– Господин квизитор, Джон Грегори привел с со бой в этот город ученика, чья душа тоже уже отрав лена. Его зовут Томас Уорд.

Я услышал, как Алиса тяжело задышала рядом. Колени у меня задрожали, и внезапно я остро осознал, как опасно находиться здесь, так близко к квизитору и его вооруженным приспешникам.

– Милостью Господа нашего мальчик оказался у меня в руках, – продолжал отец Кэрнс, – и если бы не вмешательство брата Питера, позволившего ему сбежать, я доставил бы его на допрос. Однако я успел поговорить с ним, господин. Мальчик упрям не по годам и не поддается никаким словесным убеждениям. Сколько я ни старался, он так и не понял, что стал на неправедный путь, и в этом нужно винить Джона Грегори, человека, который не только сам практиковал свое вредоносное ремесло, но и развращал молодежь. Насколько мне известно, через его руки прошло не меньше двадцати учеников, и теперь они занимаются тем же и сами имеют учеников. Вот каким образом дьявольская порча распространяется по всему Графству!

– Благодарю тебя, отец. Можешь сесть. Одних твоих показаний достаточно, чтобы осудить Джона Грегори!

Когда отец Кэрнс сел, Алиса сжала мой локоть.

– Пошли, – зашептала она мне в ухо. – Оставаться тут слишком опасно!

– Нет, пожалуйста, – зашептал я в ответ. – Еще чуть-чуть…

То, что здесь прозвучало мое имя, напугало меня, но я хотел задержаться еще немного, чтобы точно знать, какая судьба ждет моего хозяина.

– Джон Грегори, ты заслуживаешь одного-единственного наказания! – провозгласил квизитор. – Тебя привяжут к столбу и сожгут живьем. Я буду молиться за тебя. Я буду молиться, чтобы боль помогла тебе осознать ошибочность избранного тобой пути. Я буду молиться, чтобы ты просил Господа о прощении. Тогда тело твое сгорит, но душа спасется.

Во время этой речи квизитор неотрывно сверлил Ведьмака взглядом, но с таким же успехом он мог выкрикивать свой приговор, обращаясь к каменной стене. В глазах Ведьмака не мелькнуло даже искры понимания. В каком-то смысле это было хорошо, потому что он, похоже, не имел представления, что здесь происходит. Но это же заставило меня осознать, что, если даже каким-то образом я сумею освободить его, он, возможно, никогда не будет таким, как раньше…

Ком застрял у меня в горле. Дом Ведьмака стал моим новым домом, я помнил все его уроки, все наши разговоры, все жуткие сражения с тьмой. Мне будет недоставать всего этого, и при мысли, что наставника сожгут живьем, на глазах у меня выступили слезы.

Мама была права. Поначалу я колебался относительно ученичества у Ведьмака. Меня страшило одиночество. Однако мама сказала, что я смогу разговаривать с Ведьмаком и что, хотя он учитель, а я ученик, со временем мы станем друзьями. В тот день я не мог сказать наверное, подружились ли мы, потому что он часто обращался со мной сурово и сердился на меня, но одно я знал точно: мне будет недоставать его.

Когда охранники потащили Ведьмака к задней двери, я кивнул Алисе и, наклонив голову и стараясь не встречаться ни с кем взглядом, повел ее по балкону и дальше, вниз по лестнице. Снаружи небо уже начало светлеть. Когда ночная темнота окончательно рассеется, кто-нибудь может узнать нас. Теперь на улицах было гораздо больше народу, и за то время, что мы провели внутри, толпа около здания, где шел суд, по меньшей мере удвоилась. Я проталкивался к задней части дома, к двери, откуда выводили пленников.

Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы понять – надеяться не на что. Ни одного пленника мне рассмотреть не удалось, что неудивительно, поскольку около двери столпились не меньше двадцати охранников. Можно ли даже думать о том, чтобы что-то затевать против них? Сердце у меня окончательно упало, и, повернувшись к Алисе, я сказал:

– Пошли отсюда. Тут ничего не поделаешь.

Мне хотелось поскорее спрятаться в подполе, поэтому шли мы быстро и по дороге не проронили ни слова.

Когда мы наконец оказались в подполе, Алиса & устремила на меня гневный взгляд:

– Это несправедливо, Том! Бедная Мэгги! Она не заслуживает смерти на костре. Никто из них не заслуживает. Нет, нужно что-то делать!

Я пожал плечами, глядя в пространство. Мой разум оцепенел. Вскоре Алиса легла и уснула. Я пытался последовать ее примеру, но мысли о Ведьмаке не давали мне покоя. Ну да, вроде бы никакой надежды нет. Но может, стоит пойти к месту казни? Может, тогда какая-то возможность и появится? Я без конца обдумывал этот план, прикидывал так и эдак и в конце концов решил, что с наступлением сумерек покину Пристаун и пойду домой, чтобы переговорить с мамой. Она подскажет, что делать.

Все случившееся здесь мне не по зубам, я нуждаюсь в помощи. Мне предстояло идти всю ночь без сна, поэтому было бы разумнее выспаться сейчас, пока есть возможность. Однако задремал я далеко не сразу. Когда же это произошло, мне почти сразу же стал сниться сон: я снова был в катакомбах.

Как правило, во сне ты не понимаешь, что спишь. Однако если это все же случается, как правило, происходит одно из двух: либо ты тут же просыпаешься, либо остаешься во сне и дальше действуешь по своему желанию. Так, по крайней мере, всегда бывало со мной.

Но в этом сне все было иначе. В этом сне как будто что-то управляло мной. Я шел по темному туннелю с огарком свечи в левой руке, приближаясь к одному из склепов, где лежали останки маленького народца. Я не хотел подходить к ним, но ноги сами несли меня туда.

Я остановился у входа в склеп и в трепещущем свете свечи увидел кости. В основном они лежали на полках в дальней части склепа, но некоторые грудой валялись на булыжниках пола. Я не хотел входить в склеп, честно, не хотел, но у меня как будто не было выбора. Я шагнул внутрь, услышал, как мелкие обломки костей трещат у меня под ногами, и внезапно ощутил холод.

Как-то зимой, когда я был маленьким, мой брат Джеймс погнался за мной и набил мне уши снегом. Я вырывался, но он был всего на год младше нашего старшего брата Джека и такой здоровенный, что отец в конце концов пристроил его учеником к кузнецу. У Джеймса с Джеком совершенно одинаковое чувство юмора. Джеймс считал, что это очень смешно – набить мне уши снегом, но мне-то было по-настоящему больно, все лицо онемело и продолжало ныть даже спустя час.

Примерно то же самое я испытал в этом сне. Чрезвычайно сильный холод. Значит, ко мне приближалось создание тьмы. Ощущение холода возникло внутри головы, и в конце концов она так замерзла и онемела, что почти перестала быть частью меня.

Что-то находящееся во тьме позади заговорило со мной. Что-то, стоящее между дверным проемом и мной, почти вплотную ко мне. Голос был резкий, низкий, и я сразу узнал его. Даже стоя спиной к этой твари, я ощущал ее зловонное дыхание.

– Вот мы и здесь, – сказал Лихо. – Это все, что у меня есть.

Я не ничего не ответил; последовало долгое молчание. Это был просто ночной кошмар, я силился проснуться, но без толку.

– Уютная комнатка, вот эта, – продолжал Лихо. – Одно из самых моих любимых мест, да. Полным-полно старых костей. Хотя вообще-то мне нужна свежая кровь, и лучше всего молодая. Но если мне не удается ее заполучить, старые кости тоже неплохо. Хотя свежие лучше – вкусные, мозговые… Мое излюбленное лакомство. Мне нравится раскалывать свежие кости и высасывать из них мозг. И все же старые кости лучше, чем ничего. Вот такие старые, как эти. Это лучше, чем голод, гложущий меня изнутри. Голод – это очень скверно.

В старых костях мозга нет. Однако, видишь ли, старые кости хранят воспоминания. Я поглаживаю их не спеша, чтобы они выдали мне все свои секреты. Вижу покрывавшую их когда-то плоть, ощущаю надежды и честолюбивые планы, которые так и не осуществились, оставив по себе память лишь в виде хрупких, мертвых костей. Это тоже дает мне пищу, тоже утоляет голод…