после победы Зиновьева-Бухарина-Сталина над Троцким в 1924 году (XIII съезд),

после победы Бухарина-Рыкова-Сталина над Зиновьевым в 1925 году (XV съезд) и

после победы Сталина над Бухариным в 1930 году (XVI съезд).

Каждый последующий состав большевистского конвента посылает на политический эшафот ведущих трибунов Октябрьской революции из предыдущего состава: Зиновьев-Сталин-Бухарин — Троцкого и троцкистов; Бухарин-Сталин-Рыков — Зиновьева и зиновьевцев; Сталин и «старые большевики» — Бухарина и бухаринцев; Сталин и сталинцы — «старых большевиков». Потом Сталин всех их сводит в одном месте — на Лубянке, чтобы ликвидировать их там физически. Русские Мараты и дантоны, сен-жюсты и Робеспьеры, «жирондисты» и «горцы» с какой-то фатальной обреченностью повторяли акты французской драмы с тем, чтобы после взаимоистребительной бойни увековечить на русской земле кошмарный режим французского сентября. Логическая линия русского октября была той же.

То, что Ленин вынашивал в эмбрионе, Сталин вырастил как чудовище. Контуры будущей сталинской тирании ясно обозначались только после политической ликвидации бухаринцев. Духовная прострация, физическое изнеможение, животный страх — вот облик партии в те дни. В отчаянии от гнетущего, вседавящего, вездесущего страха эта партия отныне и делается в руках Сталина и сталинцев безмолвным оружием такой универсальной инквизиции, примеры которой история не знала раньше и едва ли будет знать в будущем. Как животные перед землетрясением, люди предчувствуют беду: мания страха овладевает всей страной. Известный советский драматург Афиногенов, сам коммунист, убитый во время войны, написал как раз в 1930 году на эту тему пьесу, которая так и называлась: «Страх». Тогда же она была поставлена в Московском Художественном академическом театре (MXAT).

Главный герой ее, профессор Бородин, выступая с кафедры института с докладом, так определяет значение страха в поведении советских граждан: «Мой доклад подходит к концу. Вы видели на примерах с кроликами, что в основе поведения лежат соответствующие стимулы — возбудители. Когда нам удается обнаружить стимул, мы, воздействуя на него, можем изменить поведение. По аналогии с этим, найдя господствующий стимул социальной среды, мы можем предугадать путь развития социального поведения. Наступит час, когда наука начнет вытеснять политику. Мы решили принести посильную помощь нашей стране и проанализировать, какие стимулы лежат в основе поведения современного человека. Вместе с партийными товарищами мы провели объективное обследование нескольких сотен индивидуумов различных общественных прослоек. Я не буду рассказывать о путях и методах этого обследования — интересующиеся заглянут в материалы… Скажу только, что общим стимулом поведения восьмидесяти процентов всех обследованных является страх». (Голос из зала: «Что?») Бородин продолжает: «Страх! Работы Горндайка, Уотсона, Лешли и других указывают на то, что безусловным стимулом, вызывающим страх, является громкий звук или потеря опоры. Восемьдесят процентов всех опрошенных живут под вечным страхом окрика или потери социальной опоры. Молочница боится конфискации коровы; крестьянин — насильственной коллективизации, советский работник — непрерывных чисток; партийный работник боится обвинений в уклоне; научный работник — обвинения в идеализме; работник техники — обвинения во вредительстве.

Мы живем в эпоху великого страха. Страх заставляет талантливых интеллигентов отрекаться от матерей, подделывать социальное происхождение… Страх ходит за человеком. Человек становится недоверчивым, замкнутым, недобросовестным, неряшливым и беспринципным… Страх порождает прогулы, опоздание поездов, прорывы производства, общую бедность и голод. Никто ничего не делает без окрика, без занесения на черную доску, без угрозы посадить или выслать.

Кролик, который увидел удава, не в состоянии двинуться с места — его мускулы оцепенели, он покорно ждет, пока удавные кольца сожмут и раздавят его. Мы все кролики! Можно ли после этого работать творчески? Разумеется, нет!

Остальные двадцать процентов обследованных — это рабочие-выдвиженцы. Им нечего бояться. Они — хозяева страны! Они входят в учреждения с гордым лицом, стуча сапогами, громко смеясь и разговаривая. Но за них боится их мозг… Мозг людей физического труда пугается непосильной нагрузки; развивается мания преследования. Они все время стремятся догнать и перегнать. И, задыхаясь в непрерывной гонке, мозг сходит с ума или медленно деградирует.

Уничтожьте страх, уничтожьте все, что рождает страх, и вы увидите, какой богатой творческой жизнью расцветет страна! На этом позвольте закончить».

Устами своего литературного героя писатель Афиногенов констатировал правду советской жизни в 1930 г., в том году, в котором на XVI съезде провозгласили лозунг «бить, бить и бить!» Однако, когда задумаешься над тем чудовищным террором, который развернулся к середине и концу тридцатых годов, над этой атмосферой, которая тогда царила, над теми героями, — именитыми и безымянными, — которые тогда действовали, то приходишь к выводу: описать эту эпоху может историк, но чтобы ее понять, нужны Данте, Шекспир и Достоевский в одном лице!

После разгрома «правой оппозиции» ЦК признал Сталина единственным лидером партии. Празднование его пятидесятилетия (21 декабря 1929 г.) было произведено с такой помпой, с какой когда-то чествовали римских триумфаторов или византийских императоров. Тогда же появилась и пресловутая формула: «Сталин — это Ленин сегодня». Ошибочно приняв эти восторженные похвалы по своему адресу за отказ ЦК от своего суверенитета, Сталин отважился на шаг, который никогда не позволял себе даже Ленин. Через шесть дней после юбилейных торжеств — без ведома не только ЦК, но и Политбюро — Сталин объявил 27 декабря 1929 года новую революцию сверху: насильственную «сплошную коллективизацию и ликвидацию кулачества как класса». Хотя это единоличное решение Сталина и было задним числом одобрено в постановлении ЦК от 5 января, но одновременно Сталину дали понять, что он не наделен прерогативами единоличной власти. Более того, когда начались массовые антиколхозные восстания, то ЦК заставил Сталина, во-первых, написать статью («Головокружение от успехов»), в которой он, по существу, вынужден был признать ошибочной свою установку (в речи от 27 декабря) на немедленную насильственную коллективизацию (теперь он писал: «нельзя насаждать колхозы силой»), во-вторых, в новой статье («Ответ товарищам колхозникам») открыто дисквалифицировать самого себя, как претендента в диктаторы. Вот соответствующее место из второй статьи Сталина: «Иные думают, что статья "Головокружение от успехов" представляет результат личного почина Сталина. Это, конечно, пустяки. Не для того у нас существует ЦК, чтобы допускать в таком деле личный почин кого бы то ни было. Это была глубокая разведка ЦК. И когда выяснились глубина и размеры ошибок, ЦК не замедлил ударить по ошибкам всей силой своего авторитета» (Сталин, Вопросы ленинизма, стр. 311–312). Мстительный, злопамятный, но всегда терпеливый, когда это требовала его конечная цель, Сталин хорошо запомнит Центральному Комитету эту свою дисквалификацию. Однако и тут Сталин верен себе: публичное самоунижение нужно было ему, чтобы усыпить бдительность того же ЦК и выиграть время для завершения подготовительной работы по его уничтожению — политическому и физическому. Сталин постарался провести эту операцию уже над ЦК, избранным на XVI съезде (1930 г.), но встретил неожиданное серьезное сопротивление даже среди собственных учеников («Право-левацкий блок Сырцова-Ломинадзе»), не говоря уже о присутствовавших в его членском составе лидерах бывшей «правой оппозиции». С этим Сталин мог и не считаться, если бы не выяснились более решающие обстоятельства: три столба режима, на которые опиралась «диктатура пролетариата» — армия, полиция и местный партаппарат — оказались не готовы признать над собою личную диктатуру. Поэтому на протяжении всего периода времени от XVI до XVII съезда Сталин занимался созданием организационных, собственно кадровых предпосылок к запланированному им единовластию. Значительный шаг вперед в этом направлении Сталин сделал на XVII съезде. ЦК, избранный на этом съезде, состоял из чистокровных сталинцев, из тех, кто активно помогал Сталину громить все оппозиции и устанавливать свое единоличное лидерство. В его членском составе не было никого из «гвардии Ленина». Зиновьева и Каменева, сколько бы они ни каялись, не выбирали в ЦК, а Бухарин, Рыков и Томский числились лишь в кандидатах. Однако и этот ЦК состоял в подавляющей своей части из убежденных последователей Ленина (в том смысле, что они были готовы признать Сталина своим лидером, но не диктатором. Диктатура, как при Ленине, должна была быть коллективной. Генсек выполняет решения ЦК и ему подотчетен, ему же подотчетны Политбюро, Оргбюро и Секретариат ЦК. Словом, Сталин лишь «первый среди равных». В этом как раз и состояла суть нового конфликта. Внутренняя концепция власти Сталина, по крайней мере с тех пор, как умер Ленин, сводилась к следующей нефиксированной, но вполне логичной формуле: партией и государством при диктатуре может руководить лишь абсолютный диктатор, а им должен быть он сам. Сталин теперь окончательно убедился, что прийти к такой диктатуре можно, лишь физически уничтожив тех членов ЦК, которые будут противодействовать этому. Каждого члена и кандидата последнего суверенного ЦК (139 человек) Сталин «изучил по косточкам» (его же выражение на XII съезде). Не только на них, но и на всю элиту партии и государства в ЦК имелись секретные досье, называемые «учетными карточками», куда с 1922 г., с тех пор, как Сталин стал генсеком, заносились все «плюсы и минусы» каждого руководящего деятеля. Основу «учета» составляли два критерия: преданность большевизму и деловитость. С конца двадцатых годов критерии «учета» слегка «уточнили»: преданность Сталину и покорность. Сталин подсчитал, что абсолютное большинство состава преданного ему ЦК 1934 года — все-таки мыслит категориями вчерашнего дня, то есть явно непокорно. Он безошибочно установил и то, что к числу несогласных с его личной диктатурой принадлежат как раз наиболее идейные фанатики коммунизма и «ленинских принципов коллективного руководства». Сталин знал больше. Он знал, что в почти двухмиллионной партии наберется не менее миллиона коммунистов, которые действительно верят в коммунизм в духе его классиков (постепенное отмирание государства, то есть «диктатуры пролетариата», восстановление гражданских прав и политических свобод после ликвидации эксплуататорских классов, как это обещала Программа 1919 г.); верят, как и большинство ЦК, в святость «ленинских принципов коллективного руководства». Эту веру в них воспитал сам же Сталин, когда он в борьбе с претендентами на единоличное лидерство (из разных оппозиций) доказывал, что после Ленина партией и государством не может руководить одно лицо, руководство может и должно быть только коллегиальное. Правда, для Сталина эта популярная в партии доктрина «коллективного руководства» (впервые провозглашенная Троцким в день смерти Ленина) была и тогда лишь тактическим лозунгом, призванным замаскировать его диктаторские замыслы, но партия, как и ЦК, тактику Сталина ошибочно принимала за его программу. Даже разгромив три оппозиции и проведя четыре чистки (первая чистка вузовских и учрежденческих ячеек 1925 г., вторая чистка деревенских парторганизаций 1926 г., третья — генеральная чистка 1929–1930 гг., четвертая — генеральная чистка 1933 г.), чтобы превратить партию в «голосующее стадо» (выражение Троцкого), а ЦК сделать совещательной коллегией при генсеке, Сталин все же ни той, ни другой цели не достиг. Наоборот, уже тот ЦК, который был создан на XVI съезде после разгрома последней — «правой» — оппозиции, доказал Сталину, что среди его собственных соратников и учеников есть люди, которые полны решимости не допустить его диктатуры. Когда диктаторские замыслы Сталина стали более явными, то члены этого ЦК, один за другим, возглавили новые оппозиционные группы: 1) группа Сырцова-Ломинадзе; 2) группа А. П. Смирнова (в нее входили видные деятели партии и герои гражданской войны Эйсмонт и Толмачев, за связь с этой группой были еще раз осуждены члены ЦК Рыков и Томский и кандидат ЦК Шмидт); 3) группа Н. А. Скрыпника (украинские «национал-коммунисты»). Вне ЦК, но среди актива партии, образовалась антисталинская группа вокруг старого большевика, бывшего кандидата ЦК М. Н. Рютина и видных теоретиков партии Астрова и Слепкова. Вывод из всего этого для Сталина был ясен: бескровные чистки к заветной цели не ведут. Надо подготовить чистки кровавые. Подготовку к таким чисткам в такой догматической партии, как большевистская, надо начинать с провозглашения новых догм. Сталин так и поступил. На январском пленуме ЦК (1933) он подверг ревизии учение Маркса, Энгельса и Ленина о постепенном отмирании государства. Сталин заявил, что «отмирание государства придет не через ослабление государственной власти, а через ее максимальное усиление» (Сталин, Вопросы ленинизма, стр. 394, 1947). Сталина мало заботило, что этой его «диалектической логике» не хватает простой человеческой логики. Зато пусть знают все: страна отныне вступает в эру «максимального усиления» очищенной партаппаратной и обновленной полицейской власти, опираясь на которую он решил ликвидировать ЦК. На XVII съезде он дал идеологическое обоснование и другой догме — о перманентности чисток из-за перманентности классовой борьбы. Вот новый образец «диалектической логики» Сталина в этой связи. Он заявил: «Если на XV съезде партии приходилось доказывать правильность линии партии и вести борьбу с известными антиленинскими группировками, а на XVI съезде добивать последних приверженцев этих группировок, то на этом съезде — и доказывать нечего, да, пожалуй, и бить некого… Партия сплочена теперь воедино, как никогда раньше…» (Сталин, там же, стр. 465–466). Какой же вывод сделал Сталин? Вывод его был не только неожиданным, но и странным. Он сказал: «Левые открыто присоединились к контрреволюционной программе правых, для того, чтобы составить с ними блок и повести совместную борьбу против партии… Бесклассовое общество не может прийти в порядке самотека… Его надо завоевать… путем усиления органов диктатуры пролетариата… уничтожения классов в боях с врагами… Наша задача систематически разоблачать идеологию и остатки идеологий враждебных ленинизму течений» (там же, стр. 475, 476). Таким образом, торжественно доложив съезду, что левые и правые уже ликвидированы и бить тоже больше некого, Сталин сообщает только ему одному известную новость: образовался «блок левых и правых» против партии и поэтому «систематически надо разоблачать» его идеологию. Кого же Сталин считает участниками подобного блока? Абсолютное большинство членов и кандидатов ЦК и делегатов данного XVII съезда, но они об этом узнают только через три года, когда очутятся в подвалах НКВД. Наконец, на февральско-мартовском пленуме ЦК в 1937 г. Сталин огласил третью догму: чем больше побеждает социализм, тем острее становится классовая борьба; следовательно, даже после ликвидации антагонистических классов классовая борьба продолжается. Вот эти три догмы, объявленные на пленумах ЦК и на съезде партии, ими же утвержденные, и служили Сталину для идеологического обоснования предстоящей физической ликвидации ленинской партии, ленинского ЦК и организации «Великой чистки» по всей стране.