— Надо было подумать об этом. Притом не я просил у вас этих писем. Во всяком случае не было никакой необходимости гнаться за мною с такой многочисленной и вооруженной свитой.

— Оттого, что мне пришли некоторые подозрения, — сказал Поблеско с насмешкой, — которые я не прочь разъяснить, а так как я полагаю, что вы отказались бы мне дать их добровольно, то я взял с собою людей, чтоб добиться их от вас.

— Силою, не так ли?

— Вы сами это сказали. Угодно вам исполнить мое желание?

— На вопрос, предложенный таким образом, у меня есть только один ответ: я не согласен.

— Берегитесь, милостивый государь, подумайте, прежде чем ответить. Вас только двое, вы плохо вооружены, как мне кажется, между тем как нас четверо, как вы видите.

— Полно, полно, — сказал Оборотень, качая своей огромной головой, — я вижу, что дело идет на расправу, — и он бросил свою палку.

В ту же минуту у них обоих очутились в руках шаспо.

— Вы ошибаетесь, — ответил капитан, прицеливаясь в Поблеско, — мы вооружены, вооружены даже очень хорошо, как вы видите в свою очередь. Берегитесь же; при малейшем движении я вас убью наповал.

Поблеско остался неподвижен, бледен, но тверд. Очевидно, он не ожидал такого резкого ответа.

— Вы забываете моих спутников, — сказал он.

— Посмотрите-ка на ваших спутников, — сказал Оборотень.

Поблеско машинально повернул голову.

— Том! — закричал Оборотень. — Подхвати-ка этого господина, старикашка!

Собака бросилась как тигр на молодого человека, схватила его за горло и сбила с ног, прежде чем он успел увидать это нападение, которого, конечно, вовсе не ожидал.

— Довольно! — закричал контрабандист. — Не сжимай так крепко, мой бриллиантик, ты можешь задушить, а это было бы жаль.

В одну минуту Поблеско был обезоружен и поставлен в невозможность сделать движение.

А его три спутника также находились в положении критическом.

Как мы сказали, они стали посреди дороги и разговаривали между собою шепотом, внимательно наблюдая за движениями своего начальника и путешественников.

Это-то внимание и погубило их.

Пока они смотрели вперед, они не видали Паризьена, который украдкой вышел из леса и подошел к ним не будучи ни видим, ни подозреваем, поднял ружье и начал угощать их по спине, по голове и по плечам градом ударов, от которых они без чувств повалились на сырую землю.

— Э! — сказал Паризьен. — Теперь Оборотень не скажет, что я не годен ни к чему; надеюсь, что я славно отделал! — вскричал он с самодовольствием.

Не теряя ни минуты, он отобрал у всех трех их оружие, крепко связал их веревками, которые нашел в их карманах и, вероятно, принесенных для другого употребления.

Исполнив эту обязанность, он сел философически на край дороги, чтоб не терять своих пленников из виду, и закурил трубку, бормоча сквозь зубы:

— Подождем теперь приказаний капитана.

Между тем Поблеско сделалось очень неловко, пока Паризьен так обращался с его свитой.

Том сжимал его все больше и больше, и если б Оборотень не подоспел вовремя, молодой человек был бы задавлен.

Горло Поблеско до того было стиснуто, что ему потребовалось несколько минут для того, чтоб прийти в себя.

— Вы разбойники, злодеи! — кричал он, когда наконец успел произнести несколько слов.

— Разбойники! Вам угодно смеяться, милостивый государь, — ответил Оборотень насмешливым голосом, — если мы отнимем у вас оружие и бумаги, то за это оставим вам ваш кошелек. Верьте мне, вы слабее нас, покоритесь добровольно.

— Негодяи! — проворчал с бешенством Поблеско.

— Негодяй и разбойник только вы, милостивый государь, — сказал тогда капитан сухим голосом с выражением неимоверного презрения. — Разве мы на вас напали? А теперь, когда вы доведены до невозможности и бессилия вредить нам, извините-ка, если можете, ваше поведение. Я готов вас выслушать.

— Если вы тот, кем я вас предполагаю, мое поведение не имеет надобности в извинении. Вы прекрасно понимаете, какая причина заставляет действовать меня.

— Я не знаю, на что вы намекаете. Я отвечу вам только, что бесчестный поступок никогда не может быть оправдан.

— Может быть. Во всяком случае я сделаю вам вопросв свою очередь.

— Какой?

— Осмелитесь ли вы утверждать, что вы меня не узнали в эту ночь в гостиной Штаадта? Я видел, как вы вздрогнули, когда ваш взгляд устремился на меня.

— А если бы и так, что вы заключаете из этого?

— Я заключаю то, что вы меня узнали, знаете мое имя, знаете кто я, и что вы обманули, назвав себя Розенбергом и утверждая, что обе дамы, сопровождающие вас, ваша жена и мать.

— Если меня зовут не Розенберг, как вы уверяете, то как же? Я жду, чтоб вы мне сказали это.

— Ваш способ отвечать другим вопросом на мой вопрос нисколько не удивляет меня. Это доказывает мне, напротив, что я не ошибся и что вы именно тот, кого я узнал.

— Как вам угодно. Поле предположений обширно. Ваша воля блуждать по нему. Только позвольте мне не следовать за вами. Положим, что я ношу сегодня другое имя, а не то, которое мне принадлежит, то я полагаю, не вам должен я признаваться в этом. Между нами не существует дружелюбной связи, такой короткой, которая давала бы вам право на такое доверие с моей стороны.

— Но ведь вы знаете мое имя?

— Да, это правда, я знаю ваше имя. Я знаю даже, кто вы, или, по крайней мере, за кого вы себя выдаете, потому что в вас все мрачно и таинственно. Но с Божией помощью нам удастся когда-нибудь разъяснить все эти потемки, за которыми вам угодно скрывать вашу личность.

— Послушайте, после такого признания один из нас лишний на земле. Я в ваших руках, убейте меня, потому что, клянусь вам, если вы выпустите меня, я вас убью.

— Как вам угодно. Вы, без сомнения, учились в хорошей школе, и если б я позволил вам, вы применили бы на практике несколько минут тому назад уроки убийств, полученные вами. А мне, признаюсь вам, неизвестна наука убивать безоружного человека. Я мог бы, пожалуй, согласиться на дуэль, но я имею правило скрещивать шпаги или размениваться пистолетными пулями только с честным человеком. Теперь, поверьте мне, разойдемтесь; только не попадайтесь больше в мои руки.

— О, проклятый человек! Я отомщу.

Капитан пожал плечами и не отвечал.

— Это решено, вы отомстите… если можете, — сказал с насмешкой Оборотень. — Ну, что нам делать с этим красавчиком и его товарищами? — продолжал он, обращаясь к капитану.

Мишель сказал ему шепотом несколько слов.

— Хорошо придумано, — сказал Оборотень, смеясь. — Пошлите-ка ко мне моего мальчугана.

Мишель удалился медленными шагами и стал возле повозки, которая отъехала на несколько шагов.

— Поди сюда, Зидор, — сказал Оборотень. Наклонившись к его уху, он шепотом отдал ему приказание.

Мальчик побежал к Паризьену.

— Теперь мы остались вдвоем, мой красавчик, — обратился контрабандист к своему пленнику и вытащил из-под платья сверток веревок.

— Что намерены вы делать?

— Повиноваться полученным мною приказаниям, вот и все. Это простая формальность, чтобы не допустить вас сыграть с нами слишком скоро одну из тех скверных штук, которую вы, без сомнения, замышляете. Вы видите, что я деликатно поступаю с вами. Я мог бы вас обыскать, но не сделал этого, поэтому послушайтесь меня и будьте милы.

Поблеско вздрогнул; он подумал о своем поясе. Улыбка ненависти мелькнула на его губах, побледневших от гнева, и он покорился.

— Делайте, что хотите, — сказал он.

— Я так и намерен, — ответил тот все с насмешкой. Тогда он начал связывать своего пленника, и когда удостоверился, что ему будет совершенно невозможно освободиться от своих уз, завернул ему голову и лицо носовым платком, а потом засунул ему в рот вместо кляпа галстук, который снял с него, когда освобождал от зубов Тома.

— Вот и кончено, — сказал контрабандист с видом удовольствия.