Я напирала.

Что случилось перед тем, как умер твой отец?

Брови Севастьяна туго сошлись на переносице, словно он был поражён:

Я... Я никогда не загадывал так далеко, когда представлял этот наш разговор. Я всегда ожидал, что ты попятишься от меня со страхом в глазах.

Вместо этого я села в кровати, привалившись к спинке.

Расскажи мне.

Избегая на меня смотреть, он начал:

Когда напивался, мой отец был очень жесток. Самые первые мои воспоминания - это как отражать удары. Он был крупным мужчиной, с этими кулаками... безжалостными. Как оружие.

Его самые первые воспоминания? Меня обожгла мысль о том, что Севастьяна маленьким мальчиком обижал тот, кто должен был его защищать.

Я вспомнила его слова: я был словно создан для драки, так было всегда. Пахан, увидев, как его били, был удивлён, как такой юный мальчишка был способен подниматься снова и снова. Севастьян принимал удар за ударом, потому что так привык.

О, Господи. Я пыталась сохранить ровный тон:

Пожалуйста, продолжай.

Он считал себя дисциплинированным человеком и хвастался, что пил только тогда, когда стемнеет. Таким образом, во время сибирских зим он никогда не трезвел. Зиму я ненавижу даже сейчас. И осень почти так же.

Почему?

Для меня это всегда будет напряжённым периодом - сезоном ожидания боли. С каждым днём солнце садится всё раньше и раньше. Ждать почти так же сложно, как и выносить.

Значит, это продолжалось в течение тех осенних недель, что я была с ним рядом? Я и не подозревала, с какой глубокой травмой ему приходилось бороться.

С тобой была твоя мать?

Какое-то время - да, но защитить нас от него она не могла. Она умерла за две зимы до него. Предположительно упала с той же лестницы. Сказали, что это был трагический несчастный случай. Но я не сомневаюсь, что это он толкнул её. Он просто оставил там её тело, пёстрое от синяков, брошенное, словно мусор. На следующее утро её нашёл Дмитрий. Он был слишком молод, чтобы вынести это зрелище, он был безутешен.

Разве с этим можно справиться в любом возрасте?

И хотя я очень любил свою маму, я помню, что больше разозлился от того, как сильно страдал мой брат, чем от её смерти.

Мне так жаль. - Севастьян лишился матери в десять лет. Сколько же издевательств над ней успели увидеть он и его братья? - Пожалуйста, расскажи про вечер смерти твоего отца.

Я чётко заметила момент, когда Севастьян решился нырнуть в этот омут.

Отец знал все убежища сыновей в поместье. Как бы тихо мы себя не вели, он всегда нас находил, получая, казалось, особенное удовольствие от нашего страха. Так что, когда он напивался, мы с братьями часто прятались снаружи.

Теперь я поняла, почему Севастьян ненавидел сюрпризы. Теперь я поняла, почему он чуть не взорвался, когда Максим проговорился про тишину, которая всегда вознаграждалась.

Последний раз, когда я видел братьев детьми, мне едва стукнуло двенадцать. Максиму было одиннадцать, Дмитрию - семь. За эти годы мы перенесли сотрясения мозга, сломанные руки, ноги и рёбра.

Как спокойно Севастьян всё это рассказывал - издевательства, угрожающие жизни и здоровью, преподносились просто как сопутствующая информация.

Но в ту ночь отец, казалось, был злее обычного. Несмотря на глухую сибирскую зиму, нам пришлось убежать на улицу.

Взгляд Севастьяна стал отрешенным, словно он вновь переживал те события.

Я быстро и как смог тепло закутал Дмитрия, а потом мы бросились сквозь метель к ближайшему строению - продуваемому со всех сторон сараю. Мы мёрзли там на протяжении нескольких часов, уставившись на наш дом. Усадьба светилась огнями, от тепла окна запотели изнутри. Наша семья была очень богата, но мы рисковали умереть от обморожения.

Я могла ясно представить себе эту картину: три замученных ребёнка с тоской глядели на ярко освещённую усадьбу, страшась монстра, живущего внутри.

Когда губы Дмитрия стали синеть, я понял, что должен пойти в дом и проверить, не отрубился ли ублюдок. - Глаза Севастьяна вспыхнули. - Я не хочу всё это помнить! Никогда не хотел! Я никогда никому не рассказывал о той ночи.

Пожалуйста, доверься мне.

Пытаясь успокоиться, он начал снова, пересиливая себя ради меня:

Не успел я пройти мимо кухни, как он меня заметил. Я побежал, но от холода мои ноги не слушались, я словно увяз в зыбучих песках. Он поймал меня и принялся бить по лицу. Один глаз у меня заплыл, и я едва мог видеть другим.

Севастьян начал покрываться потом, от которого заблестела его грудь. Осознавал ли он, что сжимал кулаки с такой силой, что побелели костяшки? Мне хотелось до него дотронуться, как-то успокоить, но я боялась, что он замолчит.

Он хотел знать, где скрываются братья, поклявшись, что изобьёт меня до смерти, если я ему не скажу. Как-то вырвавшись, я побежал вверх по лестнице. На верхней площадке он вновь меня поймал.

Со слезами на глазах я прошептала:

Дальше.

Впервые в жизни я не просто терпел побои. Я... дал сдачи. - Даже после стольких лет голос Севастьяна звучал удивлённо. - Он оторопел, но почувствовал боль. Я был достаточно крупным для своего возраста - и неожиданно мой удар оказался тяжёлым. Раньше я никого не бил - даже играя с Максимом. Когда отец оправился от шока, его взгляд сулил только смерть. Я понял, что он меня убьёт.

Что произошло потом? - Моё сердце выпрыгивало из груди.

Из меня вырвался годами накапливаемый гнев, и я... принялся его избивать. Снова и снова. Он отступил к началу лестницы, неуверенно там покачиваясь. Наши взгляды встретились. Никогда не забуду странное чувство в тот момент: я точно знал, что с моей матерью именно так всё и было. Он избил её так, что она скатилась с лестницы. Но что более странно, он... он заметил, что я всё понял. И он... ухмыльнувшись окровавленной ухмылкой, произнёс:

Когда вырастешь - станешь таким же, как я. Будешь смотреть в зеркало - и видеть моё лицо.

Эта мысль была настолько кошмарна, что я занёс свой кулак, понимая, что он упадёт, и надеясь, что разобьётся насмерть. На первом этаже он об стену сломал себе шею.

Севастьян снова скользнул по мне взглядом.

Я здесь. Что ты сделал потом?

Я знал, что сяду в тюрьму за убийство. Так что накрыл его тело и сходил за братьями. Потом собрал все деньги, что смог найти, и убежал. Средств хватило, чтобы добраться до Санкт-Петербурга и затеряться среди других беспризорников.

И как скоро тебя обнаружил Пахан?

Через полтора года. Достаточно для того, чтобы принять Пахана за извращенца, когда он пригласил меня к себе. Достаточно для того, чтобы оказаться сбитым с толку, поняв, что он хороший человек.

Как же ты выживал там?

Севастьян потер татуировку на пальце. Я вспомнила, что она означала воровство.

Я воровал. Но со временем это становилось всё сложнее - я подрос и уже не мог с такой лёгкостью затеряться в толпе. Порой меня ловили, - его голос надломился, - если связаться не с той крышей и не суметь вырваться... то всё будет кончено.

На него нападали другие банды?

Твой отец тебе рассказал, как впервые меня увидел. Но я никогда ему не признавался, что победа в тех поединках не всегда была на моей стороне. Если я проигрывал... - он взглянул на свои кулаки - ...то проигрывал по-крупному.

О, Боже, нет-нет-нет. Я читала, как в Штатах преследовали беглецов, от этих описаний волосы дыбом вставали; что же те люди творили с Севастьяном в детстве?

Он поднял глаза.

Ты понимаешь, что я имею в виду?

Стыд больнее...?

Но стыдиться ему нечего! Разве он этого не понимает? Может, за один вечер я и не

исправлю двадцать лет его заблуждений, но, в конечном итоге, я смогу его убедить.

Его глаза снова затуманились. Он опять переживал те мучения? Я этого не желала, я лишь хотела его утешить.

Он глухо повторил:

Проигрывал по-крупному.

Расскажешь?

Он закрыл глаза.

Непременно. Но не сегодня. Не спрашивай меня об этом сейчас. - Его глаза распахнулись. - Ты ведь не уйдёшь?