— Не думал, что они на тебе отыграются. Прости, — он нежно дотронулся до ее руки и от этой ласки из глаз Сольвейг опять потекли слезы. Стыдно-то как! Она давно не плакала, думала — разучилась. Слезы — признак слабости, а слабым в трущобах не место. Даже ночью в подушку нельзя. Потому что может услышать мама, а это ее расстроит. А тут второй раз за день.

— Молчи, упрямое ты создание! ­– прервал ее попытку говорить парень, — Сказано же ­– нельзя тебе! И так на тебя целых три аптечки потратил.

Что еще за аптечки⁈ Если дорогие, придется рассчитываться. А как? А еще за лекаря! И за жилье! Что он запросит от нее за все это⁈ В ее измученную болью голову только сейчас пришла эта мысль. И тут же исчезла. Какая разница? Если он вылечит маму, пусть делает с ней что захочет. Тем более после плена у бандитов бояться глупо, хуже вряд ли уже будет.

— И не придумывай себе всякие глупости, — Сольвейг еще раз убедилась, что он читает ее мысли, — Ничего ты мне не должна. Все остальное обсудим потом, когда выздоровеешь. Мне сейчас придется уйти. Возможно надолго, — он запнулся, будто хотел произнести другое слово, — Денег для вас я оставлю у Кнуда. Это хозяин таверны, куда ты меня провожала в прошлый раз, — можно подумать, она не догадалась. Кнуда в трущобах знают все. Может не так хорошо, как Кракена. Но у вольных своя замкнутая жизнь, свои интересы, куда посторонним хода нет. И их опасались даже портовые.

— Дом запишут на тебя, — продолжал парень, ­­– Живите. Учись. Ты девочка умная, сможешь наверстать упущенное. Наймешь учителей, они поднатаскают. Денег хватит. Вольные за вами приглядят, я попрошу. Если станет совсем худо, в самой безвыходной ситуации обратишься к княжнам Бежецким. Скажешь, что пришла за долгом от Раевского. Это я. Но это на крайний случай. Рогнеда с Зоряной девочки хорошие, но они аристократки. Впрочем, ты сейчас ничего не запомнишь. Я лучше напишу.

Он встал и отошел. Послышался звук отдвигаемого стула. Парень сел писать для нее письмо. А у Сольвейг в голове заметались мысли. Неужели все, что он сказал — правда⁈ Но за что⁈ Почему⁈ И кто он такой, чтобы делать такие подарки⁈ Аристократ! Точно — аристократ! Целых княжон называет по имени и девочками, как каких-то простушек! Ну почему она не решилась пойти к нему в слуги сразу⁈ Мама уже была бы здорова, и не было бы этих мучительных дней в плену у банды. И все равно, странно это… Даже если аристократ. Почему он выбрал именно ее? Спас, освободил, пытается вылечить? А может он влюбился в нее, как тот принц из сказки в свою Золушку⁈

Мысли становились все тяжелей и тяжелей. И спустя несколько минут девочка заснула. Ей снилось, что она прекрасная невеста в белом платье. Она идет по красной ковровой дорожке, усыпанной белыми лепестками роз. Под руки ее поддерживают улыбающиеся мама и папа. А впереди стоит ее спаситель. Высокий, стройный, в шикарном костюме. В руках у него огромный букет цветов, предназначенный для нее. Парень улыбается, что-то говорит Великому Князю, стоящему рядом с ним. И шагает навстречу Сольвейг. Цветы летят на землю, а Раевский подхватывает ее и кружит, кружит, кружит… А потом он наклоняется к ее лицу и они целуются под радостные крики гостей. Их гостей. И где-то в этой толпе весело хохочет Хель…

Я вышел из таверны Кнуда, когда уже начало смеркаться. Погода портилась. По узким улочкам, подвывая, носился пробирающий до костей ветерок. Поземка, вперемешку с мусором, кружилась над обледенелой мостовой. Темнело быстро. В окнах, занавешенных каким-то тряпьем, загорался тусклый свет, заменявший здесь уличные фонари.

Интересно, сколько бы ни было у меня перерождений, каждый раз извилистая судьба приводила меня в трущобы. Даже когда я стал спасителем короля, а потом графом, начинать приходилось с трущоб. Тогда у меня было два пути — сдохнуть сразу или уйти в солдаты и сдохнуть уже там. Я выбрал второй. Тогда я уже многое знал и умел. Королевство, приютившее меня, упоенно воевало с соседями. Потери среди вояк были огромными, зато карьерный рост у выживших стремительным, правда, недолгим.

Мне удивительно везло. Уже через год я стал десятником, а через полтора — полусотником. Именно тогда, в безумии кровавой схватки, моя полусотня случайно оказалась возле короля. Нас тогда хорошо зажали, надежды выбраться практически не было. Потому сражались мы с упорством и бесстрашием обреченных. Пару-тройку раз я прикрыл собой монарха, что не осталось незамеченным Его Величеством.

По большому счету, мне было плевать на него. Но он был символом, центром, стержнем, вокруг которого сплотились самые сильные, самые упорные бойцы. Да и королем Ласко Смелый был относительно неплохим. Людей своих старался беречь, был в меру справедлив и не очень кровожаден, что редкость для правителей средневековья. За что и пользовался любовью и уважением у рядовых воинов и простого народа. С аристократами сложнее — слишком много у них интересов, идущих вразрез интересам государства. Впрочем, все это не важно.

Тогда мы чудом выжили. Нас, живых, но израненных, покрытых кровью и дерьмом из распоротых кишок, возле короля осталось не больше двух десятков. В последний момент на помощь подоспела дворянская тяжелая конница. Тогда-то прямо на поле боя в порыве чувств Ласко и облагодетельствовал меня титулом графа. Вот уж точно из грязи в князи.

Правда, графство мне досталось так себе. Небольшая долина на севере в окружении гор, славящаяся своими виноградниками. Но этого добра хватало и в южных провинциях. Наверное, поэтому аристократы мой взлет восприняли довольно спокойно. Пропели дифирамбы королю за щедрость и справедливость, потрепали новоиспеченного графа по плечу и намекнули, чтобы «достойный юноша» не вздумал мешать «мудрым дядям» делать политику.

Меня быстро сплавили в графство, где я спустя два года женился на прелестной Жанет — юной дочке одного из моих баронов. Политический брак породил такие яркие, всепоглощающие чувства! Тогда я был счастлив! Восторженно, безгранично, безумно! Как не был счастлив никогда — ни до, ни после… Мы прожили душа в душу долгую жизнь. Дети, внуки, правнуки… Графство свое я расширил. Ну и немного попрогрессорствовал, не без того. Иначе сожрали бы. А потом она умерла. Уснула и не проснулась. Просто от старости. Спустя несколько месяцев ушел на перерождение и я. А от Жанет мне остались память и боль потери, которые живут со мной до сих пор на протяжении нескольких жизней.

Потому-то не хочу я привязываться к кому-нибудь еще. Слишком тяжело потом, слишком пусто. А вот Сольвейг меня чем-то зацепила. Нет, это не любовь. Не смешите. Я старик, а она совсем ребенок! Просто было у нас что-то общее. Что-то такое, что притягивало меня к этой девочке. Я почувствовал это еще тогда, в первую нашу встречу. А сейчас испугался. Откупился и сбежал, повесив заботу о ней на старого пирата. Он сделает все как надо, я в этом не сомневался. Но чувство неправильности росло с каждым шагом, уводящим меня от таверны Кнуда.

Из какой-то подворотни мне наперерез вывалились три фигуры:

— Эй, парень, давай, помоги хорошим людям. И тебе за это ничего не будет, — на меня удушающей волной пахнуло перегаром и немытым телом. Взмахнув рукой, воздушным ударом мимоходом отправил заплутавших в своих желаниях маргиналов обратно в воняющий мочой и рвотой проулок, откуда они и появились. Это не профессионалы. Обычные отбросы, которым не хватило на порцию отвратительного пойла. Их выступление даже не отвлекло меня от размышлений.

Можно, конечно, успокаивать себя тем, что девочка станет рычагом давления на меня в предстоящем разговоре с князем Лобановым. А в том, что он состоится, я ни на миг не сомневался. Иначе грош цена такой спецслужбе. Слишком громкий вызов я им послал. О чем ни капли не жалею. То, что творилось под боком у местных государственных заправил, происходить не должно. А вот по реакции на мой демарш будет видно, имеет ли смысл строить свои планы, опираясь на Княжество, или надо искать другие варианты.