— Здравствуйте, госпожа, — девочка не очень глубоко поклонилась и, выпрямившись, побледнела еще сильней.

— Здравствуй, — кивнула Зоряна, — Кто ты, дитя? И что ты знаешь о Федоре?

— Меня зовут Сольвейг. Ничего не знаю. Я ищу его…

Зоряна видела, что ребенку тяжело стоять. Осмотрев ее с помощью дара, обнаружила множество хорошо залеченных травм. Тут постарался довольно сильный лекарь. Судя по одежде и манере держатся, семье девочки такой специалист явно не по карману. Княжна кивнула ребенку на кресло, рядом с маленьким столиком, на котором слуге уже расставили фарфоровые чашечки, серебряный самовар и вазочки с печеньем, сдобой и вареньем.

— Садись. Рассказывай…

Сольвейг очнулась и замерла с закрытыми глазами. Она боялась, что добрый и заботливый странный парень, глава портовых вольных трактирщик Кнуд, свадьба, богиня Хель привиделись ей в бреду. Сейчас бандиты увидят, что она очнулась, и вновь примутся ее пытать. Только страх этот был каким-то странным, будто все, что с ней произошло, случилось давным-давно и осталось в памяти только тусклыми обрывками неясных картин. Тогда и старый ушкуйник и… А как зовут ее спасителя? Рей? Федор? Почему-то в голову приходят эти имена. Но он же ей не говорил свое имя… Или говорил? Мысли ворочались тяжело. А вот боли не было… Почти не было. Лишь чуть-чуть ломило тело, словно она вчера делала какую-то тяжелую работу.

Девочка открыла глаза и увидела белоснежный потолок с тускло горящим магическим светильником. Красивым, сразу видно — очень дорогим. Значит, она не дома. А где? Неужели ее забрал к себе Кракен. По телу прокатилась волна ужаса. О привычках и пристрастиях главного портового бандита по трущобам ходили леденящие кровь слухи. Но точно никто ничего не знал. Потому что попавших в апартаменты к этому монстру больше никто и никогда не видел.

Сольвейг хотела вскочить с кровати, но стоило оторвать голову от подушки, как потолок, стены, мебель закружились, к горлу подступил кислый комок, и она рухнула обратно в спасительные объятья мягкой перины.

— Госпожа Фискаре, лежите спокойно, вам нельзя вставать, — послышался требовательный мужской голос. Девочка с опаской повернула голову на звук. В углу комнаты у столика, заполненного какими-то склянками и непонятными приспособлениями, стоялвысокий пожилой благообразный мужчина с густой седой шевелюрой и окладистой бородой. Герб на кармане длинного темно-серого пиджака, говорил о его дворянском происхождении. Что изображено на гербе Сольвейг не было видно. Хотя, если б даже и увидела, все равно ничего бы не поняла. Гербы в Княжестве не были так уж широко распространены. Разве что южане их использовали и рода, чьи земли граничили с Эребским союзом. Старые рода, берущие свои корни из Росской Империи, использовали вместо них изображения тотемных животных или тайные знаки.

— Кто Вы? — прошептала девочка, — Где я? Как я здесь оказалась?

Морщины у мужчины разгладились, лицо осветилось теплой улыбкой:

— Я Аристов Вячеслав Игоревич, ваш лекарь. Находитесь Вы у себя дома. А как здесь оказались, я сказать Вам не могу. Когда меня к Вам привезли, Вы уже были тут. В очень тяжелом состоянии, прошу заметить. О Вашем состоянии я вынужден был сообщить в Службу Безопасности Великого князя. Те, кто творят такое с детьми должны понести самое суровое наказание! — в голосе лекаря прозвучала сталь.

Сольвейг еще раз осмотрела комнату. Шикарная мебель, белоснежное белье, кровать мягкая, словно облако, на окнах роскошные портьеры, сейчас задернутые, но сквозь тонкую щелку пробивается солнечный свет. Неужели не бред и не сон? Получается так! На губы девочки наползла улыбка, от которой у видавшего виды армейского лекаря в отставке по спине пробежал холодок:

— Не беспокойтесь, Вячеслав Игоревич, они уже наказаны. А мама? Что с мамой⁈ — в голосе ребенка послышалась паника.

— С Вашей мамой сейчас тоже все в порядке. Господин Кнуд пригласил меня весьма вовремя. Еще бы чуть-чуть и было бы поздно. Сейчас она в моей больнице на восстановлении, под присмотром весьма умелых лекарей и знахарей.

— Это же дорого!

— Не дороже, чем мои визиты к Вам, госпожа Фискаре.

— Зовите меня Сольвейг, — после трущоб девочке было непривычно произносить свое имя, но именно эта непривычность и возможность свободно его говорить принесли огромное облегчение. И даже тело стало меньше ломить.

— Хорошо, Сольвейг. Не переживайте, господин Кнуд в полной мере рассчитался со мной. И за Ваше лечение и за лечение Вашей мамы. Ваш отец, наверное, был ушкуйником или вольным охотником?

— Нет, — девочка попыталась покрутить головой, но опять почувствовала головокружение, — Он был рыбаком.

— Вот как? — удивился лекарь, — Странно. Обычно «вольные» не берут под свое покровительство посторонних. Впрочем, это не мое дело. Мне уже пора, — он подошел к кровати положил ей на лоб прохладную, мягкую ладонь, — Жар спал, кризис миновал. Сейчас придет Марта. Она очень опытная знахарка. Советую Вам слушаться ее во всем. Так Вы быстрее встанете на ноги. Всего доброго, Сольвейг.

— До свидания, господин Аристов, — девочка попыталась встать. Не по чину ей провожать представителя высшей знати валяясь на перине. А лекарь явно был из аристократов, причем старых, имперских. Вышитый на пиджаке серебряными нитками бобер держащий в лапах братину не оставлял в этом никаких сомнений.

— Лежи! — прикрикнул на нее Вячеслав Игоревич и, поняв, что именно смутило ребенка, с улыбкой добавил, — Сейчас перед тобой не боярин, а лекарь. Вот встанешь на ноги и раскланяешься, если тебе так хочется, а нет — так и не надо. Тем более, что-то мне подсказывает, не так долго тебе в простолюдинках ходить, — он хитро улыбнулся, подмигнул Сольвейг и вышел за дверь. Интересно, что он имел в виду? А через несколько минут в комнате появилась сухощавая, прямая как палка женщина неопределенного возраста в длинном темно-зеленом платье с изображением змеи обвивающей посох — знака Трояна, покровителя всех лекарей, целителей и знахарей.

Опытный лекарь, замечательный уход и молодой организм помогли Сольвейг быстро справиться с последствиями плена у бандитов. Осталась лишь накатывающая временами мутная слабость, да еще сны… Тяжелые, вязкие, они словно продирались сквозь возведенную кем-то пелену, чтобы вцепиться в душу. Странный барьер держался. Но Сольвейг все равно было страшно. Она знала, чувствовала, что если защита падет, ей будет очень-очень-очень плохо и больно. А еще она вдруг осознала, кто поставил эту защиту. Тот самый парень! Это он. Он спас ее. Оплатил лечение ей и маме, которую на днях отпустили домой. И хоть мамочка была очень слаба, она уже не умирала, наоборот, с каждым днем, с каждым часом ей становилось все лучше и лучше. Она уже ходила по комнатам, пыталась помогать прислуге, нанятой дядей Кнудом, и все время выпытывала у дочери, кто и за что облагодетельствовал так их семью и что этот неизвестный потребует с них взамен.

— Чтобы ни потребовал, мама, — вспылила Сольвейг, которой надоели эти расспросы, — Я готова на все.

— Как ты можешь так говорить⁈

— Как⁈ Как, мама⁈ — глаза девочки налились слезами, — Что нас ждало там, в трущобах? Тебя смерть, а меня, в лучшем случае, бордель. Хотя, даже он вряд ли, — Сольвейг криво улыбнулась и, в безумном порыве, обняв маму, горько зарыдала. Она не рассказывала матери, что ей пришлось пережить в логове бандитов. И никогда не расскажет. Только за то, что господин Раевский вытащил ее оттуда, она готова позволить ему все, что он только пожелает. Но девочка была абсолютно уверена — ничего такого он не захочет. И это радовало и в то же время огорчало. Ей все время вспоминался яркий прекрасный сон. Его сильные руки и кружение в вихре из лепестков роз под радостные крики людей. — Вот увидишь, он хороший!

— Дочь, люди его зовут Кровавый. Он убийца!

Сольвейг отпрянула от мамы и с недоумением уставилась на неё.

— Никогда, — яростно прошипела она, — Никогда так не говори о нем! Ты ничего не понимаешь! Не знаешь! Да если б могла, я сама их! Вот этими руками! Зубами! — ее речь становилась бессвязной, истеричной, — Рвала! Рвала! Рвала! А ты! Никогда! Никогда! Слышишь⁈ — страшно закричала девочка. Женщина отпрянула, увидев взгляд дочери, полный безумной звериной ярости. В страшно расширившихся зрачках металось всепоглощающее пламя. От ребенка стали расходится волны смертельной жути, от которой хотелось в ужасе бежать. Герта кинулась к дочери, крепко обняв ее.