драконы. Люди с румяными лицами заполняли топливом тендер, прицепленный к паровозу, и я сам удивился тому, насколько завидую им. Носильщики везли на тележках корзины и баулы к замершим поездам и укладывали багаж с ловкостью, которая достигается большим опытом. Против этих людей не плели неведомые интриги, на них не охотились убийцы, становившиеся с каждым часом все более изобретательными и опасными. Никому из них не пришлось убить человека. Никто из них не стоял беспомощно, глядя на то, как ни в чем не повинного человека убивают во время зверского обряда. Вечером, честно выполнив свою дневную работу, они с чувством гордости отправляются домой к своему простому семейству. Даже обуреваемый этими мыслями, я понимал, что чрезмерно упрощаю, но легче от этого не стало.

На прилавке передвижной лавки булочника я выбрал четыре булочки с мягким сладким сыром и ягодным мармеладом. Они выглядели очень аппетитно. В иное время я купил бы несколько для себя, но аппетит все еще не вернулся ко мне, хотя время уже подходило к полудню. Я был не в состоянии думать о еде без тошноты. Щедро расплатившись, я задумался: не следит ли за мной кто-нибудь?

О чем Циммерман говорит с Макмилланом? И какое мне до этого дело? Я направился назад, к залу, где они находились, держа в руке булочки, завернутые в бумагу.

Войдя в коридор, я остановился и понял, что стал свидетелем чего-то важного. Подле закрытой двери стоял начальник станции и, слегка сгорбившись, прислушивался к тому, что происходит за дверью. Я не имел понятия, как долго он там находится и что ему удалось подслушать. Мысль о том, что кто-то из членов Братства знает нечто, неизвестное мне, взволновала меня. Я вспомнил брелок от цепочки, остановился, колеблясь, как следует поступить в этой ситуации Джеффрису. Должен ли я одернуть этого человека или сделать вид, что ничего не заметил? Но мне не пришлось принимать решение.

Раздался паровозный свисток. Начальник станции поднял голову, как зверь, принюхивающийся к ветру. Увидев меня, он с величайшей наглостью кивнул и деловито отправился на перрон встречать прибывающий поезд.

Взглянув вслед начальнику станции, я заметил, что в толпе мелькнула светловолосая молодая женщина, показавшаяся мне похожей на Пенелопу Хелспай. Однако блондинки встречались здесь ежеминутно, и было просто странно, что эта девушка обратила на себя мое внимание. На мгновение я задумался о том, как сложились у нее дела с братом, – к этому времени она должна была наверняка добраться до него. Затем я заставил себя переключиться на более важные дела. Мыслями моими завладела Элизабет, и я мучительно размышлял, как рассказать ей обо всем, что со мной приключилось. Поразительно, но ведь я не смогу ничего сообщить ей о своих переживаниях, чтобы не вызвать ее недовольства. Впрочем, философски напомнил я себе, не стоит загадывать ничего на будущее, когда даже самое ближайшее мое существование находится под вопросом.