В кресле кто-то сидел.

Ей удалось различить темный силуэт, оттененный белизной сиденья, спинок и ручек кресла. В голове роем пронеслись мысли о зомби, призраках и прочей нечисти, пока она не поймала себя на том, что в таинственном силуэте есть что-то знакомое.

– Сет? – выдохнула она, едва живая от страха.

Ответа не последовало, только мерно продолжало раскачиваться кресло. И все-таки теперь Оливия не сомневалась, что это он.

– Сет? – Оливия сделала шаг в его сторону, забыв о том, что на ней, кроме ночной сорочки, ничего нет. Зябко обхватив себя руками, она неслышно двинулась в его сторону, ступая босыми ногами по деревянному полу веранды. Похоже, что он ее не заметил, судя по неизменному ритму движений кресла-качалки.

Снаружи по-прежнему темной полупрозрачной стеной лил дождь. Налетевший порыв ветра вперемешку с дождем подхватил полы ее розовой сорочки, взметнул их, словно крылья, захлопал по щиколоткам.

– Сет?

Это был он. Оливия подошла довольно близко, чтобы убедиться в этом, и, вглядевшись, нахмурилась: в тяжелой линии его профиля было что-то тревожное. Он невидящим взглядом уставился в ночь, где невозможно было ничего разглядеть, вцепился пальцами в квадратные деревянные наконечники ручек кресла и уперся ногами в пол, ритмично раскачивая кресло взад-вперед.

Что-то произошло. Оливия поняла это задолго до того, как подошла к нему. Положив руку на замысловато сплетенную спинку кресла, она взглянула на него сверху вниз.

– Тетя Келли?.. – спросила она сухим, сдавленным голосом.

Он поднял голову, глаза его ввалились, под ними залегли темные круги.

– Мама умерла в час семнадцать. – Голос Сета был спокойным. Неестественно спокойным.

Оливия ожидала этих слов, но сейчас, произнесенные его тусклым голосом, они поразили ее.

– О нет… – выдохнула она, обретя снова дар речи. Слезы брызнули из глаз, потекли по щекам. – Сет, я так тебе сочувствую!

– Скажу об этом Хлое завтра утром. – Он по-прежнему говорил отрешенно, взгляд, скользнув по ней, устремился вдаль, кресло снова пришло в движение, мерно раскачиваясь взад-вперед, взад-вперед – ужасающий ритм скорби. – Я только не знаю, надо ли завтра отправлять ее в школу. Как ты думаешь?

– Я считаю, ей нужно остаться дома. Ей будет очень тяжело. Тетушка Келли так ее любила. – Оливия почувствовала, как боль затопляет ее. Если ей так плохо от известия о смерти Келли, то какие же страдания должен испытывать Сет?

Он поморщился, и это было единственное проявление чувств, которое она в нем заметила. Оливия знала, насколько они были близки с матерью, насколько ему сейчас тяжело. Куда тяжелее, чем Хлое. Как ни любила Келли Хлою, Сета она любила еще сильнее. Но, как настоящий мужчина, каким его воспитали, Сет изо всех сил старался держаться.

Он знал одно – перед скорбью нужно быть стойким.

– Я был там, пока они не увезли ее. Уйти, оставив маму там, в той палате, с чужими людьми, – это самое страшное что я испытал в жизни. – Он обращался не к ней, а к дождю, к ветру, к ночи. Ни разу не взглянул на нее.

– О, господи, Сет, – снова беспомощно проговорила Оливия. Она наклонилась, чтобы обнять его, руки скользнули вдоль его плеч, и, повинуясь безмолвному порыву успокоить его, прижалась мокрой щекой к его щеке.

– Ливви…

Обхватив ее за талию, он притянул ее на колени. Она не сопротивлялась. Сет скользнул руками по ее телу, потом крепко прижал к себе. Обняв за шею, Оливия спрятала лицо у него на плече, не стесняясь слез, подобно дождевому потоку, хлынувших из глаз. Она плакала за него, потому что он не мог плакать. Она плакала за себя, за тетушку Келли, и за Хлою, и за Айру, и за всех тех, кто любил Келли Ар-чер и скорбел о ней.

Он продолжал сжимать ее в объятиях, пока она плакала. Она ощущала, как вздымается и опускается его грудь при дыхании, чувствовала твердые мускулы рук, крепко сжимавших ее. все его сильное, статное тело. Она замерзла, и Сет согревал ее своим теплом. Она прильнула теснее к его груди, и он поглаживал, покачивал и ласкал ее, словно это помогало ему успокоиться самому.

– Она поговорила со мной, – вдруг сказал он. – Прямо перед…

Голос его осекся, он шумно вздохнул, не в силах продолжать дальше.

Подняв голову, Оливия заглянула ему в глаза. Он был совсем рядом, в нескольких дюймах, и даже в темноте она прочла на его лице и губах отпечаток скорби. Но самое страшное таилось в его глазах. Темные и влажные, они были устремлены куда-то в ночь, и это был взгляд глубоко раненного и страдающего от боли создания.

– Сет, – прошептала она и нежно поцеловала его в губы, надеясь отвлечь, предложить противоядие от скорби. Но его реакция оказалась неожиданной.

Он скользнул по ней взглядом, впившись в ее глаза. Притянув ее к себе, Сет поцеловал ее, глубоко, жадно, словно не мог насытиться прикосновением нежных ее губ. Она закрыла глаза, едва слышным стоном выражая согласие, крепче обвила руками его шею и поцеловала в ответ. Оливии показалось, будто он хочет испить, вобрать в себя ее душу. Сердце ее заколотилось с новой силой, гулко отдаваясь в висках, тело затрепетало. Сет нащупал ее грудь под тонким нейлоном, накрыл ее ладонью, слегка сжимая и поглаживая. Горя желанием, изнемогая от страсти, Оливия выдыхала переполняющие ее чувства в его уста. Все мысли о потере, о скорби, о том, что было и что будет, растаяли, уступив место настоящему.

И в этом настоящем Сет целовал ее, его рука покоилась на ее груди, ее тело горело желанием.

Больше ничего не существовало в окружающем их мире.

Оторвавшись от ее губ, Сет резко поднялся, поднял ее на руки. Кресло жалобно скрипнуло, выпуская их из своего плена. Обхватив ее одной рукой за шею, а другой под колени, Сет повернулся и широкими шагами направился к ее двери, оставленной приоткрытой.

Подойдя к двери, он остановился, глубоко вздохнул и посмотрел ей в лицо.

– Ливви, если ты не хочешь, чтобы мы занялись любовью, скажи это сейчас.

Она подняла голову, покоившуюся на его плече, встретилась с ним взглядом. Они остались одни, на необитаемом острове, где не существовало ничего, кроме звуков и запахов дождя, от которых таинственнее и непрогляднее становилась окружавшая их ночь.

– Хочу, – прошептала она и еще крепче обняла его, прильнув головой к плечу.

Он бросил на нее взгляд, в котором сверкнул огонь краешки губ коротко дрогнули в знак признательности.

Распахнув плечом стеклянную дверь, Сет шагнул в комнату, сделал несколько шагов и нежно опустил ее на постель.

Сет опустился на кровать рядом с нею и снова впился поцелуем в ее губы, не дав Оливии перевести дыхание. Кровать была двуспальной, с толстым, быть может, слишком мягким матрасом. Изготовленная из красного дерева, с четырьмя столбиками по сторонам и балдахином – настоящая старинная кровать, хотя и не антикварная. Под тяжестью тела Сета кровать скрипнула, когда же он скинул на пол покрывала, которые Оливия предусмотрительно откинула с его стороны, скрипнула снова. В комнате было темно, если не считать слабого зеленоватого отсвета электронного будильника у кровати. Сквозь французское окно, немного приоткрытое, виднелся только край каменной стены, который сливался бы с ночным мраком, если бы не поблескивал от дождя.

Его руки скользнули под ее ночную сорочку, лаская ее кожу, поглаживая бедра, живот и грудь. Затем быстрым движением Сет закинул тонкую ткань сорочки кверху и стянул ее прочь, отбрасывая эту шелковистую помеху со своего пути. Оливия осталась обнаженной, в то время как Сет был полностью одет. Она чувствовала крепкое, скрытое под одеждой тело, и собственная нагота смущала ее. Потянувшись к пуговицам на рубашке, Оливия хотела раздеть и его. Пальцы Сета нетерпеливо скользнули у нее между ног, требовательно заявляя права на ее тело, а губы нежно обследовали шею, плечи, нашли грудь…

Оливия жадно глотнула воздух, задрожала, тело, отзывающееся на каждое прикосновение его рук, властных и опытных, охватил жар. Ей ничего не оставалось, как приникнуть к нему всем телом в ответном порыве. Сет был нетерпелив и ненасытен, руки и губы ласкали ее чуть грубовато, подчиняя его воле, его страсти, его желанию.