Надо заметить, что в ЦК и особенно в ЦКК была довольно большая группа членов, которые формально еще не выявили своего отношения ни к Бухарину, ни к Сталину. Политическая философия этой группы была несложна: «живи сам — дай жить другому» или «моя хата с краю — я ничего не знаю». Привыкшие к комфортабельной обстановке нового режима, они жили на процентах от старого капитала, — на стрижке купонов «старых большевиков».
Их былой энтузиазм и идеализм давно улетучились в мягких пуховиках советских апартаментов. От революции они получили все, чего только мог жаждать самый отчаянный из них: право владычества над огромной империей в качестве членов ее законодательного корпуса. Все остальное прямо и непосредственно зависело от этого. За эту власть — импозантную по внешнему блеску и ценную по внутреннему содержанию — они были готовы держаться любой ценой, даже ценою жертвы собственных былых идеалов. Словом, это были люди, которых называют на политическом языке «болотом». В таком «болоте» Сталин умел великолепно плавать.
Сердцу «болота», конечно, импонировал Бухарин, но трезвый инстинкт партийных млекопитающих подсказывал ему, что надо держаться за Сталина. Иначе — от Красной площади до Лубянки лишь один квартал. Слишком зловещи были воспоминания о троцкистах. Это «болото» и спасло Сталина на апрельском пленуме ЦК. На этом пленуме бухаринцы выступили впервые с обстоятельной критикой сталинской группы по всем основным вопросам международной и внутренней политики. Критика была построена в духе заявления Бухарина от 30 января и заявления Бухарина, Рыкова и Томского от 9 февраля. Личные выпады против Сталина были смягчены, особенно у Рыкова, но не острие самой критики. Как раз в общей критике Бухарин обвинял Сталина… в «троцкизме»! Такое обвинение настолько задело Сталина за живое, что он с искренним возмущением воскликнул:
«И это говорит тот самый Бухарин, который… недавно состоял в учениках Троцкого, еще вчера искал блока с троцкистами против ленинцев и бегал к ним с заднего крыльца! Ну разве это не смешно, товарищи?» (Сталин, «Вопросы ленинизма», стр. 253).
Я хочу сделать здесь одно маленькое, но важное отступление. Заявление от 30 января явилось для Сталина бомбой. Если она взорвется в зале заседания пленума ЦК, то может снести голову не одному Сталину. Возможный взрыв надо было предупредить любыми мерами или, по крайней мере, отсрочить его до окончательного бетонирования собственной позиции. Сталин перешел к обороне и настойчиво искал путей компромисса. Психологический выигрыш такой «оборонительной тактики» был очевиден. «Бухарин объявил войну, я предлагаю мир, ибо и худой мир лучше доброй войны», — так говорил Сталин к сведению тех, кто продолжал считать его, Сталина, главным агрессором. Но «оборонительная тактика» Сталина по духу своему была насквозь агрессивна. Под вуалью партийного «миротворца» скрывались коварные замыслы вечного агрессора. Так, сейчас же после вручения Бухариным своего заявления на имя пленума ЦК, Сталин спешно создает «Комиссию Политбюро», которая вырабатывает, не без участия, видимо, самого Сталина, условия «компромисса и мира в Политбюро». 7 февраля эта комиссия доводит до сведения «сторон» — двух «троек» (Сталин, Молотов, Ворошилов и Бухарин, Рыков, Томский) свои условия «компромисса». Этот документ проливает свет одновременно и на драматизм событий и на мастерство Сталина как партийного тактика. Примут ли бухаринцы предложенный компромисс или не примут, — в обоих случаях победителем оставался Сталин. В изменении расстановки сил в Политбюро и на пленуме ЦК предложения комиссии должны были сыграть решающую роль, что и случилось потом. Дав этому документу исполнить свое назначение, Сталин закрыл его потом в железный сейф Политбюро. Только через 20 лет, то есть в 1949 году он был впервые опубликован. Вот его содержание:
«Из обмена мнений в комиссии выяснилось, что:
Бухарин признает политической ошибкой переговоры с Каменевым.
Бухарин признает, что утверждение его "заявления" от 30 января 1929 г. о том, что ЦК на деле проводит политику "военно-феодальной эксплуатации крестьянства", что ЦК разлагает Коминтерн и насаждает бюрократизм в партии, — все эти утверждения сказаны им сгоряча, в пылу полемики, что он не поддерживает более этих утверждений и считает, что у него нет расхождений с ЦК по этим вопросам.
Бухарин признает на этом основании, что возможна и необходима дружная работа в Политбюро.
Бухарин отказывается от отставки как по линии «Правды», так и по линии Коминтерна.
5. Бухарин снимает ввиду этого свое заявление от 30 января.
На основании изложенного комиссия считает возможным не выносить на объединенное заседание Политбюро и Президиума ЦКК свой проект резолюции с политической оценкой ошибок Бухарина и предлагает объединенному заседанию Политбюро и Президиума ЦКК изъять из употребления все имеющиеся документы (стенограмму речей и т. д.).
Комиссия предлагает Политбюро и Президиуму ЦКК обеспечить Бухарину все те условия, которые необходимы для его нормальной работы на постах ответственного редактора "Правды" и секретаря ИККИ» (Сталин, Соч., т. 12, стр. 6–7).
Принятие такого «компромисса» означало для группы Бухарина открытую капитуляцию перед Сталиным и признание своей неправоты в критике сталинской политики и сталинского аппарата; отклонение этого «компромисса» означало демонстрацию своей агрессивности против «миролюбивого Сталина», тем более, что Сталин предлагал «дружную работу в Политбюро» и «нормальные условия для работы Бухарина в "Правде" и "Коминтерне"».
Бухарин разгадал замысел прямого удара и отклонил «компромисс». Но он не угадал обходного удара Сталина. И этим Сталин воспользовался классически. Констатируя отказ бухаринцев принять «компромисс», «помириться», Сталин на апрельском пленуме ЦК цинично спрашивал:
«Почему товарищи из бухаринской оппозиции, Бухарин, Рыков и Томский, не согласились принять компромисс комиссии Политбюро, предложенный им 7 февраля этого года? Разве это не факт, что этот компромисс давал группе Бухарина вполне приемлемый выход из тупика, в который она сама себя загнала?… чтобы ликвидировать тем самым остроту внутрипартийного положения и создать обстановку единодушной и дружной работы в Политбюро?» (там же, стр. 6–7).
Заострив так вопрос, Сталин привел одну цитату из общих рассуждений Ленина «об оппортунизме», потом сделал многозначительную паузу и, предпослав почти лирическую увертюру к победоносному маршу, сам же ответил на свой вопрос:
«Да, товарищи, надо уметь смотреть прямо в глаза действительности, как бы она ни была неприятна. Не дай бог (!), если мы заразимся болезнью боязни правды… А правда в данном случае состоит в том, что у нас нет на деле одной общей линии. Есть одна линия, линия партии, революционная, ленинская линия. Но наряду с этим существует другая линия, линия группы Бухарина, ведущая борьбу с линией партии путем антипартийных деклараций, путем отставок, путем поклепов на партию, путем замаскированных подкопов против партии… Эта вторая линия есть линия оппортунистическая» (там же, стр. 9).
Все удары против аппарата ЦК, все удары против своих, не мнимых, а действительных «подкопов и поклепов», всю критику, которая касалась его собственной персоны как секретаря ЦК, Сталин встретил внешне малопонятным, но внутренне весьма тонко рассчитанным, стоическим спокойствием. Он даже оговорился в самом начале своей речи: «Я не буду касаться личного момента, хотя личный момент в речах некоторых товарищей из группы Бухарина играл довольно внушительную роль. Не буду касаться, так как личный момент есть мелочь…» (выделено мною. — А. А. — там же, стр. 1).
Бухарин говорит, что Сталин — Чингисхан партии, а Сталин отвечает — это мелочь. Бухарин говорит, что Сталин — заговорщик против собственной партии, а Сталин отвечает, что это мелочь. Бухарин говорит, что Сталин — фальсификатор, Сталин отвечает, что это мелочь… Сталин не хочет защищать Сталина. Сталин — это мелочь. Сталин хочет защищать Ленина и ленинскую партию, а Бухарин хочет увести его в сторону «личных моментов». «Они хотят политику подменить политиканством. Но этот фокус не пройдет у них», — отвечает Сталин.