— Привет, — сказала не громко, подходя к однокласснику.

Он промолчал. Только прищурился и кивнул на мотоцикл.

— Подумал, что тебе понадобится.

Я перевела взгляд на сиденье. Глаза сами расширились от удивления. Там лежал мой рюкзак.

— Как? — только это и смогла выдавить из себя, но власов пожал плечами.

— Пришлось повозиться, — он протянул мне шлем, на который я смотрела, словно на диковинку, — садись.

— Но…

— Есть другие варианты быстро добраться до школы?

— Нет.

— Садись, Ева, — Руслан усмехнулся, когда я взяла шлем и подарила ему взгляд, полный непонимания и удивления, — нам, видимо, нужно еще обсудить вчерашнее. Желательно до начала уроков.

Руслан

Чувствую себя отвратительно.

Правая сторона ноет, напоминая о вчерашнем падении, но я стараюсь не замечать этого. Плохой сон и разговоры с Серым дают о себе знать желанием вырубиться в любой момент. Только не могу. Есть дела важнее сна. Майорова, например, которая прижимается ко мне, пока я аккуратно перестраиваюсь в потоке транспорта.

Вчерашний эмоциональный порыв сделать Еву временным другом кажется убогим и ненужным, но слова назад не вернуть. За них придется отвечать так же, как и за поступки. Слова отца звенят в голове, пока мы не достигаем цели. Школа всего в нескольких метрах, и я помогаю Майоровой слезть с мотоцикла.

— Откуда у тебя мой рюкзак? — с подозрительным спокойствием спрашивает новенькая, а я шумно выдыхаю.

— Виновница торжества отдала, — бросаю взгляд на кафе неподалеку и оцениваю масштаб трагедии, если мы прогуляем один урок.

— Соня? — в голосе Евы слышится неподдельное удивление.

Киваю в ответ. Глаза Майоровой превращаются в блюдца. Будь я на ее месте, тоже бы удивился такому раскладу, но меня сегодня вряд ли чем-то прошибешь. Подготовился.

— Сдалась с повинной, — говорю и иду в сторону кафе, оставляя мотоцикл около школы.

Новенькая ожидаемо следует за мной. Любопытство побеждает.

— Не понимаю. Можешь мне нормально рассказать? — ворчит Ева, ускоряясь, чтобы меня догнать.

— Соня позвонила вчера, когда мы на гонках были. Она все рассказала. Забрал твое имущество. Вот и все. — Открываю дверь и пропускаю Майорову вперед.

— Зачем ей это? — вижу, как на лице новенькой отражаются все эмоции.

Непонимание. Удивление. Неприязнь.

— Считай, что ее замучила совесть, — ограничиваюсь кратким ответом, занимая столик у окна.

Майорова хмурится, но садится напротив. Вид у нее замученный. Бледная. Под глазами синяки. Ни грамма косметики. Всматриваюсь в ее лицо, словно вижу впервые. Ресницы длинные. Чистая кожа. И глаза, в которых читается целый спектр эмоций. Прокашливаюсь, чтобы не зависать на воспоминаниях о вчерашних обнимашках, и утыкаюсь взглядом в меню, которое знаю наизусть.

— Что теперь будет? — спрашивает Ева, а я жму плечами.

Что еще вытворит Макс, только ему известно, но проигрывать Резников не умеет. Вчера всю территорию прошерстил, упорно выискивая свою жертву. Мне даже стало казаться, что у него не все дома. Глаза безумные. Лицо искривлено. От очередной драки спасли лишь пацаны. Мне должно быть все равно. Наверное, любой другой уехал бы, наплевав на то, что девчонку выставили перед толпой, как лот на торгах. Не мог объяснить самому себе, что именно меня остановило. То, что Макс устроил гонку на приз, чтобы поставить меня на место, или надежда в глазах Майоровой.

— В школе он тебя не тронет, — сообщаю деланно равнодушно, заказывая нам по чашке какао, — можешь не беспокоиться.

— С чего такая уверенность?

Снова пожимаю плечами. Говорить о том, насколько Резников гнилой, не собираюсь. Очернять того, кто сам себя закапывает своими поступками, не особо красиво, да и зачем? Все очевидно. Майорова не глупая.

— Когда мне нужно притвориться твоим другом? — спрашивает в лоб, пока я изучаю картинку за окном.

— На счет этого, — хмурюсь, подбирая слова для плавного слива, — уже не нужно.

— Почему? — звучит расстроено, а я пододвигаю к ней чашку с какао и киваю, мол, пей, а не задавай мне вопросов.

— Глупая затея была, — пью горячий напиток, пока Майорова его гипнотизирует, — правда, но спасибо, что не отказала.

Ева поднимает взгляд на меня, и какао становится поперек горла от того, как прошибает эмоциями.

— Зачем? — говорит и не моргает, от чего я чувствую себя еще гаже.

— Зачем, что? — брови ползут наверх, а Майорова краснеет.

— Ты мне помогаешь, — чеканит каждое слово, водя по ободку кружки пальцем, — зачем?

— Хочешь услышать что-то конкретное? — увиливаю, как могу.

Ощущаю себя загнанным оленем, который мечется по трассе, не зная, в какие кусты прыгнуть, чтобы спрятаться от прицела.

— Никто из класса не стремится со мной дружить. Они даже не разговаривают и не смотрят в мою сторону. Максим открыто смеется надо мной, делает из меня… — Майорова осекается, и ее щеки вновь алеют, что выглядит очень мило. — Соня играла хорошо, хотя я поверила, что она со мной хочет подружиться. А ты?

— Что я? — хмурюсь, пытаясь уловить ее посыл, и он мне отнюдь не нравится.

— Зачем ты мне помогаешь? — сканирует взглядом, а я скриплю зубами.

У каждого поступка есть мотив. Отец с самого детства научил причинно-следственным связям. Когда ты прыгаешь с тарзанки, тебе хочется адреналина. Одна причина. Может, ты слегка поехал крышей, вторая. Возможно, кому-то проспорил. Третья. И так до посинения, пока не найдешь верный вариант.

— Потому что сама себе ты вряд ли поможешь, — продолжаю хмуриться и поднимаюсь, — пойдем, пока не опоздали.

Плевать, что урок уже начался, а Майорова так и не прикоснулась к какао. Она поднимается следом и подходит ближе, когда я расплачиваюсь за заказ.

— Руслан, — говорит еле слышно, а я напряженно убираю руки в карманы брюк, — спасибо.

Она в очередной раз бьет мне под дых объятиями. Стопорюсь. Все системы слетают с прежних установок, как вчера. Майорова отстраняется и идет к выходу, пока я продолжаю слушать работу свое сердца.

Что за чудо-олень…

Кривлюсь и иду следом за ней. Вместе переступаем порог школы и ждем следующего урока. В классе гробовая тишина при виде нас. От Резникова буквально сквозит ненавистью, на которую мне плевать. Сажусь рядом с Евой без слов и каких-либо других пояснений.

Зачем?

Бросаю взгляд на Майорову и хмурюсь. Сердечная мышца сжимается, тормозя на мгновение все процессы.

Отворачиваюсь.

Если бы я сам знал ответ на этот вопрос, то не чувствовал бы себя идиотом.

Евангелина

Сама себе ты вряд ли поможешь.

Почему-то слова Руслана застревают в моем несчастном мозгу, и я никакими усилиями не могу избавиться от них. Они, словно на повторе, взрывают черепную коробку, заставляя меня нервно вертеть ручку пальцами. Присутствие Власова рядом на непростительно близком расстоянии ухудшает мое состояние. Как я должна понимать его слова? Что он ими хотел выразить?

Помогает из-за жалости, так я понимаю. Иначе, как еще интерпретировать его ответ?

Я настолько рассеяна, что зарабатываю трояк по алгебре, хотя прекрасно знаю решение, но усердно пропускаю речи учителя. Ухудшает положение шушуканье Кристины с девчонками. Про Резникова вообще молчу. Он на меня ТАК смотрит, что хочется самовольно пойти, привязать себя к столбу и поджечь его. Как Макс сдерживается, даже представить не могу. Наверное, причина в Руслане, который на протяжении дня находится, если не рядом, то где-то неподалеку, не оставляя меня без присмотра.

И мне бы радоваться, но я начинаю злиться.

Да, я слабая и не даю отпор, потому что считаю самоубийством идти против толпы, но это не значит, что меня, как собаку, нужно водить на поводке. Возможно, я бы относилась к его вниманию иначе, если бы не эти чертовы слова.

Сама себе ты вряд ли поможешь.