– Не люблю я таких обобщающих слов: всегда, никогда, все и всё, – вздохнула Лена. – Так не бывает. Ничего не неизменно.

– Ничего, – согласился шут. – Кроме моей любви. Хотя и она не неизменна. Я люблю тебя иначе, чем десять или двадцать лет назад. Но не меньше. Я не понимаю, как мужчины в твоем мире не могли рассмотреть твою душу. Или у вас больше обращают внимания на красоту?

– Мужчин в ее мире, – раздался глуховатый (через две палатки) голос Маркуса, – она не спасала. Ты ж видишь, она незаметная. Ладно, я ее рассмотрел, ну так я Проводник, мне и положено Странниц видеть. А она тебя увидела да пожалела. Пришлось уводить…

– Ой.

– А что ойкаешь-то? Вы ж не это… не того. Просто разговариваете. Не хочешь, чтоб слышали – колечко покрути.

– Никаких секретов, Маркус, – засмеялся шут. – Она растерялась просто. Ты услышал наши объяснения…

– А то я не знаю? – удивился Маркус. – Или кто-то не знает? Или ее смущает, что ты ей в любви снова объясняешься?

– Ее смущает, что я это слышу, – отозвался Милит. – И зря. Потому что я ж и так знаю. Аиллена, шут тебе правду говорит. То есть про меня. Так оно и есть, и тебе не надо по этому поводу переживать. Мне нравится быть твоим спутником. И тем более твоим другом. Конечно, больше мне нравилось… ну сама понимаешь. Но раз это невозможно вернуть, что делать? Жить надо сегодня. И Маркус прав. Мужчины в твоем мире, конечно, дураки, но меня это радует. А то вспоминала бы какого-нибудь…

– Все правы, – зевнул Гарвин. – Ты неброская, потому на твою внешность мужчины особенно и не обращают внимания. Ты хорошая, но чтобы это увидеть, надо внимание обратить. Но очень трудно не заметить женщину, которая забирает тебя у смерти. Хвала древним богам, что я в тебя не влюбился.

– Эльфы однолюбы, а у тебя была Вика, – заметил шут.

– Ты думаешь, отец мой любил только последнюю жену? А двух первых не любил? Милит тоже прав, хотя это с ним бывает редко: жить надо сегодня. Вы, люди, этого не умеете, потому что живете мало, стремитесь в будущее, которого не увидите, или держитесь на прошлое, которого не вернете.

– Мы стремимся в будущее, потому и не вымираем, – сообщил Маркус довольно едко, – а вы – как трава. Дождик полил – хорошо. Градом прибило – стерпим, поднимемся, ну не все, так значит время пришло. Скосили – ну и ладно, щас ка-ак ответим тем же… на часок. Проиграем и станем жить сегодня. И нечего сверкать на меня глазищами. Делиена вас жалеет, потому и не говорит. Какими люди пришли в Трехмирье? Жалкими, дикими, испуганными. А потом начали теснить вас, таких сильных, мужественных и развитых. От дикости, что ли? Или за эту тысячу лет или сколько там они сумели догнать вас и в чем-то перегнать? А вы так и уступали и отступали, гордясь тем, что люди получили все от вас – и землю, и магию, и чего вы там еще нам дали…

– А что нам надо было делать? – оскорблено спросил Милит. – Драться с вами? Не пускать? Убивать?

– Да! Именно. Раз не сумели справиться добром, надо было защищаться силой. Как в эльфийском мире. И жили бы себе довольно и счастливо, и Вика была бы жива, и Файн на кресте бы не умер, убив заодно и Гарвина.

– И это говорит человек, – заметил шут. – Он это понимает, а вы нет. Мы деремся за выживание, вы – нет. Вы превосходите нас во всем, это верно, но вы поздно спохватываетесь, потому что думаете только о своем превосходстве. Еще тысяча лет. Или две. И эльфы вымрут. Несмотря на свое очевидное превосходство.

– Не вымрем, – заверил Гарвин. Шут улыбнулся. Лена не видела его улыбки, но словно слышала ее.

– Не вымрете. Потому что появилась надежда. И не надо бить меня по ребрам, ты даже больно сделать не можешь.

– Дерется? – сочувственно поинтересовался Маркус. – Гони ее из палатки, пусть с Гару рядом спит. Так и не поняла, что происходит. Уж на что я… не мыслитель, и то вижу: надежду она действительно приносит. Куда бы ни пришла. Может, даже и сюда.

Взвизгнул снаружи Гару. Шут рванулся к выходу и со стоном осел на землю, сдавленно вскрикнул Маркус, витиевато выругался Гарвин. Лена выбралась из палатки, не чувствуя совершенно ничего. Магия. А магия на нее не действует. Шут потянулся за ней, но что-то так давило его к земле, что он даже головы поднять не мог, даже заговорить не сумел, только смотрел на нее с отчаянием, видимым даже в темноте.

А высокие мужчины, окружившие их маленький лагерь, обалдели и явно сконцентрировали силы на Лене. Ага, щас. Нет надо мной ни королей, ни магов, ни магии. Сами с усами. Интересно, эльфы тут тоже считают распространение информации невероятным вредом и Странниц изничтожают как класс?

– Я полагала, что эльфы не причиняют вреда своим братьям, – с демонстративным удивлением сказала она, присев, чтобы погладить и успокоить Гару. – И ошиблась.

– Я не вижу здесь эльфов, – почти пропел один. Лена уже и отвыкла от эльфийского акцента.

– Не видишь, потому что они из палатки вылезти не могут, – согласилась она. – Ловко вы, молодцы. Кто-то из вас очень сильный маг. Еще поднапряжется, чтоб меня остановить, выжжет себя, а я не намерена ему магию возвращать. Собаку-то зачем испугали?

– Женщина, это земля эльфов, – снова пропел мужчина, и резкость его тона никакая певучесть интонаций не скрыла.

– Ну, значит, мы до нее добрались. Долго искали, но такое впечатление, что людям просто мозги затуманили настолько, что никто даже направления не знает. Только трое эльфов и подсказали, куда идти, но такие уж они были пьяные, что я решила было, будто и они что-то путают.

– Мы не имеем ничего против людей, – произнес другой. Он говорил более правильно – и более резко. – И не хотим иметь с ними ничего общего. Поэтому просто уходите.

– Они не могут, – пожала плечами Лена. Гару перестал дрожать, но смотрел на эльфов с ненавистью. – Вы их зажали. Вот в этой палатке, например, полукровка даже шевельнуться не может. Может, вы перестанете демонстрировать на нас свое могущество.

Она подняла голову и посмотрела в серебряные глаза.

Ива склонялась над водой так низко, что гладила кончиками листьев гладь пруда. Пруд был зеленым, хотя в нем отражалось небо – по зеленой воде плыли чуть размытые облака. Но зеленый камень дна давил синеву. А вода здесь была совершенно прозрачна и чиста. Пруд казался обманчиво мелким – сунь руку и нащупаешь полированное дно, а на самом деле не каждый ныряльщик мог его достичь. Лумис опустил руку в воду, продолжая слушать страшилки незнакомого эльфа.

– Ты не представляешь, сколько миров они уже погубили. Ты не представляешь, сколько тысяч эльфов уже погибло. В одном мире люди просто уничтожили эльфов. Всех до единого. Вырезали. И никакая великая магия их не спасла. И никакое соблюдение равновесия. Они только отступали, а люди только наступали. Ничего не помогло. Я понимаю, что тебе трудно в это поверить, ты не отходил от своего города дальше, чем на сто миль, но мне дано путешествовать между мирами, и я видел все это своими глазами. Клянусь тебе, брат.

– Я верю твоим рассказам, – сказал Лумис негромко, – и так же, как и ты, не люблю людей. Что ты хочешь – чтобы мы начали войну? Зачем? Мы живем с людьми рядом уже не одну тысячу лет. Случались войны, случались конфликты, но вот уже несколько поколений эльфов не помнит, что такое воевать с людьми, брат. Люди не ходят к нам. И даже если захотят прийти, не смогут. Мы порой бываем в их городах и не встречаем никакой неприязни. Они охотно покупают то, что приносим мы, мы охотно покупаем то, что предлагают они. Ты знаешь, они научились делать прекрасное масло для ламп – оно вообще не дымит и горит вдвое дольше нашего. И потом, ты разве не видел: люди в нашем мире равнодушны и инертны, им запрещают читать, запрещают слушать путешественников, запрещают петь песни. И так будет всегда. Уж об этом мы позаботимся.

– Хорошо если так. Но они пронырливы и любопытны. Они обходят любые запреты и нарушают любые законы. А если сюда проникнет их маг?