Говорить такое вслух, с точки зрения закона, было, мягко говоря, неуместно, но у меня все равно от предвкушения интриги закружилась голова. Боясь, что нас подслушают, я прошептала:

— Вы собираетесь саботировать дело?

Паркер едва заметно пожал плечами:

— Я собираюсь сделать так, чтобы Лайла оправдали.

— Собственными усилиями?

Помощник прокурора молчал, ожидая моей реакции, и, судя по выражению лица, пытался что-то просчитать.

— Разве это не противоречит профессиональной этике или чему-то еще?

— Во всех смыслах.

— И с чего вы взяли, что меня подобное устроит?

Снова ответом мне был лишь намек на улыбку.

Сукин сын! У него на меня что-то есть! Слишком уж он уверен в себе. К тому же, Паркер далеко не дурак. Он не стал бы швырять мне в лицо информацию, которая может положить конец его карьере и даже отправить в тюрьму, не будь у него гарантий. Ну или какой-нибудь страховки, которая заставит меня играть по его правилам.

Женщина прошла прямо сквозь стол, и я отступила. Само собой, Паркер решил, что я пытаюсь отойти от него, и шагнул вперед. Его явно не заботило, что он вторгается в мое личное пространство. Кроме того, он намеревался вынудить меня удариться в угрозы, что я пойду прямиком к прокурору.

Ладно, придется играть тонко. К сожалению, у меня тонкость в дефиците, зато я знаю, у кого ее хоть отбавляй. А пока надо подыграть. Пусть Паркер думает, что я на его стороне. А тем временем я выясню, что такого он на меня накопал. Остается лишь надеяться, что ничего компрометирующего в интимном смысле. Времена, когда я компрометировала себя направо и налево, давно прошли.

— А если Лайл виновен? — спросила я. — Если я найду то, что опровергнет вашу точку зрения, как далеко вы планируете зайти?

— Об этом я нисколько не беспокоюсь.

— Но если я все-таки что-то такое найду?

— Ничего такого вы не найдете, так что и обсуждать здесь нечего.

— Почему вы так уверены? Почему так убеждены в невиновности Лайла, что готовы рискнуть ради него карьерой?

И опять ко мне устремился намек на чувство вины, который я уловила, едва Паркер вошел в мой кабинет. Виной несло и от него, и от мистера Адамса. А вдруг они в сговоре, который привел к неприятным последствиям?

Ответить он не успел. Я подняла вверх указательный палец, взяла из коробки на столе салфетку и покашляла, прикрыв рот. Потом уперлась рукой в столешницу, отпила кофе и покашляла еще. А в это время перед моими глазами проносилась жизнь азиатской женщины.

До самой смерти она работала на рисовых полях в городе Джамуна, в Непале, переживая наводнения и землетрясения, чтобы уберечь семью от голода. Потом Амита вышла замуж за нелюбимого человека, и подружки в полях стали ее единственной отдушиной. Вместе они смеялись, растили детей и, посмеиваясь исподтишка, обсуждали мужей.

Однако чувства Амиты постепенно менялись. Сиян стал казаться ей загадкой. Она называла его про себя раашьямайя[1] и все чаще вглядывалась в серебристые глаза и настороженную улыбку. Он вырос в деревне на западе от города, а когда почувствовал, что Амита ему не доверяет, стал гидом для туристов, желавших посетить места, где живут шерпы[2]. Амите казалось, что это вероломное и безрассудное решение, но оно приносило деньги. В конце концов она стала с нетерпением ждать, когда муж вернется домой.

Но возвращаясь, он никогда не рассказывал о своих приключениях, и подружки пытались угадать, как прошел очередной поход. Наверное, говорили они, это очень почетно и приятно — знакомиться с богачами с запада, но Амита знала, что они ошибаются. Каждый раз Сиян возвращался раненый и измученный. Стихия в горах не щадит никого. Он худел почти до неузнаваемости, и Амите целый месяц приходилось его откармливать. Зато с каждым годом Сиян становился все сильнее, а с каждым возвращением — все красивее.

Однажды Амита собралась с духом и спросила у него, как прошел поход. Большего и не требовалось. Сиян рассказывал жене обо всем, что ее интересовало. Вежливо ли обращаются с ним туристы с запада? Уважают ли его? Красивы ли белые женщины? Он рассказывал жене все и отдавал каждую заработанную рупию. Покупал детям подарки и дарил Амите изящные украшения, которые ей были не нужны, но она все равно бережно их хранила.

Сиян с Амитой стали чем-то вроде знаменитостей, хотя она по-прежнему работала в полях, как и их дети. Год за годом она не изменяла традициям, даже когда однажды Сиян не вернулся.

До самой смерти с разбитым сердцем Амита продолжала трудиться и ждать, что муж вернется домой. Она не могла перейти сразу, потому что была убеждена, что он где-то в горах, совсем один. Но в тот миг, когда она перешла, я почувствовала ее радость. Она снова увидела мужа и детей. Оказавшись в объятиях самых близких, самых родных людей, Амита забыла обо всех трудностях, а я с трудом сглотнула подступивший к горлу ком.

Через секунду я рухнула в кресло, а Паркер не на шутку разнервничался.

— С вами все в порядке?

— Пардон, голова закружилась.

— Ага, слышал, у вас… проблемы с равновесием.

Он снова сел напротив меня и молчал, давая мне время перевести дух. Я воспользовалась шансом окунуться в послевкусие от сумасшедшей любви, которую испытывала Амита к мужу. Я ее хорошо понимаю. С опасными таинственными типами всегда так.

Глубоко вздохнув, я открыла папку и стала просматривать документы, пока Паркер вводил меня в курс дела и всего, что есть в наличии против Лайла Фиске. Выглядело все, мягко говоря, не очень. Понятно, почему Шут-Ник так отчаялся, что даже обратился ко мне.

На бумаге парень казался виновным на все сто. Его нашли на месте преступления, покрытым с ног до головы кровью Эмери. В салоне машины обнаружили его отпечатки, а в руках у него был ее телефон. Кроме того, согласно отчету офицера, прибывшего первым на место преступления, Лайл вел себя настолько враждебно, что его пришлось усмирить. Если Фиске невиновен, то скорее всего дело было не во враждебности, а в том, что он обезумел от увиденного.

Но если он все-таки это сделал и находился на месте убийства до приезда полиции, то куда делось тело? Отпечатков Фиске на руле машины Эмери не нашли, а его пикап тут же конфисковали. Внутри нашлись только свидетельства того, что девушка бывала в тачке своего бойфренда, в чем ничего удивительного нет. И никаких следов, которые могли бы остаться, если бы он перевозил куда-то тело.

Короче говоря, дело строилось на косвенных уликах и могло похвастать серьезными дырами. Мне оставалось лишь понять, как проделать таких дыр побольше, чтобы у жюри присяжных было достаточно сомнений, которые приведут к оправдательному приговору. Если, конечно, Лайл Фиске действительно никого не убивал.

Когда я вернулась в приемную, то бишь в кабинет Куки, она как раз закончила с кем-то говорить по телефону, и я тут же почувствовала что-то тревожное. Похоже на все ту же депрессию, которую я ощущала уже не один день.

— Как все прошло? — спросила Куки, глядя, как Паркер оглянулся напоследок и закрыл за собой дверь.

Я показала ему средний палец (мне же двенадцать лет!) и повернулась к подруге:

— Чудесненько. С тобой-то что приключилось? Что-то не так?

— В смысле?

— Ты хандришь с тех пор, как мы вернулись.

— Просто переживаю за тебя. Ты ж меня знаешь, я та еще паникерша. — Куки пошевелила пальцами вокруг головы. Знать бы еще зачем.

— Понимаю, честно. Но есть ощущение, будто ты мне чего-то недоговариваешь. А у меня на такие дела интуиция отменная.

— Не-а. Мне скрывать нечего.

— Ты же в курсе, что можешь поделиться со мной чем угодно?